Пирожок с человечиной - Кассирова Елена Леонидовна - Страница 13

• Предыдущая
• 13/28
• Следующая

Костя понял, что пора уходить.

Если не считать кофе и булок, визит был на пользу. Возникло новое наблюдение. «Да, – рассуждал Костя, идя по коридору, – у всех есть, что скрыть. Кто прячет заработок, а кто – нутро, а кто и то и то. Снаружи умный, внутри безумный. Следовательно…»

За спиной, из-за Жиринской двери, раздался нечеловеческий звук.

Костя побежал назад и остановился на пороге. Дверь была не заперта. Он вошел и заглянул в щелку в ванную.

Над унитазом Жиринский сложился пополам. Его рвало.

В голове стало брезжить. Все же надо проверить всё, – решил Костя. Ведь на проверку, к примеру, его августовское озарение с Фантомасом оказалось курам на смех.

Винить хотелось чеченцев, китайцев или цыган. И все же вероятней, что преступник был свой человек. Действовали тут уверенно. Чувствовалась рука аборигена. Пропавшие доверились кому-то знакомому.

На повестке дня стояли «черные доктора».

По Костиному наущению Катя попросила своих учеников-чернодокторцев пустить на бдение «мальчика, ищущего истину». Сказали нехотя – пусть придет на смотрины.

Костя натянул толстовку с капюшоном до глаз, заложил за щеки шарики, вдел в ноздрю Катину бриллиантовую клипсу и пошел открывать новую истину.

«Доктора» занимали физзал и две раздевалки. Зал был общей молельней, раздевалки – отдельными, одна паствы, другая – Учителя. Вход из зала в раздевалки прикрывался черной парчой.

Радеть собралось человек сорок пожилых людей в белых майках. Майки на пенсионерских корпуленциях сидели, как на корове седло. Сами пенсионеры сидели в четыре ряда на ковриках и покачиваниями показывали движение духа. Припоминали, казалось, парад гимнастов 30-х годов. Сзади пристроились трое Катиных парней и Костя. Парни качались почти всерьез. В белых футболках, они слились с группой. Но и Костя в желтом и с серьгой в носу не выделялся. Он в капюшоне, старики – шуты. Все квиты.

По углам стояли тренажеры из телерекламы «Звоните прямо сейчас». Никель поверхностей махрился от пыли.

Впереди посредине помещались бумбокс и пуф.

Из бумбокса звучало горловое пение ительменов. Видимо, запись тувинского ансамбля «Хуун-Хуурту».

Полчаса верные качались самостоятельно, потом крайний задний парень встал и вышел.

Пение перешло в воркование. Верные пригнулись. Парча отдернулась. Вышел Беленький Петр Яковлевич в черной тоге, и парча задернулась. Костя понял: он и есть Учитель.

Явился не жалкий старичок, а сам Авраам. Костя и узнал-то его только по профилю. Такой же длинноносый со срезанным лбом висел на их берсеневском доме на мемориальной доске Беленького-старшего.

Петр Яклич сел на пуф. Некоторое время он сидел молча. Верные клонились над своими ковриками. Из бумбокса гулькал дикарь.

Потом гульканье перешло в скрежет, верные выпрямились и выразили поднятыми руками высшую степень готовности, а Беленький заговорил.

Собственно, членораздельной речи не было. Слышалось что-то ритмическое, но бессвязное смыслово – слова, наложенные на ительменское пение.

Перед зеркалом, дома, Беленький явно отрепети­ровал.

Как понял Костя, был прабог, да сплыл во тьме начала, но поручил Учителю поддерживать и наполнять старость вечной молодостью.

Видимо, готовясь в великие гуру, Пет Яклич почитал брошюрки на уличных лотках и послушал «Радиоодин». Взял мещанские фантазии Штейнера, лукавство Порфирия Иванова, китайскую дыхательную гимнастику, добавил пафоса постсоветских неоязыческих игр на природе. Остальное шло от личного оскорбленного самолюбия и несправедливой пенсии. На базе всего этого основал учение.

Чернодокторианство – свет из черноты начала от прабога через гуру к преданным при мудром созерцании жизненного потока посредством лечебной, но щадящей физкультуры – оказалось идеальной духовностью для одиноких или замордованных стариков.

Никакого черного мяса беленьковская вера, вроде бы, и не требовала. Весь ритуал – абракадабра и покачивания под дикарские песни. Стариковская праздность преступной не была.

Спонсор, Канава-сан, конечно, имел свою выгоду. Возможно, каким-то двадцать пятым кадром внедрял в стариков мысль о неизбежности возврата Курил. И рассчитывал верно. Старперов не слушали, но, похоронив, говорили: «Прав был дедушка». А возможно, Канава отмывал доходы от левой суперэлектроники, вкладывая в бумбоксы и массажеры. Не хватало мессии, ширмы. В мидовских кадрах ему указали на старый хлам. Впрочем, японоватость сборища заключалась лишь в сидении на полу. В остальном был местный пенсионерский колорит.

Но дела Канавы процветали. Газетке «Это Самое» деньги он давал щедро. И вел себя европейски: ни Касаткину, ни другим не диктовал.

Три Катиных парня удивляли Костю веротерпимостью. Он решил наведаться к «докторам» вечером.

Школу запирали после семи. У чернодокторцев по договору был свой ключ, у китайцев – свой, от бокового пожарного хода. Эти существовали вообще автономно.

Поволяйка, которую Костя иногда поднимался доглядеть, дала информацию. Пока была человеком, она работала в школе техничкой. Косте она сообщила: «Напрвомэтжекотёркасведрми».

На первом этаже каптёрка с ведрами могла послужить укрытием.

Радение закончили нововерные к семи. Как раз дойти до дому включить новости и чаевничать. Костя выскочил из зала первым.

В пустом вестибюле на банкетке под объявлениями двое детей щекой к щеке рассматривали журнал. На выходе потолок подпирали две колонны. Костя зашел за колонну и толкнул каптерочную дверь. В каптерке были ведра, наверняка все еще поволяйкины, табурет и над ним на гвозде линялый черный халат.

Костя встал на табурет, завесившись халатом, и стоял.

Много раз громыхала входная дверь.

Наконец, рядом старушечий голос пробормотал:

– Суки старые.

Каптерку открыли, поставили еще ведро, высморкались, погасили свет, прошагали к выходу. Грохнула дверь, что-то позвенело. Наступила тишина.

Костя вышел из укрытия, прошел к лестнице и спустился.

В физзале было темно, но не тьма. Справа в громадные окна светили дворовые фонари, а слева из-за парчовой шторы пробивался луч.

Костя отодвинул штору. Слева и справа две двери в «ложи». В «общей» горел свет.

Костя подкрался и глянул в замочную скважину – старую, большую.

В «ложе» было пятеро: трое Катиных парней и два шкета из вестибюля.

Парни развалились на диванчике. Один шкет держал перед ними свечку, другой стоял на четвереньках. На спине у него был расстелен платочек с очень знакомыми пирожками. Парни курили, кушали и запивали из пивных баночек.

Костя минут десять слушал чавканье и горловое пение-кривляние, потом вышел в зал и поднялся на первый этаж.

В углу у лестничного марша находилась еще дверь. Помещеньице за ней Костю интересовало. По логике оно не могло быть ни административным, ни учебным. На прочих висели старые таблички, а тут белел свежий листок с невинной надписью от руки: «Научно-технический кабинет».

У Кости был складной нож «викторинокс» для полярников, включавший всё. Имелись даже крошечная лупа, капсула с моточком бечевки и крючок, похожий на иглу, какой древние египтяне вынимали из мертвецов мозг перед бальзамировкой.

Но замок был скромно прост. Костя вставил лезвие викторинокса в замочный паз и надавил на дверную

ручку. Язычок под ножом подался, ручка внутри щелкнула, дверь открылась. Костя вошел в клетушку с ок­ном. В углу помещался стеллаж с книгами, в другом – столик. На столике сейфик и сложенная карта. Сейфик был заперт. Костя развернул карту. На плане Москвы отчеркнуто Митино и по всей митинской территории проставлены фломастером крестики. Костя посмотрел на стеллаж. Ровными сплошными рядами стояли новенькие, пахнущие типографией черные книги с золотым тиснением на переплете: Хаббард, Хаббард, Хаббард.

«Всюду жизнь, – думал Костя. – И, куда ни ступишь, – скрытая».

• Предыдущая
• 13/28
• Следующая