Губернаторский пассажир - Кассиль Лев Абрамович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/5
• Следующая

К ночи капитан решил уходить из порта, не выгрузив ни одного килограмма срочного груза.

– Я ухожу, – заявил капитан Громковому. – Мы готовы понести убытки, но престиж нашего флага и честь своего корабля не продадим. Понятно вам это, господин бывший поручик русской армии? Оформляйте уход. Мы уходим в порт А. Надеюсь, тамошний губернатор сговорчивей. А фирма-грузополучатель имеет склады и там. И она оплатит нам этот перегон.

И ночью «Кимовец» ушел в порт А. Капитан нарочно вывел пароход из береговой воды, чтобы иметь возможность радировать. Ночью они снеслись по радио с Одессой и сообщили о своих мытарствах, но слышимость была плохая; пришлось вызвать Новороссийск, и там толком ни о чем капитан не договорился.

Утром «Кимовец», приняв лоцмана, входил в широкую гавань порта А.

Здесь надо было подойти к швартовой стенке.

Уже рассвело, и можно было разглядеть виллы, торговые здания и редкие пальмы на берегу. Здания здесь были приземистые. Преобладал серый камень и кирпич. Постройки порта выглядели сурово, негостеприимно. Оголенная песчаная коса, ограждавшая гавань с запада, подчеркивала безжалостную близость пустыни. Несмотря на ранний утренний час, день был уже накален докрасна. Багровая мгла висела над городом как зарево.

Капитан стоял на мостике и оглядывал набережную. Вдруг он взял бинокль у старшего помощника. Капитан глядел на берег минуты три не отрываясь, потом передал бинокль старпому и впервые в жизни сплюнул прямо на чистый настил мостика.

Старший помощник, приняв бинокль, стал шарить по берегу, стараясь рассмотреть, что увидел там капитан. И как вы думаете, что он там разглядел?! Губернаторский пассажир, бесплотный, как дух, и, как дух, вездесущий и неотступный, стоял на самом краю набережной; ветер трепал тонкую ткань его костюма, и весь он словно вихлялся на ветру, и с каждой минутой его было видно все лучше и лучше с «Кимовца», который подходил к берегу. А через полчаса все началось снова: с новыми чиновниками прибыл все тот же Громковой.

– Мы приехали ночью на автомобиле вместе с вашим пассажиром, – объяснил он слегка уже обалдевшему «деду». – С благополучным прибытием вас, капитан! Как была погода? Я вижу, отличная. Должен вам сказать, что здешний губернатор – человек значительно более энергичный, чем губернатор порта С, и мне поручено уведомить вас, что на теплоход ваш налагается арест до того момента, пока вы не согласитесь принять на борт известного вам пассажира. Относительно питьевой воды все наши условия также остаются в силе.

День стоял «Кимовец» в порту А. с опечатанным радио, запломбированными трюмами, с часовыми на трапе и на мостике. Ночь стоял он и еще день. Кончилась питьевая вода. Нестерпимый жар шел от раскаленных палуб и переборок. Казалось, плюнь на горячие доски – зашипит!…

Как из печки, дул суховей пустыни. Дымные столбы горячего воздуха шли оттуда и валились на город, на море. Красноватый песок неведомо как проникал во все щели, скрипел на зубах, собирался в складках постели. Люди на корабле хрипли от жажды и колючей сухости в горле.

Капитану ночью кошмар подкатывал нуль за нулем в длинных цифрах, обозначающих размеры убытков. «Дед» осунулся и постарел лет на пять. Казалось даже, что капитан поседел, но это осел налет соли от морской воды, которой теперь приходилось смачивать волосы, приглаживая их. Но так же безукоризненно был выглажен его белый китель с золотыми капитанскими нашивками, так же гладко он был выбрит, хотя в морской воде мыло плохо мылилось.

И по-прежнему сверкало и блестело все на судне, и как ни в чем не бывало терли, скоблили скребками и скатывали утром на приборке палубу забортной водой. 52 градуса в тени под спардеком [14] показывал Цельсий, но еще день и ночь простоял упрямый «Кимовец» на рейде в порту А., окруженный снующими полицейскими катерами.

На внешнем рейде стоял неподвижно, как бы придавив волны, тяжелый корабль с башнями, похожими на чехлы огромных пишущих машинок; рядом покачивались два эсминца. Это эскадра одной из европейских держав возвращалась после визита в Индию.

По вечерам на флагманском корабле играла музыка, нарядные катера подходили один за другим к трапу, как подходят к подъезду театра автомобили. Под прохладными тентами, которые беспрерывно окатывали водой из брандспойтов, кружились, толклись белоснежные танцоры. Вечером там зажигались разноцветные китайские фонарики и на воду сыпались алмазные брызги фейерверка.

А кимовцы с пересохшими, потрескавшимися губами и воспаленными глазами бесцельно бродили по горячей палубе, с тоской поглядывали на берег, где зажигались огни города, проносились фары автомобилей, где была вкусная, без ржавчины вода, мороженое и спасительная прохлада террас.

К вечеру третьего дня часовой-туземец, стоявший на мостике, воровато оглядевшись, протянул капитану фляжку.

– Попей, падроне, – сказал он шепотом, поворачивая к капитану плутоватое широкое лицо, но оставаясь неподвижным.

Капитан поблагодарил и отказался.

– Два слова, синьоре капитано, – зашептал часовой, беспокойно ворочая белками выпуклых глаз. – Рабочий комитет просил сказать: не надо брать пассажира. Если будете брать, в море встретит катер, будет обыск. Скажут: зачем взял коммуниста, тихо взял, без визы, хотел помочь бежать… Понятно, капитано? Этот пассажир – не коммунист. Этот пассажир был будто комитетчик. Оказалось – немножко шпик. Его вон! Теперь губернатор и хочет сделать так, чтобы сказали: советский торговый корабль хотел прятать коммуниста, помогал бежать арестанту. Понятно, падроне? У фирмы дела – крах. Товару много, денег мало… Этот пассажир не коммунист, этот пассажир – тьфу!…

На четвертый день к «Кимовцу» подлетел длинный и быстроходный катер. Десятка два вооруженных полицейских стояли по бортам, держась за леера [15]. А на корме, под тентом, сидели развалившись Громковой и пассажир.

– Эй, на «Кимовце»! – закричал Громковой, вставая на корме. – Позовите сюда капитана, вы, комсомольцы, морсофлоты [16]!

Он был навеселе. Большой револьвер в деревянной кобуре висел у него на поясе.

– Добрый день, капитан! – закричал Громковой, увидев Григория Васильевича. – Ого! Теперь у вас по виду возраст вполне капитанский. Надеюсь, и рассудок ваш стал более зрелым. Ну, я приехал в последний раз спросить вас: берете вы пассажира или нет? Если вы его сейчас не посадите к себе, то мы его посадим вам сами. Я уполномочен сделать это господином губернатором. Упрямство молодых капитанов следует искоренять. Эй, наверху там! Пронта! Спустите трап.

Никто из кимовцев и с места не сдвинулся. Но капитан видел: ребята украдкой заворачивали рукава, кое-кто уже снимал форменку, кто-то совал в карман тяжелую медную пепельницу. И потом молча, не сговариваясь, но все разом, сомкнулись в плотный ряд у фальшборта.

– Григорий Васильевич, – чуть не плача, шептал Еремчук и проталкивался к капитану. – Григорий Васильевич… Что ж мы им, неужели позволим?! Гриша… я серьезно прошу… Да уж лучше погибнуть всем до одного! Ведь советское же судно… Как хотите, только я первого же, кто ступит, пришью на месте.

– Еремчук, отставить! – сказал капитан.

– Ой, я им вмажу сейчас, честное слово, вмажу!… – бормотал Еремчук.

– Стоп, Еремчук! – сквозь зубы не сказал – простонал капитан, больно стискивая ему руку. – Стоять спокойно! Спишу в два счета. Ну!

Громковой стоял, покачиваясь на катере, задрав голову вверх.

– Трап спустить – сказано было! Оглохли? Пронта ля скала! – крикнул он по-итальянски.

Два огромных темнокожих часовых стали спускать трап. Первым вскочил на него Громковой, за ним два офицера. Они помогли влезть на трап пассажиру. Они подталкивали, его. Он неуверенно ступал, поглядывая вверх. За ними стали подниматься вооруженные полицейские. Когда эта зловещая процессия была на верху висячей лестницы, кимовцы, сгрудившись, преградили им дорогу.

• Предыдущая
• 4/5
• Следующая