Рабыня Вавилона - Стоун Джулия - Страница 27

— Ты так спешишь в Борсиппу?

Она вскрикнула и всплеснула руками. Глаза ее горели. В голубом лунном луче Анту-умми преобразилась, теперь в ее облике появилось что-то демоническое, что-то на грани между светом и тьмой, словно сама Эрешкигаль поднялась в мир живых. Эти неуловимые метаморфозы, сама их возможность, щекотали нервы верховного жреца.

— Нет, — она передернула плечами. — Видит небо, я не спешу. Но я должна оказаться в Борсиппе вовремя. Через два дня мой бог будет уже там.

— Жрица… — протянул он и жестом пригласил ее на ложе.

Анту-умми нахмурилась.

— Ты знаешь, — жестко проговорила она, — что я забочусь о будущем своего сына. Я не могу допустить, чтобы он и дальше прозябал в Дильбате. Ты обещал дать ему должность в большом храме или во дворце. Почему молчишь?

Верховный жрец облизал губы. Оранжевое пламя светильника разжижало мрак, из темноты проступало пунцовое ухо Варад-Сина и извилистая тонкая полоска — едва уловимый рисунок лица, мерцающий сквозь черноту фона.

— Как же ты нетерпелива, — с укором сказал он. — Документ уже изготовлен.

— Но я его не видела! — топнула ногой Анту-умми.

— Увидишь. Хочешь, прямо сейчас?

— Разумеется.

— Хорошо. Осталось только выяснить, какому храму рекомендовать Молодого писца. Можно в Сип-пар или Ктесифон — в храм Ану. Но я бы сказал, если мальчик не привык к интригам, ему лучше не лезть в змеиную нору. В храме Шамаша в Сиппаре теперь идет настоящая борьба за власть. Им будет не до него. А вот Ктесифон… — Варад-Син кашлянул в кулак, о чем-то подумал. — Пожалуй, нет, — произнес он. — Не стоит ввязываться в чужую драку. Могу рекомендовать его большому храму в Уре.

— Это слишком далеко! — Анту-умми резко вскинула голову.

— Далеко от Борсиппы? Ну, милая, тебе не угодишь, — жрец криво усмехнулся, — зато там мальчишка быстро пойдет в гору. Это я тебе обещаю.

— Все равно, мне нужно подумать, — возразила она. — Но ты изготовишь документ с печатью сегодня же. Я должна быть в этом уверена.

Он опустил веки в знак согласия.

— А я должен быть уверен в том, что ты благосклонна ко мне. И так будет и впредь.

— Что я могу? — вздохнула Анту-умми. — Увидеть скорые события твоей жизни, но не повлиять на них. Ты знаешь, чего я хочу!

— Знаю. Вероятно, ты станешь верховной жрицей своего храма, и…

— Я хочу в Вавилон!

— Милая, — произнес Варад-Син, сглатывая горький ком. — Мои возможности не безграничны. Но, быть может, ты сама рискнешь соперничать с принцессами? Хочешь убедиться, что царская кровь льется также, как кровь простолюдинов?

— Тс-с-с! — жрица бросилась к нему и зажала его рот ладонью. — Что ты говоришь! И у стен есть уши!

— Может быть, и есть, — Варад-Син усмехнулся. — Пусть опасаются те, кто замыслил злое. Мы же говорим только о любви.

Он убрал непослушную прядь с лица Анту-умми и коснулся губами ее левого виска. Женщина вздрогнула и отстранилась.

— В таком случае, вот тебе мое слово: Уту-ан должен быть в Вавилоне, в царском дворце. И ты это устроишь, жрец! Что касается меня, там поглядим.

— Варад-Син подмял ее под себя, придавил тяжелым Животом. Она закрыла глаза. И пока он над ней трудился, она видела Уту-ана, освещенного солнцем, в белой круглой шапке, с кудрями, рассыпанными по плечам. Анту-умми облегченно вздохнула, лишь когда жрец с тяжелым стоном пролил на покрывало семя.

Навуходоносор устал от праздника. Когда-то дни новогодних шествий были любимы им, но год от года они становились длиннее, а в этот раз затянулись невыносимо. Его угнетало долгое отсутствие сына. Думая о войне, Навуходоносор все чаще вспоминал пустыню Аравии, синий Иордан, где его воины поили коней.

После длительной осады он захватил Иерусалим и разрушил храм, почти все иудейское население увел в рабство.

После нескольких военных походов границы его государства охватывали области от Палестины и Сирии до Персидского залива. Стремительные и победоносные войны Навуходоносор вел именем Мардука.

— С твоей божественной помощью, о, Мардук, прошел я далекие страны, отдаленные горы от Верхнего до Нижнего моря. Ноги не знали отдыха. Это были суровые пути, непроходимые тропы, где трудно было ступать. Прошел я трудные дороги, страдая от изнеможения и жажды. Мятежников я разбил, врагов взял в плен. Стране я обеспечил порядок, народу — процветание, — так говорил Навуходоносор, и это была его молитва к великому божеству.

За сорок лет правления Навуходоносор превратил Вавилон в самый красивый, блистательный город в Месопотамии. Весть о его богатстве и великолепии распространилась по всему миру. Теперь царь смотрел на плоды своего труда.

Солнце закатилось как-то сразу. Нежность немого вечера с пирамидами теней на гладких стенах была смята, сбита с ног бешеной ветреной ночью. Он слышал даже, как шумят сады, разбитые тут и там в дворцовом комплексе, точно был один. Но голосили флейты, бил барабан, танцоры выделывали что-то невообразимое, подергивая, точно женщины, плечами и бедрами. Сверкали клинки в их руках и переливались, точно крылья стрекоз.

Молодая ночь рвалась во дворец с открытой балюстрады, отдергивая прозрачные темные занавески. Дул сухой жаркий ветер, ночь — гибкая растрепанная блудница — швыряла горсти мелкого песка. Плавно кружили в воздухе белые и алые лепестки, и занавеска прорвалась, зацепившись за пику неподвижного воина с глазами, как ночное небо Месопотамии.

Улыбались девушки гарема с гладкими и тонкими руками, украшенными кольцами и запястьями. Их волосы были подняты у висков и заколоты гребнями из слоновой кости. Навуходоносор смотрел со спокойной снисходительностью в эти глаза, подведенные краской, Они должны быть сдержанно стыдливы — девушки его страны и принцессы дальних' земель; и они были таковы.

Это контрастировало с безумной разнузданностью танцовщиков и девочки в красных пеленах с открытым смуглым животом, вбежавшей в круг. Она обняла одной ногой танцовщика за талию, поднялась на носки, вытянулась, прильнула к нему, запрокинулась, он склонился к открытой шее, скользнул по ней языком с золотым колечком. Они не стояли на месте. Кружились, переливались. Раскрытая пятерня партнера скользила по ее спине, перенимая метаморфозы мышц, и от того, как она сводила лопатки, Навуходоносор испытывал желание застонать.

Наложницы сгрудились вокруг его кресла, лениво двигаясь, прикасаясь к нему, мигая сонными глазами с лихорадочным блеском, готовые к капризам царя, к любовной горячке.

Танцоры бесновались. Было душно. Девочка немного устала. Розовые пятна проступили на щеках. Она надела на лицо плоский предмет, который все время держала в руке, и которого царь поначалу не мог разобрать — маску леопарда. Разыгрывалась сцена охоты. Она неслась по кругу, мужчины пытались ее схватить, сорвать покровы, лоскуты красной мягкой кожи, обнажить девственное тело, темную узкую полоску внизу плоского живота, и был момент, когда Навуходоносор испугался, что это на самом деле произойдет. Но он давно все понял. Уж он-то, он, старик, знал, что все — игра, как этот напоенный страстью танец, как не заточенные клинки, которыми никого нельзя ранить.

В дело вступили бубны. Навуходоносору поднесли кубок, и он отхлебнул горького напитка. Наложницы возбудились, их прикосновения стали настойчивее. Наконец леопарда изловили. Пронзительный визг флейт оборвался. Навуходоносор, не отрываясь, смотрел на имитацию соития, и в наступившей тишине ритмично звенели украшения девочки на запястьях, щиколотках, бедрах, маленькой груди. Она тяжело дышала. Танцор подхватил ее на руки. В этот момент она сорвала маску, и царь успел заметить, что у нее самой глаза леопарда.

Гибкая толпа упорхнула. Остался одинокий ковер с загнутым краем, на который выбежали жонглеры и глотатели огня, но он не смотрел больше.

Небесные стражники затворили за Шамашем врата в подземное царство, и наступила ночь. Алые ленты вечерней зари еще плыли, медленно изгибаясь в кобальтовой синеве, но вот исчезли и они. Адапа быстро шел, расчищая себе дорогу, расталкивая шумных, веселящихся людей, временами бежал, прижимаясь к стенам домов. Ветер дул в лицо. Он щурился от теплой пыли, кружащей в воздухе, платье липло к коленям. Иногда в толпе мерещилась Ламассатум. И тогда он останавливался, прислушиваясь к громыханию сердца.