Большая жемчужина - Новогрудский Герцель (Герцль) Самойлович - Страница 11

• Предыдущая
• 11/15
• Следующая

Господин Деньги взглянул на Руайю, не узнал в ней той, которая вчера испортила ему съёмку, но зато вспомнил, глядя на неё, старое, испытанное правило торговцев своей страны: оказывая внимание детям, располагать к себе родителей.

Изобразив на лице приветливость, приезжий потрепал Руайю по курчавой голове, достал из кармана зеркальце и протянул девочке.

Руайя заложила руки за спину. Она боялась принять подарок. Из-за истории с Умару. О ней среди ребят на острове велось много разговоров. Общее мнение было такое: белый — злой, белый чуть не загубил Умару, лучше от белого держаться подальше. И от его жужжащего аппарата тоже. Мало ли что… На всякий случай.

Вот почему Руайя спрятала руки. Но держать их за спиной было трудно. Они так и тянулись к зеркальцу — красивому, овальному, в пластмассовой окантовке, и притом двойному, с какой стороны ни смотреть— отражает. Очень хорошую вещь дарил американец. Как отказать?!

Девочка поискала глазами киноаппарат. На шее приезжего его не было. Его держал минда-наец. Это меняло дело.

Девочка вопросительно взглянула на отца: что тот скажет? Брать или не брать подарок?

Нкуэнг не сказал «нет». Руайя поняла по его лицу, что он ничего опасного в поступке белого не видит.

Значит, можно! В глазах девочки блеснула радость. Она взяла зеркальце, улыбнулась, отошла в сторону. Белый без жужжащего ящичка на шее не так уж плох. Может, всё дело в аппарате?

Нкуэнг посмотрел вслед дочери и кивнул приезжему. Кивок означал благодарность. Нкуэнг считал, что человек, умеющий доставить радость ребёнку, — хороший человек.

Увидев, какое действие произвёл его подарок, господин Деньги уверенно продолжал разговор.

— Рыба не может быть другом, — сказал он и помахал перед носом Нкуэнга указательным пальцем. Рыба это рыба — её покупают, её продают. Когда рыбы много, ее продают дёшево, когда мало — дорого. А если рыба редкая, она совсем дорогая. Я хочу, чтобы ты меня понял.

Минданаец переводил слово в слово. Охотник внимательно слушал. Белый, по его мнению, рассуждал о рыбе правильно. Но эти рассуждения не имеют никакого отношения к его прилипале. Его прилипала не просто рыба, она Большая Жемчужина. И тут нечего объяснять. Кто понимает — понимает, а кто не понимает, сколько ни объясняй, — всё равно не поймёт.

Поэтому Нкуэнг промолчал. Он считал, что говорить не о чем. Каждому пора заняться своим делом.

Гость внимательно смотрел на Нкуэнга Нкуэнг — на гостя. Первым не выдержал приезжий.

— Почему он молчит? — раздражённо спросил господин Деньги минданайца.

— Ему, должно быть, нечего сказать, — предположил торговец.

— Тогда я скажу. — Американец сдвинул пробковый шлем на затылок. — Я скажу, а ты переводи. Только точно переводи. Передай, что если он боится, как бы я чего не сделал его поганой рыбёшке, то мы решим дело иначе. Я её куплю. Куплю со всеми потрохами. Втолкуй ему это, Чу.

— Он говорит: «Куплю у тебя прилипалу», — сказал минданаец Нкуэнгу. Перевести подробней торговец считал излишним.

Охотник пожал плечами, дивясь непонятливости белого:

— Я её не продам.

Чу терпеливо и спокойно посмотрел на американца.

— Он говорит: «Я не продам её».

Господин Деньги взорвался:

— Слушай, Чу, если ты не сумеешь уговорить этого упрямого скота, цента не получишь из тех семидесяти долларов, о которых вчера условились. Понял?

Понял, мистер Берти. — Равнодушное выражение физиономии владельца шхуны исчезло. — Но что мне ему сказать?

Скажи, я куплю его чёртову рыбу.

— Он уже это слышал.

— Но он не слышал цены. Скажи: я заплачу за его каракатицу столько, сколько никто никогда за подобную дрянь не платил.

В глазах минданайца загорелись огоньки.

Сколько, мистер Берти?

Сто долларов, чёрт побери! Сто больших серебряных рупий. И, если он будет упираться, набавлю ещё… До двухсот. Только не спеши с этим, незачем баловать цветного. Веди разговор о сотне.

Чуонг повернулся к охотнику:

— Тебе повезло, Нкуэнг. Ты правильно делал, что упрямился. Белый, у которого денег больше, чем ума, теперь сам не свой. Он согласен отдать за твою рыбу сто больших рупий… Десять раз по десять. — Минданаец поднял обе руки с растопыренными пальцами и помотал ими перед лицом охотника. — Ты понял, Нкуэнг?

Островитянин молча кивнул, а торговец продолжал:

— Но я тебе друг, Нкуэнг, и я тебе говорю: за сто рупий рыбу отдавать не надо. Я сделаю так, что белый даст двести рупий. Сто и ещё сто? Понял? И тогда ты из второй сотни отдашь мне половину. Понял? Тебе будет сто пятьдесят рупий, а мне пятьдесят. Понял?

Нкуэнг всё понял. Понял, что белый хочет дать за Большую Жемчужину много денег и что минданаец хочет обмануть белого, взять часть его денег себе. Но, кроме того он понимал другое: пусть белый бросается деньгами как хочет — это дело белого; пусть минданаец обманывает белого как может — это дело минданайца; что же касается Нкуэнга, то у него своё дело. Его дело — утром выходить в море, вечером возвращаться с пойманной черепахой. И никаких других дел он знать не хочет. А чтобы ловить черепах, ему нужна Большая Жемчужина. Никто так не умеет ловить черепах, как она.

Значит, белый может обещать что угодно — хоть полную лодку серебряных рупий, минданаец может хитрить, извиваться, притворяться другом как угодно, он своей прилипалы не отдаст. Об этом даже говорить не стоит.

Так Нкуэнг и объяснил торговцу.

Что он там бормочет? — сердито спросил американец.

Говорит, что не продаст рыбы, — ответил минданаец; затем, помолчав, добавил: — И, насколько я знаю островитян, он её не продаст. Ни за какие деньги. Хоть за миллион. Тут ничего не поделать, мистер Берти. Можно возвращаться на шхуну.

Чепуха! Абсолютная чепуха! Дикарь просто не понимает, что означают двести долларов. С ним нужно говорить не о деньгах, а о вещах. Он должен видеть вещи. Тогда он поймёт и станет сговорчивей. Это будет даже интересно: я сниму прилипалу и гору рухляди, которую за нее отдам.

Минданаец выжидающе смотрел на своего пассажира. Что он только не придумает, богатый бездельник!

А господину Деньги уже не терпелось Он велел торговцу выгрузить весь товар, который тот возил с собой на катере.

Скоро на белый коралловый песок возле садка были свалены куски пёстрой ткани, ножи разной величины, наборы рыболовных крючков, топорик, острога, котелок, три медных таза и среди них тот большой, круглый, блестящий, который в прошлый приход шхуны Нкуэнгу не удалось приобрести.

Последним минданаец торжественно вынес патефон в красивом пластмассовом футляре, с никелированной ручкой и с диском, верх которого был оклеен шершавым сукном, зелёным, как листья бананов.

Нкуэнг знал, чтб такое патефон. Это одно из чудес, придуманных белыми. Его привозил на остров вербовщик, когда уговаривал людей ехать на ананасные плантации. Он крутил никелированную ручку, зелёный диск с чёрной, положенной на него пластинкой вращался, и по всему острову разносилась громкая, красивая, весёлая музыка. Под эту музыку хорошо танцевалось, Полированный ящик мог петь тоже. Хором и в одиночку. То мужскими, то женскими голосами. Всё зависело от того, какую пластинку положить на диск. После того как вербовщик уехал, островитяне ещё долго вспоминали про патефон. Очень хотелось, чтобы красивая громкая музыка из полированного ящика звучала на острове. Нет ничего лучше весёлой музыки.

Товара минданаец вынес долларов на сто и решил, что хватит, выглядит достаточно внушительно. Ни американец, ни Нкуэнг всё равно не разберутся, что сколько стоит.

• Предыдущая
• 11/15
• Следующая