Дата Туташхиа - Амирэджиби Чабуа Ираклиевич - Страница 114
- Предыдущая
- 114/177
- Следующая
Брат сидел бледный как смерть и чистил оружие. Он разбирал его, протирал, отлаживал, а я глядел на него во все глаза и думал о том, сколько же крови он потерял. Дата был здоров как бык. Кто еще мог вынести все, что перепадало на его долю, – погони, предательства, страдания, кровь? Один господь ведает, какие испытания и муки должен принять человек его ума и сердца.
Увидев нас, Дата был поражен и обижен, но перед ним стоял отец, и перечить он не посмел. Только опустил голову в знак вины. Посыпались расспросы – что да как, его жалели, о нем горевали. Не буду вспоминать всего, что было говорено, расскажу лишь о самом важном.
Отец спросил у Даты, кто стрелял в него и как могло получиться, что в него попали.
– Попал тот, отец, у кого глаз верней и рука тверже, – ответил Дата.
– Я бы солгал, если бы сказал, что ты постарел, – вступил в разговор Константин. – Но для того дела, на которое ты идешь, ты уже не молод. В молодости ты умел выстрелить на секунду раньше противника и был скор, как борзая. В Грузии это знает каждый. Но это время прошло. Твои ноги не так резвы, как прежде, рука не так тверда и глаз не так зорок. В тебе уже нет того, без чего абраг не абраг и без чего не одолеть ему своего преследователя. Сегодня ты унес ноги, но сколько пуль еще ждет тебя. И не миновать, какой-нибудь сукин сын отправит тебя на тот свет. Подумай об этом, Дата. Хорошо подумай, брат!
– Что же ты ему советуешь, интересно мне знать? – спросил Магали Константина. – Заново ему родиться прикажешь или живой воды напиться?
– Нам, отец, не до шуток, – вспыхнул Константин. – Не знаю, слышали вы про эту историю или нет. Случилась она лет пять тому назад. Дата гостил у Татархана Анчабадзе. Однажды вечером они с Татарханом сидели на балконе, на третьем этаже, и ужинали. Помните Хитаришвили? Сначала он разбойничал, а потом полиция сделала из него ищейку. Так вот он пронюхал, что Дата у Татархана, пробрался на третий этаж… на балкон, наставил на Дату два маузера и говорит: «Руки вверх и ни с места!» Дата как сидел возле перил, так с третьего этажа и сиганул – глазом не моргнул никто. У Татархана перед домом огромный орех – Дата и повис на его верхушке. Хитаришвили прицелился. Но пока он целился и нажимал курок, Дата ветку, за которую держался, отпустил, схватился за ту, что пониже, а с нею и сам опустился. Пуля просвистела там, где его уже не было. Хитаришвили взял чуть ниже, но успел уцепиться за ветку пониже и Дата. Три или четыре раза стрелял Хитаришвили, и всякий раз его пуля пронзала пустой воздух – Даты там уже не было. Наконец Дата достиг земли.
«Я не убью тебя, чтоб не оскорбить хозяина!» – крикнул Дата, и единственная его пуля сорвала папаху с головы Хитаришвили. Он перемахнул через забор и был таков. Еще пять лет назад Дата мог проделывать такие фокусы. Сегодня, пожалуй, уже и не сможет, а лет через пять и подавно. Старость стучится в дверь. Придет день, одолеет его Хитаришвили или какой другой шакал, либо найдется охотник, который по доброй воле пустит ему пулю в спину. Сейчас охотников снести ему голову раз в десять больше, чем раньше было у него друзей и приятелей. Народ, известное дело, ему сто раз добро сделай и один лишь раз зло, так он добро забудет, в грязь втопчет, а дурное будет держать в памяти – не выпустит. Абрагу нужно молодое здоровье и зрелый ум! Только это я и хотел сказать, отец. Ничего больше!
– В кого только ты уродился, понять не могу, – сказал Магали. – Что ты, Коста, лисой крадешься? Хочешь, чтоб Дата бросил оружие и взялся за мотыгу, к этому ведешь? Было дело, помирил его Мушни с властями… Что из этого вышло, сам знаешь не хуже меня…
– Жил бы спокойно, никто б его пальцем не тронул, – перебил отца Константин. – Его на каком условии замирили? Чтоб закона не нарушал и вел себя прилично. А он – что? То с Чантуриа путался, то еще бог знает с кем какие-то дела обделывал…
– Когда человек честный и справедливый попадает в беду и нужду, тогда закон перестает существовать, Коста! – сказал Дата.
– А какая такая нужда пришла к тебе?
– Ко мне – никакая. А к ним пришла, и я свой долг исполнил…
– А закон свое исполнил… И ты опять абраг!
Дата едва шевельнул плечами и, улыбнувшись, захлопнул затвор карабина и спустил курок.
– У каждого своя доля, Коста. Так уже заведено не нами, – сказал Магали. – Как кому на роду написано, так он и живет. Мы привыкли к своей доле, Дата – к своей, его уже не переделать.
– Нет уж отец, извини, – еще сильнее вспылил Константин. – Человеку не хелечо положено быть, чтобы только к себе тесать, а поперечной пилой, чтобы в обе стороны резать. Дата говорит: как мне нравится, так и буду жить. И рубить, и тесать в свою сторону буду. А в нашу сторону опилки и стружки будут лететь, да?.. Я не хочу его обидеть, но вот уже восемнадцать лет ходит он в абрагах, и все эти годы для Эле были одним мучением, она в старуху превратилась, а женщина ведь молодая. А вы с матерью? Глаза у вас от слез не просыхают. Кроме беды, что вы от него видите? Вспомните, сколько раз говорили нам: убит наш Дата, и сколько раз в наших семьях поселялось горе? А возьмите Мушни. Четырнадцать лет висит над ним… все его начальники в Тифлисе и Петербурге за пазухой камень держат… выручает Мушни своего брата – не будь Мушни, давно бы качаться Туташхиа на виселице. А так бы, кто знает, каким большим человеком стал бы Мушни, не мешай ему Дата. Шалва подрос, гимназию кончает, у него своя дорога. Сколько раз эту дорогу перережет судьба Даты? Да не то что эти два десятка годов, что он в абрагах ходит, – с самого детства кто из нас не был ему и добрым братом, и сестрой, и отцом, и матерью? Кто из нас хоть раз отступил от своего долга? Хоть одно слово жалобы или упрека слышал кто? Или ссора какая-нибудь – этого и в помине не было, и в мыслях никто не держал. А сейчас пришла пора, Дата сам должен понять – вам на старости лет покой нужен, Эле – тоже, Шалве – строить свое будущее, у меня тоже семья, неужели я своей доли покоя не заслужил? И с Мушни посчитаться надо – он своей дорогой идет. Дата об этом тоже помнить должен.
Когда Константин заговорил о хелечо и поперечной пиле, Дата оставил свое оружие и слушал брата, не отрывая глаз от его лица. Просто удивительно, как умел он слушать… Мускул на лице не дрогнет, глаз не моргнет – час будет слушать, и, видно, не только слушает, каждое слово впитывает и в голове своей переваривает.
Долго стояла тишина, когда Константин кончил говорить.
– Такой разговор между мужчинами вашего возраста возможен лишь с одним-единственным условием: если один осуждает поступок другого, то он должен тут же сказать, как следовало в этом случае поступить, чтобы было честно и справедливо. – После этих слов Магали все опять замолчали.
– Я сказать этого не могу, – ответил отцу Константин. – На той неделе поеду в Тифлис и, если застану Мушни, поговорю с ним. Послушаю, что он скажет.
– Знал бы ты, брат, сколько я сам об этом думал и передумал, – заговорил Дата, – не могу я два дела сразу делать, не получается у меня. А когда не получается, тогда надо выбирать то дело, которое больше отвечает твоему достоинству. – Говорил Дата очень спокойно. – Как мама? – спросил он Магали. – Как ее сердце?..
Мы остались до утра. О судьбе Даты больше не говорили. Андро Салакаиа угостил нас на славу и отправил отдыхать. Утром мы тронулись в путь и благополучно вернулись домой. Так закончилась эта история.
Скажу вам, сударь, что Дата сам страдал оттого, что его непутевая жизнь приносит его близким столько бед и хлопот, но Константин вытащил из-под спуда на свет божий все, что, казалось, надежно и навечно укрыто. Я говорю – укрыто, потому что никто в нашей семье ни разу за все годы не пожаловался, не посетовал на разор и слезы, которые приносила в семью жизнь Даты. Напротив, каждый из нас близко к сердцу принимал напасти, валившиеся на него, не отделяя его долю от своей доли. По крайней мере, так всегда нам казалось. Помню, приходит однажды Дата далеко за полночь. Всех обнял, перецеловал, обласкал. Сели ужинать, разговор скачет туда-сюда. Вдруг мама Тамар говорит ему, а у самой слезы в глазах:
- Предыдущая
- 114/177
- Следующая
