Я не боюсь - Амманити Никколо - Страница 18

• Предыдущая
• 18/35
• Следующая

Череп спросил его:

– Хочешь поиграть?

– Нет.

Череп взвился:

– Вы два куска дерьма! Тогда знаете, что я сделаю? Поеду в Лучиньяно.

И ушёл, злой как черт.

Мы засмеялись. Сальваторе сказал:

– А я домой. Хочешь, пойдём ко мне? Поиграем в настольный футбол.

– Я не могу.

Он похлопал меня по плечу:

– Тогда пока. Увидимся позже. Чао.

Сальваторе мне нравился. Мне нравилось, что он всегда спокоен, не оскорбляет тебя каждые пять минут. С Черепом же нужно подумать три раза, прежде чем сказать чего-нибудь.

Я поехал к фонтану.

Мария учила плавать своих Барби, используя в качестве бассейна эмалированный таз.

У неё их было две. Одна нормальная, другая вся чёрная с оплавленной рукой и без волос.

Это я сделал её такой. Однажды увидел по телевизору историю про Жанну д'Арк и, схватив Барби, бросил её в огонь с криком: «Сгори! Ведьма, сгори!» Когда я увидел, что она действительно загорелась, схватил её за ногу и сунул в кастрюлю с супом.

Мама отняла у меня велик на целую неделю и заставила съесть весь суп одному. Мария умолила её купить другую куклу.

– Ещё чего. Пока играй с этой. Другую пусть тебе купит твой братик-идиот.

Но Мария добилась своего. Новую Барби она назвала Паола, а ту, что сгорела, – Бедняжка.

– Привет, Мария, – сказал я, соскочив с велосипеда.

Она приложила ладонь козырьком ко лбу – от солнца.

– Папа тебя искал… Мама злая-презлая.

– Я знаю.

Она взяла Бедняжку и окунула её в таз.

– Ты всё время её злишь.

– Я пошёл в дом.

– Папа сказал, что ему надо поговорить с Серджо, и просил, чтобы им не мешали.

– Но я есть хочу…

Она вытащила из кармана абрикос и протянула мне:

– Хочешь?

– Спасибо.

Абрикос был тёплый и вялый, но я слопал его мгновенно, далеко выплюнув косточку.

Папа вышел на терраску, увидел меня и позвал:

– Микеле, иди-ка сюда.

Он был в рубашке и шортах.

Мне не хотелось с ним объясняться:

– Не могу, у меня дела!

Он жестом приказал мне подняться: иди сюда.

Я прислонил велосипед к стене и стал подниматься по лестнице, опустив голову.

Отец сидел на последней ступеньке.

– Садись сюда, рядом со мной.

Он достал пачку сигарет из кармана рубашки, вынул одну, сунул в рот и закурил.

– Нам надо поговорить, тебе и мне.

Он не казался очень сердитым.

Мы сидели молча, разглядывая через крыши жёлтые поля.

– Жарковато сегодня, а? – спросил он.

– Очень.

Он выпустил облако дыма.

– Где ты пропадаешь целыми днями, можно узнать?

– Так, везде.

– Неправда. Куда-то ты ходишь.

– Гуляю… и все.

– Один?

– Один.

– А что такое? Тебе не нравится быть с твоими друзьями?

– Почему, нравится. Мне также нравится иногда побыть одному.

Он согласно покивал, глядя в никуда. Он казался старше своего возраста, среди чёрных волос мелькало белое, щеки у него провалились, как будто он не спал целую неделю.

– Ты рассердил маму.

Я сорвал веточку розмарина и начал растирать её пальцами.

– Я не нарочно.

– Она сказала, что ты отказываешься спать в одной комнате с Серджо.

– Мне это не нравится…

– Ну и почему?

– Потому что хочу спать с вами. В вашей кровати. Все вместе. Если мы прижмёмся друг к другу, то уместимся.

– А что подумает Серджо, когда узнает, что ты не хочешь спать с ним в комнате?

– Мне всё равно, что он подумает.

– Но так себя с гостями не ведут. Представь себе, что ты приехал к кому-то в гости, а он отказывается спать с тобой в одной комнате. Что бы ты подумал?

– Ничего бы не подумал. Я просто хотел бы, чтобы вся комната была для меня. Как в гостинице.

Он усмехнулся и щелчком запустил окурок на дорогу.

Я спросил его:

– Серджо твой начальник? Поэтому он должен жить у нас?

Он удивлённо посмотрел на меня:

– С чего ты взял, что он мой начальник?

– Потому что он всеми командует.

– Ничем он не командует. Он просто мой друг.

Это неправда. Старик не был ему другом, он был его начальником. Я знал это.

– Папа, а где спишь ты, когда ездишь на Север?

– Почему ты это спрашиваешь?

– Просто так.

В гостинице или там, где придётся, иногда в кабине грузовика.

– А по ночам на Севере что-нибудь случается?

Он посмотрел на меня, вздохнул и спросил:

– В чём дело? Ты что, не доволен, что я вернулся?

– Доволен.

– Ну-ка, скажи мне правду.

– Правда, доволен.

– Обними-ка меня. Покрепче. Давай, Микеле, давай. Покажи отцу, какой ты сильный.

Я обнял его изо всех сил и заплакал. Слёзы текли по моим щекам, и у меня перехватило горло.

– Ты что, плачешь?

Я сглотнул:

– Нет, не плачу.

Он вытащил из кармана мятый платок:

– Ну-ка, вытри слезы. А то кто-нибудь увидит, что ты как девчонка. Микеле, в эти дни у меня много дел, и поэтому прошу тебя слушаться. Твоя мама устала. Не доставай её своими капризами. Если ты будешь вести себя хорошо, то, как только я закончу, возьму тебя к морю. Покатаемся на водном велосипеде.

Я задохнулся:

– А что это?

– Это лодка, у которой вместо весел педали, как у велосипеда.

Я вытер слёзы.

– На нём можно доехать прямо до Африки?

– Если хорошо покрутить педали, то и до Африки.

– Я хочу уехать совсем из Акуа Траверсе.

– Почему? Тебе здесь больше не нравится? Я вернул ему платок.

– Давай переедем на Север.

– Почему ты хочешь уехать отсюда?

– Не знаю… Мне не хочется больше оставаться здесь.

Он посмотрел вдаль.

– Мы уедем.

Я сорвал ещё одну веточку розмарина. У него был замечательный запах.

– Ты когда-нибудь слышал о медвежатах-полоскунах?

Он поднял брови:

– О медвежатах-полоскунах?

– Да.

– Нет. А кто это?

– Какие-то медведи, которые стирают тряпки… Но, может, их и не существует.

Папа поднялся на ноги и размял спину.

– А-а-а! Пойду в дом, надо поговорить с Серджо. Иди побегай немного, скоро обед. – Он открыл дверь, но остановился на пороге: – Мама приготовила лапшу. Когда придёшь, попроси у неё прощения.

В это мгновение появился Феличе. Он остановил свой 127-й, подняв облако пыли, и выскочил из машины, словно за ним гнался пчелиный рой.

– Феличе! – закричал отец. – Ну-ка, быстро сюда!

Феличе кивнул, а когда проходил мимо меня, шлёпнул по макушке и спросил:

– Как дела, придурок?

Раз Феличе здесь, там – никого.

Ведро с дерьмом было полным. Кастрюля с водой – пустой.

Филиппо сидел, закутав голову покрывалом. Он даже не заметил, что я спустился в яму.

Мне показалась, что его щиколотка выглядит хуже: она распухла и стала фиолетовой. Мухи так и липли к ней.

Я подошёл.

– Эй!

Никакой реакции.

– Эй! Ты меня слышишь?

Я подошёл ещё ближе:

– Слышишь меня?

Он выдохнул:

– Слышу.

Значит, папа не отрезал ему уши.

– Тебя ведь зовут Филиппо, правильно?

– Да.

Путь был открыт.

– Я пришёл сказать тебе очень важную вещь. В общем… Твоя мама сказала, что любит тебя. И что ей без тебя плохо. Это она вчера сказала, по телевизору. В теленовостях. Она сказала, что бы ты не беспокоился… И что ей нужны не твои уши, а весь ты.

Он молчал.

– Ты слышал, что я сказал?

Молчание.

Я повторил:

– Твоя мама сказала, что любит тебя. И что ей тебя не хватает. Это она сказала по телевизору. Сказала, что ты не должен беспокоиться… И что ей нужны не твои уши, а…

– Моя мама умерла.

– Как умерла?

Он ответил из-под покрывала:

– Моя мама умерла.

– Ты что говоришь-то? Она жива. Я её видел, в телевизоре…

– Нет. Она умерла.

Я прижал руку к сердцу:

– Клянусь головой моей сестры Марии, что она жива. Я видел её вчера вечером в телевизоре. Она жива. У неё белые волосы. Худая. Немножко старая… Но красивая. Она сидела в высоком кресле. Коричневом. Большом. Как у королей. А сзади была картина с кораблём. Правильно или нет?

• Предыдущая
• 18/35
• Следующая