Дороги и сны - Панкеева Оксана Петровна - Страница 35
- Предыдущая
- 35/110
- Следующая
Кангрем рывком сел, подхлестнутый мгновенным воспоминанием о том, кто он такой и что здесь делает. Перед самым его носом пролетел вампир, отброшенный невидимой силой, ударился о стеллаж со скобяными изделиями и тут же вскочил как ни в чем не бывало.
Стоящий у лестницы эльф с перекошенным от ярости лицом и неестественно растопыренными руками послал в противника еще один магический снаряд и прокричал:
– Жак, где кольцо?! Скорей! У меня ничего нет на вампира! Он не обездвиживается! И не горит! Я его так долго не удержу!
– Нет у меня кольца! Мыш его обратно забрал! – простонал Жак, лежащий у него под ногами. – Перестань! Больно же! Я даже в трансе чувствую!
– Не могу! – С пальцев Мафея сорвалась синяя молния, которая тоже не причинила вампиру никакого вреда. – Если я перестану поддерживать «шоковое пробуждение», мы все заснем!
– Мухобойкой его! – посоветовал Жак, по-прежнему не двигаясь. – На время поможет…
Вампир, уже приблизившийся к юному магу почти вплотную, опять отлетел к стене.
– Я не успеваю! Давай сам!
– Я не могу сосредоточиться, больно!
– Сейчас, ребята… – пробормотал Кангрем, с трудом поднимаясь на ноги. – У меня в шкафу… сейчас…
На первом же шаге его повело в сторону, и он чудом не упал, в последний момент ухватившись за край открытой двери.
– Жак, постарайся! Умирать больнее!
Шкаф… вот он… Да что же такое, в глазах темнеет, пол шатается… Звон этот непрерывный… вонь… боль… ни хрена себе «пробуждение»… Сволочь Митька… Надо было сразу Макса послушать…
Копаться в шкафу времени не было. Одним взмахом руки Витька выгреб наружу все содержимое и сквозь пелену в глазах попытался отыскать среди рассыпавшихся вещей нужный предмет. Здоровый такой, не мог же он потеряться… Ага… вот…
Как назло, кол упал на пол, и за ним пришлось нагибаться. В три приема, осторожно, изо всех сил вцепившись второй рукой в столешницу. С трудом сомкнув непослушные пальцы на спасительном орудии, Кангрем так же медленно начал выпрямляться и тут наконец рассмотрел причину своего мерзкого состояния. Несколько секунд он не двигался, тупо уставившись на стекающий по рукаву кровавый ручеек, затем очередной всплеск боли напомнил, что надо поторопиться, а то умирать – оно в самом деле… того… то есть не того…
За дверью что-то гулко хрястнуло, затем в очередной раз загремел стеллаж со скобяными изделиями, и срывающийся от напряжения голос эльфа выкрикнул:
– Мазила!
– Он увернулся, – пожаловался Жак.
Кангрем примерился и, оттолкнувшись от стола, бросил неустойчивое тело к двери, где опять вцепился в косяк, чтобы не упасть. Вампир в очередной раз восстал из-под рассыпавшихся гвоздей и с фанатичным упорством вновь ринулся на эльфа. Понимал, гад, на ком тут все держится и кто для него опаснее всех…
Собрав в кулак последние силы, Кангрем прыгнул ему навстречу, обеими руками стиснув выставленный впереди себя кол, собственноручно вытесанный из тверской осинки. Затормозить на лету Митька не успел. Они рухнули рядом – налетевший с разгону на кол вампир и его обескровленная жертва.
В тот же миг раздражающий звон и прочие волшебные пакости прекратились, и Витька опять погрузился в блаженное небытие, сопровождаемый несуразной мыслью: «Ван Хелсинг, блин, нашелся…»
Кантор в который раз посмотрел на часы, как будто они неким чудесным образом могли ускорить ход времени и за прошедшие пару минут очередной бесконечный вечер вдруг закончился. Припомнил местные цифры, убедился, что еще по-прежнему нет и семи. Взглянул в окно, где в сереющих сумерках начинали зажигаться окна. Город, с первого взгляда потрясший его обилием громадных зданий и толпами людей на улицах, к вечеру превращался в нечто еще более невероятное. Когда уходило солнце, улицы наполнялись иным, волшебным светом. Горели фонари, светились бесчисленные окна, сияли и переливались вывески, словно весь город (или его часть, видимая из окна) становился одним огромным кварталом Пляшущих Огней.
Немного поколебавшись, Кантор все же решил, что день можно считать прошедшим, и направился в коридор, где вел свой собственный нехитрый календарь, отмечая черточками на стене прожитые дни. Внутренний голос номер один насмешливо вопрошал, когда товарищ успел приобрести эту «тюремную привычку» и как ему не стыдно малевать на чужих стенах. Голос номер два, не стесняясь в выражениях, обвинял в скудоумии и беспамятности, каковыми объяснял неспособность один раз выучить местный календарь и при необходимости сопоставлять с привычным. Кантор, не вдаваясь в дискуссии, посылал обоих. Первого – потому что неправ: старые бумажные обои, на которых ежедневно множились заветные черточки, были и до того исписаны вдоль и поперек. А второго – потому что прав и возразить было нечего.
Неторопливо, словно художник, делающий последний мазок на холсте, он провел семнадцатую черточку и задумчиво полюбовался своим творением. Семнадцать дней. Ладно, шестнадцать с половиной, но все же… Что, за это время никак нельзя было разыскать Толика? Он куда-то пропал, сквозь землю провалился, занят круглосуточно чем-то, кроме распития пива? Или все же стоит вспомнить летнюю авантюру дорогих товарищей, которые сговорились и обманом засунули Кантора ко двору Шеллара, чтобы оградить от опасностей войны? Ведь не мог папа об этом не знать. Напротив, логичнее всего предположить, что он не только знал, но и был идейным вдохновителем. Сын ведь единственный. Убьют еще, чего доброго. Опять же предсказания нехорошие… Мог папа опять наступить на те же грабли? Запросто! Хотя с другой стороны… Пять лет в Зеленых горах тоже нельзя просто так отбросить. Не вмешивался же папа все те годы, когда убийца Кантор регулярно рисковал своей шкурой. Конечно, Амарго за ним присматривал, но не до такой же степени, чтобы запереть в четырех стенах и оградить от всего на свете. Если папа и в самом деле нарочно «забыл» его в этом мире, видимо, есть какая-то более серьезная причина, чем просто желание уберечь. Он ведь тоже мужчина и прекрасно знает, что в прошлый раз Кантор на такое обращение очень и очень обиделся. Вряд ли он стал бы просто так… но если не просто так… если, допустим, опять кто-то предсказал или нагадал?.. Или, еще проще, если папа решил, что сынок все еще не в своем уме, готовый псих-смертник, нельзя его к серьезным делам допускать? Тоже мог. И уже так делал. Только в тот раз он закрыл часть памяти, а в этот – самого Кантора. И что делать? Попробовать папе присниться и спросить в лоб? Только знать бы, во сне точно так же нельзя лгать, как и в Лабиринте, или там все по-другому? Вот ведь недотепа, надо было у Саши спросить! Не додумался. А теперь либо жди, когда она вернется, либо ищи ее сон. Может, попросить Настю по телефону позвонить? Кстати, что-то она не появляется. Все никак смелости не наберется?
А если бы добрые люди не научили его пользоваться местными «деньгами» и не показали продуктовую лавку (сам Кантор нипочем бы не заподозрил ее в огромном двухэтажном здании) или если бы Настя об этом не знала, интересно, какой из страхов оказался бы сильнее? Страх перед диким варваром, который кидается с ножом на пылесосы и потрошит голубей на кухне, или опасение, что этот самый варвар помрет с голоду?
Из комнаты, неторопливо потягиваясь, вышла кошка. С истинно королевским достоинством рыжая нахалка прошествовала к холодильнику, уселась перед самой дверцей и требовательно зыркнула на непонятливого кормильца зеленым глазом. Дескать, ты что, не видишь, глупый варвар, – ее величество ужинать желают!
– А ты как думаешь? – вслух поинтересовался Кантор, обращаясь персонально к ней. – Когда Настя к нам наведается?
Кира гордо отвернулась, устремив немигающий взор на вожделенное хранилище еды. В разговорах с кошками есть одно существенное неудобство – они не отвечают. Но не будь рядом этой живой пушистой скотины с мудрым, все понимающим глазом, Кантор, наверное, давно рехнулся бы вторично. От тоски и одиночества. Забавно, как раз эта действительно реальная опасность, похоже, не входила в огромное количество страшных вещей, которых боялась Настя. А если бы она была в курсе, интересно – приходила бы хоть немного чаще или все же побоялась бы?..
- Предыдущая
- 35/110
- Следующая
