Муха и влюбленный призрак (Муха и тени забытой пещеры; Сокровище забытой пещеры) - Некрасов Евгений Львович - Страница 2
- Предыдущая
- 2/32
- Следующая
— Странное прозвище для призрака, — заметил Дед. — В монастырях обычно рассказывают о Черном Монахе, в казармах — о Солдатах разнообразных цветов. А в школе должен быть какой-нибудь Белый Ученик.
— Так он и есть реалист в смысле «ученик реального училища», — объяснил Евгень Евгеньич. — Вы вообще знаете, что раньше было в нашей школе?
Дед пожал плечами.
— Заметно, что особняк строили не для школы: колонны, эти каменные селедки повсюду… Герб чей-нибудь?
— Не селедки, а две кефали — торговый знак Никиты Бобрищева. Был в Укрополе такой рыбопромышленник больше ста лет назад, владел нашим тарным заводом, двумя консервными и целым флотом рыбацких шаланд. После смерти Бобрищева его дочь пожертвовала особняк реальному училищу. Она вообще не в отца пошла. Бобрищев — тот был настоящим преступником, главным контрабандистом в наших местах. А Олюшка Бобрищева раздарила его шаланды рыбакам, платила за их детей в училище.
— Так это в ее честь назвали Олюшкину улицу! — догадалась Маша. — А девочки говорили, что она утопилась от любви.
— Не утопилась, — улыбнулся Евгень Евгеньич. — Она прожила долгую жизнь, только замуж не вышла. После революции работала в нашей школе. Какой-то комиссар хотел ее арестовать как буржуйку, но рыбаки не дали.
— А Белый Реалист? — напомнил Дед.
— Это долгая история. В общем, он-то и застрелился от любви к Олюшке.
Джип въехал в стену дождя. Крыша зазвенела, как ведро под струей воды из колонки. Лило так, что «дворники» не успевали расчистить стекло. Мама съехала с дороги, чтобы какая-нибудь машина сослепу не врезалась в джип, и остановилась.
— Надо переждать. Схлынет немного, и поедем.
— Расскажите про Белого Реалиста, — попросила историка Маша.
— Да уж придется, все равно стоим, — согласился Евгень Евгеньич и начал: — Бобрищев был, как тогда говорили, миллионщиком. Помеченные двумя кефалями бочки и консервные банки с рыбой всех сортов попадали в лучшие магазины Санкт-Петербурга и в мелкие лавочки где-нибудь на Урале. Случалось, пограничная стража задерживала бобрищевские шаланды с контрабандой: турецким табаком и китайским чаем, ямайским ромом и французскими винами.
— Скажете, они в Китай на шаландах плавали? — не поверила Маша. — Шаланды — это же просто большие лодки, даже без палубы.
— Нет, в дальние страны плавали пароходы, — объяснил историк. — Шаланды их встречали в открытом море и забирали часть груза. Пароход шел дальше, в порт, и там владелец груза платил за то, что ввез в Россию иностранный товар. А за ту часть, которую тайно переправил на берег в шаландах, не платил. Это и есть контрабанда.
Сам Бобрищев не выходил в море. С контрабандой попадались и шли под суд рыбаки. Судьи не решались обвинить миллионщика, хотя, конечно, догадывались, что Бобрищев был хозяином контрабандистов. Потому он и жил не в торговой Одессе и не в курортной Ялте, гле селились черноморские богачи, а в тихом Укрополе, подальше от полицейского начальства.
Жена Бобрищева умерла родами, оставив ему дочь Олюшку. А он мечтал о сыне, помощнике в делах.
Миллионщик не скупился на самых модных домашних учителей для своего ребенка, на самые роскошные платья и самые дорогие куклы. Но полюбить дочь не смог. Олюшка его раздражала уже тем, что посмела родиться девочкой. Спасаясь от придирок отца, она часто убегала к морю играть с детьми рыбаков. К десяти годам Олюшка бойко бренчала на пианино и болтала по-английски. А еще — выходила в море на шаландах, умела грести, ставить парус и вместе с рыбаками тянула сети, не боясь испортить ручки.
Бобрищев наказывал ее за неподобающие барышне занятия, Олюшка продолжала бегать к морю. Твердостью характера она не уступала отцу. Когда Бобрищев лишил ее карманных денег, понесла на базар подобранную на пристани мелкую рыбешку. Весь город сбежался смотреть, как дочка миллионщика под кружевным зонтиком кричала вместе с торговками: «А вот бычки, кому бычки!»
— А вы там были? — съехидничал забытый Иванов.
— Нет, прочитал об этом в старой газете. Тогда журналисты не меньше, чем сейчас, любили скандалы в благородных семействах, — ответил Евгень Евгеньич и продолжал: — Однажды Олюшка вышла в море с рыбаками и попала в шторм. Сорвало парус, и шаланду понесло на прибрежные камни. Рыбакам оставалось или погибнуть, или выгрести на веслах против ураганного ветра. А черноморская шаланда — не маленькое судно. Весла у нее тяжелые, в рукояти залит свинец для равновесия. И вот Олюшка села к такому веслу и вместе со всеми шесть часов боролась о штормом.
В тот день море унесло жизни пятерых рыбаков. Миллионщик впервые посмотрел на дочь не как на докучливое существо, которое только и знает, что рвать дорогие платья, а как на человека с характером. После этого случая он смирился с тем, что бог не дал ему сына, и начал готовить в наследницы дочь. Олюшкины ровесницы еще в куклы играли, а она изучала двойную итальянскую бухгалтерию и ездила по делам отца в Лондон. Бобрищев считал, что хозяин должен до тонкостей знать всю работу, тогда его не обманут.
Умер он загадочно. Лег вечером в постель, а утром его нашли у моря, в трех верстах от дома. То ли сам упал с обрыва, то ли столкнули… Все огромное наследство досталось шестнадцатилетней Олюшке.
Многим хотелось прибрать к рукам бобрищевские миллионы. По тогдашним законам сиротам назначался опекун, имевший неограниченные права. Он даже мог заключить в тюрьму непослушного ребенка. Нашлись какие-то дальние родственники Бобрищева, которых он при жизни знать не хотел. Ссорясь друг с другом, они наперебой подавали в суд, чтобы взять под опеку Олюшку и ее деньги.
Но Бобрищев оставил дочери не просто деньги — не бумажки с орлом, а заводы и торговые конторы, пристани и шаланды. Во главе дела стояли двенадцать управляющих. Олюшку они знали, будущего опекуна — нет, и справедливо опасались, что этот временный человек все разворует, разорит, набьет себе карманы и уйдет.
Бобришевскую рыбу ела половина России, от царской семьи до каторжан. Двенадцать управляющих были небедными и очень влиятельными людьми. Им удалось затянуть суд на целый год. Когда Олюшке исполнилось семнадцать лет, закон позволил ей самой выбрать себе попечителя, а это совсем не то, что опекун. Попечитель не мог распоряжаться Олюшкиной судьбой и Олюшкиными капиталами. Он опытный советчик, ни больше ни меньше. Молодая хозяйка во многом зависела от своих управляющих и выбрала себе в попечители одного из них.
Только не думайте, что Олюшка была марионеткой в руках этих двенадцати. Несколько лет спустя она поймала попечителя на воровстве и уволила без скандала, подарив золотые часы.
Но вернемся назад, в 1901 год. Суд закончился, двенадцать управляющих празднуют победу, «опекуны» остались ни с чем, но успокаиваться не собираются. А миллионщице Олюшке семнадцать, и у нее жених, сын простого рыбака. История не сохранила его имени. Газеты писали «крестьянин Рыбаков», «пятиклассник Рыбаков».
Маша подумала о своих мальчишках — какие из них женихи? А ведь уже в восьмой перешли.
— Ему было девятнадцать лет, — добавил Евгень Евгеньич.
— Второгодник, — хрюкнул Иванов.
Историк даже не посмотрел в его сторону и объяснил для остальных:
— Это и был Белый Реалист. Олюшку он знал с детства и, как говорили, был с ней во время того шторма, когда их шаланда чуть не разбилась о камни. В газетах его называли сиротой. Я думаю, Белый Реалист учился урывками не по глупости, а из-за того, что зарабатывал на жизнь. Тупицу Олюшка не полюбила бы.
— Так она его любила? — удивилась Маша. — Зачем же тогда он застрелился?
Историк развел руками:
— Слишком лакомым куском было бобрищевское наследство, и слишком беззащитной казалась Олюшка. Родственники затеяли новый суд: мол, посмотрите, она же ненормальная — папины шаланды раздарила, особняк отдала училищу, в женихи себе выбрала не то прохиндея, не то идиота. И при этом, как наш Иванов, говорили, что в девятнадцать лет поздно учиться в пятом классе, стало быть, у Белого Реалиста не все дома.
- Предыдущая
- 2/32
- Следующая
