Бортовой журнал 4 - Покровский Александр Михайлович - Страница 11
- Предыдущая
- 11/38
- Следующая
Граждане этой страны делятся на четных и нечетных.
И все это не имеет никакого отношения ни к арифметике, ни к армейскому «На первый-второй рассчитайсь!».
Под словом «четные» мы понимаем тут тех, кого чтут, то есть тех, кого учли, о ком знают и помнят. Четные начинаются с судьи федерального значения – он получает пенсию в 45 тысяч рублей ежемесячно.
Все другие четные, что выше судьи, получают совершенно не те деньги.
Они получают такие деньги, что деньги судьи покажутся вам просто небольшим авансом перед законной получкой.
А нечетные? А нечетные – это все прочие. Они получают, как в статьях Уголовного кодекса – от трех до пяти. А почему?
А потому, что они нечетные – им числа нет.
Видимо, к нечетным относился и ветеран подразделения особого риска, бывший командир дивизии атомных подводных лодок контр-адмирал Иван Паргамон.
Вчера его схоронили. Он отстоял километровую очередь в военкомате. Он был четыреста восьмидесятым в списке.
Это была очередь на получение компенсации к военной пенсии за период 1995–1998 года – 30 тысяч полновесных и неконвертируемых российских рублей.
В этой очереди по всей Руси Великой стоит шесть с половиной миллионов человек.
Примерно столько же в ней не стоит, потому что не надеется достоять.
Но адмирал достоял, потому что не привык сдаваться. Не учили его этому. Его учили стойко переносить, стоять и стоять, и в гром, и в смерч, и в стужу, и в пекло. Стоять, а потом получать награду за стояние.
Но когда он достоял, то выяснилось, что в компенсации ему отказано.
Вот этого сердце адмирала не выдержало.
Был нарушен порядок: достоял – дай.
А ему не дали.
Он скончался от сердечного приступа. При вскрытии на его сердце обнаружилось целых девять рубцов.
Он был 79 лет от роду, и еще он был когда-то награжден орденом Ушакова I степени.
Надеюсь, на похоронах присутствовал комендантский взвод и был салют – по три холостых выстрела на каждый ствол.
Уж с этим-то, полагаю, у нас на родине пока полный порядок.
Благовоспитанность и праведность – отъявленные чертовки, пройдохи, преопаснейшие и коварные – они в год выманивают больше денег у благонамеренных граждан, чем воры и душегубы.
Видел я тех, кто похваляется этими качествами.
Всякий раз, когда им удавалось уловками склонить добродетель к расходам в пользу праведности или же добродетели, они прыгали и скакали на манер макак, не в силах сдержаться.
Козлы. Жуткое зрелище для неокрепшего ума.
Нет-нет-нет, это не армия.
Армия, в которой есть дедовщина, не может считаться армией.
Там нет устава, а где нет устава, там есть зона. Это законы зоны.
Появились они в нашей армии с 70-х годов прошлого века, когда стали призывать зэков. Тех, кто успел отсидеть в тюрьме в свои восемнадцать лет, стали призывать в стройбат.
И стройбат стремительно превратился в отделение тюряги.
Если такое случается, значит, офицеров там нет. Или они понятия не имеют о том, что такое армия. Офицеры там старшие зэки. Причем это относится и к лейтенантам, и к полковникам, и особенно это относится к генералам.
Если есть дедовщина, значит, генералы не заняты службой, а когда генералы не заняты службой, они лиходействуют. По-другому не бывает. Если главный волкодав ворует кур, вся стая будет воровать кур.
На подводных лодках в мои времена случаи дедовщины (у нас ее называли «годковщиной») были редкостью. Там, где есть конкретная боевая задача, все заняты именно ею – боевой задачей.
И ею заняты все – от командира до рассыльного.
А поскольку все видят, что командир служит так, что он сознание может потерять от перенапряжения, то это служение заражает. Весь экипаж делает дело. Целый день – тяжелая, изнуряющая работа.
Упал в койку – счастье.
И еще на лодках жизнь всего экипажа зависит порой от действий одного только матроса.
Так что к людям отношение бережное. У нас офицер всегда бросится спасать матроса.
На лодках устав тоже несколько ослаблен, но там он ослаблен именно из-за жуткого перенапряжения. Офицеры называют друг друга по имени-отчеству. Например, я обращался к старпому: «Анатолий Иванович!» – а он мне говорил: «Александр Михайлович!» – это в обычной жизни. Если же старпом назвал тебя по должности, например, он сказал: «Начхим!» – это означало, что далее пойдет речь о моем заведовании. Если он сказал мне: «Товарищ капитан третьего ранга!» – значит, он мной недоволен, и сейчас лучше отвечать ему: «Есть! Товарищ капитан второго ранга!»
После разноса мой старпом обычно тут же смягчался и говорил уже буднично: «Александр Михайлович, это надо сделать в кратчайшие сроки. Верю, что у вас это получится», – конечно, после этого я сворачивал горы.
То есть устав сидел в нас очень глубоко, и в любую минуту он появлялся на поверхности.
А начиналось все с училища. Как это ни странно, но устав в училище был делом священным. Командиры не ругались матом. Наш начальник факультета, например, не ругался. Исключения были, конечно. Ругался только начальник факультета штурманов Вася Смертин, но это все знали, и это вызывало смех.
Между равными мат был, но в отношении «начальник-подчиненный» – никогда, дурной тон.
В запрете была ругань, не то что рукоприкладство.
И это передавалось из поколения в поколение.
Я сам был командиром на младшем курсе. Тогда старшинами на первый курс назначали курсантов с третьего и четвертого курса. Я был командиром отделения, а потом и заместителем командира взвода.
Управляли мы только голосом и только по уставу.
Лишь однажды я поднял руку на подчиненного. В ответ на мое приказание он сказал какую-то грубость. Я схватил его за грудки, приподнял и прижал к стенке.
Потом я его отпустил, пришел к командиру роты и сказал, что я не могу быть младшим командиром, потому что я только что ударил подчиненного. Он меня выслушал и сказал, что я прав.
Через мгновение я был снят с должности. Так что сейчас это не армия. Это что-то другое.
Япония ведет успешную инвестиционную политику. Такую успешную, что нам ее никогда не догнать.
И у них сейчас будут легализованы вооруженные силы. Они в них вложат все, что смогут. А смогут они много.
И потом они легко и красиво возьмут у нас Курилы.
Мы им сами их отдадим, потому что не сможем ничего противопоставить монстру.
Кто это все сделал? Мы сами. Своим Стабилизационным фондом. Мы же топчемся на месте.
Так о какой экономике в этом случае может идти речь?
Мы делаем шажочки, а они – шаги. У нас не вооруженные силы, а демонстрационное шоу.
Такое впечатление, что у нас одна надежда, как и в 1941-м, на непролазные дороги.
Не пройдут они, увязнут.
Но по современным способам ведения войны они к нам даже не войдут.
Мы им сами все вынесем. Все, что пожелают.
Так что если все будет идти, как идет, то финал у нас будет скоро.
И все эти метания – Китай или не Китай – нас не спасут.
Поделят нас, а мы при этом скажем, что так и должно было случиться.
Балтика напоминает помойку. Я не оговорился.
Балтийское море – это свалка для химического оружия. Его тут пруд пруди.
Немцы в свое время направляли к осажденному Ленинграду суда, груженные снарядами, начиненными ипритом и люизитом. Химической атаки на город не получилось – фюрер в последний момент передумал, а некоторые суда были подорваны на переходе морем и затонули.
Сейчас, развороченные, они лежат на дне, и из проржавевших снарядов в море вытекает эта дрянь.
Иприт и люизит – это кожно-нарывные отравляющие вещества. Гидролизу, то есть разложению водой они подвергаются слабо, что означает только одно: они находятся в боевом состоянии.
- Предыдущая
- 11/38
- Следующая
