Пирожок с человечиной - Кассирова Елена Леонидовна - Страница 11

• Предыдущая
• 11/28
• Следующая

Тем не менее все теперь считали, что сладкая парочка Касаткин-Харчихина пекут свои знаменитые «пирожки» не с «таком», а черт знает с чем.

То есть, как всегда, лучшие были поруганы. Явился, дескать, сам Сатана, и един в двух лицах.

Жить в Митино стало тошно. Касаткина, как Жиринского, потянуло от людей прочь.

Ненавидели Костю, в сущности, так же слепо, как прежде любили. Забыли, что прославился он, спровоцировав и поймав преступника. Летнюю историю в связи с гостайной замяло ФСБ.

И теперь просто «припоминали», что летом Касаткин воровал драгоценности и срезал кольца вместе с пальцами.

Егор Абрамов заявил, что Касаткина купили жидомасоны. Вообще-то Егор шумел редко, для порядка, по праздникам. Больше торговал, чтобы оплатить помещение – закуток в ДЭЗе. Но Костю он ненавидел лично из ревности к Нинке. Теперь объявил, что, дескать, Касаткин написал книгу о том, как русские жрут дерьмо, и получил за нее миллион долларов.

Ради этой цифры Костю в Митино и терпели. Богатыми интересуются.

Теперь Касаткиным занялись СМИ. Ругали привычными способами. Сообщали, что дед у него – еврей Кацадкин и что отец с матерью – стукачи. Про деда было вранье, про родителей полуправда: покойный отец служил в ГРУ.

А «Новая» написала о старом: об омоложении кремлевских старцев чужими гормонами. Журналист Ним-кин представил запись телефонного разговора: Константин Касаткин получает от ЦКБ заказ на поставку «доноров» – бедной молодежи из отдаленных районов за МКАД. По отдельным словам Костя понял, что записали разговор с бабушкой. Старушка просила деревенского молочка.

В общем, Костя сам теперь был митинской мутантной вороной с клювом удода.

Вирус ненависти задел и редакцию. Сотрудники, конечно, смеялись над газетным враньем. И все-таки смотрели на Касаткина с легким раздражением.

И Борисоглебский подмигивал. Мол, закланье агнцев – святое дело, так было, есть и будет, «искусство требует жертв». Будто что-то знал и молчал.

Виктор Канава, Виктор-сан, пригласил Костю к себе в офис на Варсонофьевский и вручил конверт с пятьюстами зеленых.

– На телный день вам, Касатка-сан.

Черный день наступил. На касаткинский ресторанный сайт поступали угрозы. На днях пришла анонимка домой. Подсунули прямо под дверь: «Хряй в Израиль жрать младенцев». На листке была свастика, и Костя искать автора не стал.

Дальше было некуда.

Нет, дальше было куда.

Пропал Антон. Позвонил от метро, сказал: «Еду», – и не приехал. Ушинская ходила сама не своя. Вида не подавала, держалась прямо, как доска, но все понимали.

Как-то вечером к Косте подошли пятеро прямо у

подъезда.

Щеголяли они, как и Костя, в военном прикиде. Но Костя был в натовской куртке, элегантен, а они в отечественном камуфляже, неказисты.

Один подсечкой сбил Костю с ног. Тот не успел защитить лицо и первый удар получил в зубы. «Получи, жидовская морда!» Костя изловчился и прижал колени к груди. Били в ребра мысами.

Ботинки у них были тоже военные, но, слава Богу, наши и старые.

Один бил мотоциклетными, но дешевыми – рыночными, просившими каши, тупоносыми чоперами.

Носок угодил прямо в ушную раковину, но не до мозга. Костя остался жив…

Егор Абрамов стоял тут же с видом стратега. Сам он не бил из какой-то своей соседской чести. Только командовал:

– По почкам! Бейте по почкам! Рядом на приподъездной лавочке сидели бабки. Они не возмущались и не ругались, только приговаривали:

– Эк они его. Тише, тише…

После этого у Касаткина две недели шатался зуб.

На другой день пришла Мира Львовна, жадно пощупала Костину поясницу и предложила «гечь к ней в отделение отгежаться».

Костя сказал, что шатается только зуб.

Зуб пошатался и перестал, а бойкот продолжался.

Наконец, Косте с Катей позвонила квартирная хозяйка, синеглазая простушка.

Она-де сдает за гроши и налог платить не в состоянии. Она не знала, что он знаменитый. А она светиться не желает.

Казалось бы, хотела повысить цену. Костя спросил: «Сколько?» «А нисколько. Вам нисколько».

– Почему?

– А нипочему. Извиняйте, но съедьте отседова. Костя упросил подождать до Пасхи.

Костя и Катя, два митинских жупела, били баклуши.

Катя уже не работала, но вела бесплатно кружок. Человеком была негибким, не могла сразу взять и бросить. Большинство родителей не пускало к ней детей. На кружок приходили хулиганы. Гулять было холодно. Заявлялись погреться и попить под столом пепси. Один раз позвали Катю к «нашим докторам».

– Каким докторам?

– «Черным». Приходите. У нас хорошо. А женщин красивых нет.

Катя отказалась. «Дура, – сказал потом Костя. – Врага надо знать в лицо». «Зачем?» – сказала Катя. «А вдруг, – сказал Костя, – они связаны с этим делом?»

Историю с расчлененкой своими словами не называли.

«Они связаны, а мы – нет», – отрезала тогда Катя. Но взглянула, ожидая спора. Костя был так явно прав, что спорить не стал.

Работать Касаткин бросил. Два раза «Это Самое» вышло без Костиных ресторанов. К воскресенью 21-го Костя начал было что-то выжимать из себя, но был избит абрамовскими и потерял силы и, главное, вдохновение. А к 28 февраля он и компьютера не включил.

Аппетит он тоже потерял. На мясо не мог смотреть.

Незаслуженный позор не давал покоя.

В каком-то смысле это было неплохо. Изгнанного за правду мзда ждала большая.

Но правда требовалась больше, чем мзда и даже ресторанный Костин хлеб насущный.

Милиционеры, разумеется, приходили.

Новым участковым был вызванный с пенсии отставник, майор Дядьков. Работал участковым тут же, но давно. В ту пору Митино кишело шпаной. На улице после восьми вечера с чужаков срывали шапки. Митинских барышень кавалеры из других районов провожали до метро «Тушинская». Дальше, до дома, барышни катили на автобусе одни.

Вторым был районный следователь Вячеслав Костиков, невысокий молодой человек, тоже новый. Прибыл он из Владимирского УВД, где не платили зарплату. Владимирские милиционеры пикетировали. Ко­стиков постоял в пикете, потом уволился и перевелся в Подмосковье. На нем были спортивные брючки с пузырями на коленях, будто он только с поезда, и пилотская куртка, затянутая внизу на ремешки.

Косте, впрочем, они оба понравились. Придирался он к возрасту участкового и ремешкам шустрого следователя больше от ревности. Он, Касаткин, здоровый умный мужик, не в состоянии защитить местных баб и подростков.

Костиков с Дядьковым обошли весь этаж. Побывали практически у всех, кроме Миры Львовны. Последнее время Мира дневала и ночевала в больнице. Было много больных. Прямо из больницы ездила ставить опыты в свою ЛЭК.

К Косте с Катей пришли уже на закуску. Оказалось, быстрый Костиков всё успел.

Он поговорил практически со всеми. Относительно обстоятельств преступления никто ничего определенного не знал, но самих пропавших знали. С их этажом были связаны все шестеро. Ваняев ходил к Егорке, Петраков по материным поручениям – к Нинке, Маша с Дашей сидели на лестнице, Олег брал у Харчихи пирожки на продажу, Антон посещал мать, а Таечка проживала.

Были ль у Костикова зацепки для следствия, неизвестно. Видимо, нет. К мусорным бакам ходили все, но никто особенно не крутился.

Костиков сидел у Кости с Катей с загадочным видом, но не хотел уходить. Как бы просил: ну же, давай, колись.

Костя кололся, как мог. Но Костины сведения ничего нового не добавили. Маша с Дашей сторожили его некоторое время, как фаны, у подъезда и на лестнице. С Таечкой говорил о дороговизне. Антона благословлял за Катин школьный оклад, теперь бывший. Олега знал в лицо, с парнями здоровался.

После ухода Дядькова и Костикова Костя решил, что ничем он не слабей их, разве что ходит в куртке без ремешков-затяжек.

Надо было выбираться из кошмара. Дело не в самолюбии, а в принципе. Бежать, как крыса с корабля, предать ближних – позор. Бойкот общества легче угрызений Иуды.

• Предыдущая
• 11/28
• Следующая