Кремлевский фантомас - Кассирова Елена Леонидовна - Страница 18

• Предыдущая
• 18/24
• Следующая

Впрочем, если у Фантомаса блат, ему и отсиживаться в подвалах не надо.

Или Францев рвется к царским регалиям, пережив коммунистов? Зачем? Он, по всему, при коммунистах поцарствовал досыта.

Да нет же, не в том дело! А в том, что вся эта мутная канализация ведет именно к Косте в дом.

Может, Фантомас – головорез из сталкеров Миши Рахманова?

Оперы с Петровки проверяют всех.

Публиковать результаты МВД не даст: государственная преисподняя – дело деликатное. Но сказать Касаткину – оно скажет. Костя почти свой.

Нет. Сталкерам Оружейка и Кремль не по зубам. В Москве ловкачей полно, а главных советских катакомб никто из них и не нюхал.

Яйцеголовый, по размаху, происходит из Дома на набережной.

Катю он привел, как к себе домой.

По всему, Фантомас – здешний жилец. Но тогда зачем светиться?

А чего, собственно, ему бояться?

С другой стороны, Костя – тоже жилец. А сунулся он в тот понедельник, после Кати, к подвалу – уже висит дэзовский замок.

Значит, Яйцеголовый – человек большой, властный.

Или все это только совпадение?

Бабушка свистнула. Костя оглянулся. Она клевала носом, упершись подбородком в бантик на ночной рубашке.

Ну правильно! Бант! Убийца из озорства затянул на шее у старухи удавку бантом. Грабитель из озорства бросил на пол в Оружейке мерзость. И тут, и там – игра!

А тут еще и Виля погиб. Что он видел?

Костя вдруг вдохновился и позвонил слесарю Хабибуллину.

– Кто говорит, кто это, ай? – раздался резкий женский диспетчерский голос.

– Из двести пятидесятой. Касаткин Константин.

– Касантин? Нету вам Васи.

– А когда будет?

– Будет, будет. Никогда. Запой у него, ёп мин кельды сара акбар новые русские бара тураса рахман моя

не знает.

Касантин вернулся к окну. Муравей уволок свою ношу, очистил подоконник. Учись, Касантин.

Окончился кошмарный июль.

Вся надежда была теперь у Кости на август. Хотелось взять хоть пол-отпуска, помириться с Катей и на досуге убрать падаль, высмотреть негодяя.

В отпуск уйти с 1-го числа Касаткин не смог. Его по-прежнему добивались.

Предстояло несколько тусовок и пресс-конференций. Пришли приглашения на презентацию в издательство «Фантом», на вечер Чака Норриса в кафе «Планета Голливуд», на приемы в посольства – французское и почему-то турецкое – и на ужин с Петросяном и этосамовским спонсором, желавшим познакомиться с блестящим этосамовцем.

И Костя решил так: если уехать нельзя, то он останется в Москве, но дома. В редакцию ни ногой. С 8-го числа он две недели поживет в свое удовольствие.

Без Кати идти никуда неохота. Но помириться тоже не удалось. Во вторник утром Костя поехал в Митино объясняться, но в Катиной норе с августа, оказалось, поселился другой жилец.

Неужели она сняла новую? Любая квартира как минимум вдвое дороже ее этой.

На какие, спрашивается, шиши?

В библиотеке Катя не взяла трубку. Костя рванул в «Рибок», купил себе мягкую черную куртку во вкусе наркокурьеров, нарядился в нее и подошел к шести к Горьковке с цветами и пирожными.

Неудачно.

Катя вышла с сухим человеком в темном плаще и очках. Она безостановочно говорила. Видимо, нарочно, чтобы Костя не подошел к ним.

Гипса у Кати на руке уже не было.

Зря Костя старался, выбирал розы.

Касаткин нырнул в подземный переход, миновал Ленинку, прошел мост, добрел до подъезда…

Стоят и едут машины, ходят люди, на Доме на набережной висят безволосые яйцеголовые Фантомасы.

Мания преследования.

Ведь это всего-навсего мемориальные доски. Символические гладкие темена: Котовский, Демьян Бедный-Придворов, Серафимович, Шверник, Бабушкин в кожаном авиашлеме, гладкозачесанная Фотиева…

Что ж, яблоко от яблони. Отцы были буквальные Фантомасы, псевдохозяева, теперь дети с локонами лезут в лысые Ильичи, хоть и скинули папаш. Дети, может, и не их родные. Но это неважно. Совок был – общий. Засели они все в цитадели.

Этот гигантский дом связывает и кражи, и кровь. Без него все распадается. В конце концов, не берсе-невский, так другой такой же – «дом». «Дом» связывает всех: старух, любителей цацек, старых лагерников, бывших функционеров, Францевых, диггеров, Веру «Хю-хю-хю», Роджерса и, может быть, но это

вряд ли, Катю.

Глупый Виля что-то понял. А умный Касаткин – нет.

Все сейчас были при деле. Милиция рылась в карто­теках. Газеты, за неимением лучшего, фантазировали и философствовали об искушении властью и тайнах

Кремля.

А Константин Касаткин сидел у разбитого корыта.

– Костенька, помнишь «Операцию „Святой Януарий“»? – спросила Лидия Михайловна.

Вторник 2 августа Костя окончил у Фомичих кофейком с Катиными пирожными, розами. Заодно он вручил Маше конверт с сотней за бабку за июль.

У Фомичевых Костя нашел себе прибежище.

Женщин, пусть старых и зануд, Касаткин всегда предпочитал мужчинам.

А своих людей вокруг было много. Костя, любя человечество, своими, впрочем, считал всех, даже Яйцеголового. Да он, – чувствовал Касаткин, – и социально, видимо, был близким.

Костя мучительно, в голос, вздохнул.

– Костенька! – повторила Лидия

– А?

– Помнишь?

– Что?

– «Святой Януарий»?

– Нет.

– Мам, откуда ему помнить? Это было при Рюрике.

– Господи, и правда. Костя – дитя. Там тоже грабили.

– Где? – спросил Костя.

– В фильме. Чтобы взять драгоценности, разбили стекло.

– Бронированное?

– Ну да!

– И как же разбили?

– Били-били – не выходит. Наконец отчаялись. Швырнули в стекло чем-то с горя – и разбили. Оказывается, попали в критическую точку.

– Наш Фантомас умней, – решил Костя. – Плеснул кислотой.

– Что же это за кислота, Костя? – спросила генеральша.

– Неизвестно. Смесь.

– Костя, скажи ты мне, что же это такое теперь творится?

– Не теперь, мам, – спокойно сказала Маняша, сощипывая орешки с верха пирожного. – КГБ и раньше всё умел. Не знаешь, что ли.

Генеральша опустила глаза.

– Георгий Михайлович был на руководящей работе.

– Не всегда.

Генеральша тоже отщипнула орешек.

– Он не выдавал секреты кому ни попадя.

– Кому ни попадя, – думая о своем, повторил Костя.

– Секреты были и до них, – сказала Маняша. – Посмотри на свою брошь.

Брошь была кондово-советской, с филигранью и шариками. Такие производил Свердловский завод «Уральские самоцветы». Наверное, подарок квартиранта, Октября Бодайбо.

Лидия опустила глаза себе на бюст, потом подняла и величественно распрямилась.

– Ну и что моя брошь?

– Видишь: зернь, – авторитетно сказала искусствоведша Маняша. – Наши подражают старым масте­рам. Только старые готовили в один миг – россыпь. А новые уже не умеют. Делают в час по зернышку.

Снова взяли по пирожному.

– Что ж ты раньше молчала? – удивилась Лидия. «Удивилась знаниям родной дочери», – подумал Костя, подперев кулаками подбородок.

– Подумаешь. КГБ тоже молчал. А теперь разговорился за деньги.

– И ты разговорись.

– О чем?

– Об этой… зерни.

– На зернь нет покупателей.

– Я покупатель! – раздался громовой голос.

Дружная троица подскочила, а Лидия к тому же звонко уронила на блюдце ложечку.

В дверях стоял Октябрь, в стандартном спортивном черном костюме. Куртка была на Октябре также модная, та же, что у Кости.

Октябрь, держа кейс, пьяно покачивался. Физиономия у него не духовная, гладкая, как у дамы после массажа. Глаза то сладкие, то колючие.

– Эй, бабешки! – начал было он.

– Приехали, Октяб Георгич, – перебила Лидия. Октябрь охлопал себя, как ухарь, изображая русскую пляску.

– Живем, бабешки. Жилка – две тонночки!

– Что – две тонночки? – сухо спросила Маняша.

– Две тонночки золота нашли на реке Поперечной.

• Предыдущая
• 18/24
• Следующая