Рабыня Вавилона - Стоун Джулия - Страница 34

Колпак ночи был к лицу Вавилону. Высыпали звезды. Сил у жрицы хватало лишь на воспоминание об Уту-ане. Она всегда любила его, но раньше так о нем не тосковала. Анту-умми стояла на террасе, сложив на груди руки, и вглядывалась в мигающие глаза ночи. Покои Варад-Сина размещались на верхних уровнях, выше внешней стены храма, и отсюда кварталы Вавилона были как на ладони — тысячи красных огней.

«О, Вавилон! — Она тяжело и горестно вздохнула. — Завтра я покину твои пределы. Мой бог пойдет на запад, и я устремлюсь за ним, оставив за спиной твою синюю реку. Вавилон, город мечты».

Теперь жрица думала о возвращении в Борсиппу, о слепых улицах, и пене садов уютного городка. Ее красивые руки лежали на каменном парапете, и вся она походила на изваяние великой матери-богини.

Ее ладонь накрыла чья-то рука. Анту-умми вздрогнула — рука Варад-Сина. Он забрал в горсть ее пальцы; ладонь его была горячей и влажной.

— Куда ты смотришь? — прошептал он.

— Туда, — она указала подбородком на отдаленные огни.

— Да? И кто же там?

Анту-умми слегка отстранилась, — его дыхание обжигало шею. Невнятное чувство, томившее ее все эти дни, наконец, округлилось, приобрело завершенные черты — чувство брезгливости.

— Там рай, куда я стремилась. Место обманутых надежд. Он смотрит на меня тысячами глаз, каждый камень, каждая собака смеются надо мной!

Анту-умми напряглась и почувствовала, как он стиснул ее руку. Время от времени в темноте вскрикивали павлины, как заблудшие души.

— Ш-ш-ш, — услышала она успокаивающее, змеиное шипение Варад-Сина. — Откуда это настроение, милая?

Свободной рукой жрец убрал прядь ее волос, обнажая плавный изгиб шеи.

Поцелуй был похож на удар бича. Анту-умми резко повернулась. Теперь она стояла лицом к Варад-Сину, прижимаясь спиной к парапету, ощущая позвонками твердость и насмешливое тепло камня. Злоба закипала в ней, но усилием воли она сдерживала себя. «Враг, ты мой враг!» — твердила она про себя, и от внезапного осознания этой истины почувствовала, как незримый камень свалился с ее плеч.

— У нас был договор, — глаза Анту-умми сузились. Она смотрела на Варад-Сина точно из тумана, сквозь алую дымку гнева. — Ты не можешь упрекнуть меня в его несоблюдении.

Варад-Син рассмеялся, показывая ряд крупных зубов.

— Почему ты так холодна, милая? Я не узнаю тебя. Посмотри вокруг, Анту-умми, посмотри, какой чудесный вечер! Вавилон смотрит на тебя.

— Утром я уезжаю, — возразила жрица.

— Можно ли уйти отсюда по своей воле? Во всем мире не найдется города под стать этому. Великая башня поднялась до самых звезд, нет числа храмам, чья роскошь соперничает с роскошью дворцов. — Анту-умми молчала. — Сады парят в небе, и вырастают горы сокровищ.

Варад-Син погладил ее по щеке. Анту-умми осталась безучастной.

— Ты уезжаешь, — жрец перестал улыбаться, в его голосе женщине почудилось сожаление. — Что ж, на все воля богов.

— Ты смеешься надо мной, верховный жрец? — после тяжелого молчания произнесла Анту-умми.

Она спрятала за спину руки, чтобы Варад-Син не увидел ее стиснутых кулаков. — Настала пора соблюсти условия. Я не видела документа, назначающего моего сына в Вавилон, а между тем…

— Да, да, милая, знаю, — он постукивал указательным пальцем по губам, точно призывая Анту-умми к молчанию.

Она поняла, что все пропало, ничего не будет, что еженощные пытки на стариковском ложе оказались лишь омерзительной гримасой судьбы. Ей хотелось закричать, обвинить его в вероломстве, плюнуть в эти лишенные блеска глаза под складками век. Но выглядела она спокойной. Ее угнетало даже не столько то, что бывшее в этой комнате станет преследовать ее в любой день, на любом углу, — страшно было проигрывать.

— Красивая женщина. Почему ты так неосмотрительна? Мы все — смертные, бедняки перед лицом богов, наши желания затмевают наш разум. И ничего с этим поделать нельзя, ничего, милая.

Варад-Син касался ее лица, очерчивая контуры теплыми, слегка шершавыми пальцами с сумрачным блеском драгоценностей, такими же смутными и дрожащими, как ее сердце, ее обморочная душа. Анту-умми не сняла еще с себя праздничного облачения, ее платье под глубокими складками скрывало стройное тело, на груди лежал венок из розовых лилий, едва узнаваемым ароматом орошая воздух вокруг ее головы.

Ночь путалась в горячие шелка жасмина и сандала, обмершие лилии льнули к ее коже в жемчужной испарине — последняя улыбка исчезающей красоты.

— Но человек без желаний мертв, ибо желания движут нами, страсть к завоеванию. — Жрец прикоснулся сухими губами к ее виску. — Желания людей не всегда совпадают, и тогда в игру вступают иные правила. Всегда каждый старается только ради себя. Хочешь, поговорим об этом на ложе?

Анту-умми не успела ответить. Раздался приглушенный стук сандалий. Варад-Син повернулся, закрывая ее собой. Это была излишняя предосторожность, она и сама не желала, чтобы ее видели здесь. Прикрыв лицо тонким покрывалом, она попятилась, шаг за шагом отдаляясь от жидкого круга света, падающего изнутри на черно-белый мозаичный пол. Тьма принимала ее в свой разлом, свои глубины, где таяло даже это жалкое свечение огней, горящих во дворе в огромных медных чашах. Анту-умми неслышно скользнула за плотный занавес в одной из арок.

Человек вошел на террасу и медленно двинулся к Варад-Сину, который, заложив за спину руки и покачиваясь с мыска на пятку, ожидал его. Это был жрец храма Иштар, высокий человек с широкими плечами, еще достаточно молодой, что чувствовалось по твердости шага. Одежда посетителя была проста, если не сказать больше: серый плащ скрывал руки, а капюшон — лицо. Он отличался способностью к мимикрии и любовью к шумерской культуре, звали его Нинурта. В тот краткий миг, когда, появившись на террасе, он стал спиной к свету и вокруг его черной непроницаемой фигуры засветилась аура, Варад-Син отвел глаза. Очень уж внушительным показался ему Нинурта, и это было неприятно верховному жрецу.

— Ты один здесь, господин? — спросил негромко гость, приблизившись к Варад-Сину.

Тот помедлил с ответом. Он отвлекся на секунду, и Анту-умми исчезла, но куда? Ему казалось, что жрица ушла по одной из тех скрытых лестниц, которые он показал ей, хотелось так думать. Он разлепил сухие губы.

— Я. один. Зачем ты пришел?

— Меня прислали, чтобы сообщить тебе…

Варад-Син сделал предупреждающий жест, подошел вплотную к жрецу.

— Кто? Кто тебя прислал? — произнес он, разделяя слова.

— Совет…

— Так-так, продолжай.

— Совет считает, что нельзя больше оставаться в бездействии. У нас достаточно сил, чтобы совершить задуманное. И сделать это нужно теперь, когда фаланги царского зятя в Сирии, а Авель-Мардук у хеттов. Царь болен, народ знает об этом, поэтому никого не удивит, если его не станет. Именно теперь благоприятный момент для перемен, но скоро он исчезнет. Совету известно, что принц возвращается. Войска перешли Галис и находятся на Таурусском плоскогорье. Если мы не будем медлить, Авель-Мардук вернется уже в иной Вавилон, и ему придется смириться с новыми условиями. Совет хочет видеть тебя, влиятельные мужи просят тебя об этом. Они хотят встретиться здесь, в храме Мардука.

Варад-Син пораженно молчал, он не мог найти слов, чтобы выразить свое возмущение. Он сглотнул всухую и, наконец, произнес:

— Нельзя убивать царя. Навуходоносора любит чернь. Да, царь болен, но не смертельно, и если его вдруг не станет, народ возмутится, и вот тогда вам не помогут ни стены храмов, ни купленная армия. Они примут Авель-Мардука. Нет, он не будет изгнанником, как думает совет, нет, он станет царем!

И тем сильнее будут его почитать, потому что отец его вероломно убит! И тогда ни Набониду с его элитой, ни жрецам не видать ни трона, ни власти. Сейчас остается только одно — ждать. Пусть Навуходоносор уйдет с миром в Страну без возврата. Авель-Мардука задавить будет не трудно. А другие наследники, Нергал-шарусур и Лабати-Мардук, подобны песчинкам в океане мироздания, их унесет в небытие, и никто о них не вспомнит. Нужно уметь ждать, а дождавшись своего часа, бить наверняка. Только так мы достигнем успеха.