Рабыня Вавилона - Стоун Джулия - Страница 8

Однажды она поймала себя на мысли, что видит в сыне мужчину. Она, взрослая женщина, в полной мере могла оценить его набирающую силу красоту и привлекательность.

Во время одной из встреч, в зеленых зарослях сада, она притянула его к себе и стала целовать затяжными глубокими поцелуями. Он обнял ее, запустил руку в ее волосы. Потом, вспоминая эти минуты, она думала, имела ли она моральное право на такой поступок? О, любвеобильная Иштар! Мальчик реагировал на нее как на женщину! Она слегка отстранилась, посмотрела в глаза сыну. Уту-ан приложил ладонь к влажным губам.

— Что… что ты делаешь? — тихо спросил он.

— Уту-ан, тише, тише, — она взяла его запястья, стиснула своими холодными пальцами, быстро шептала, стараясь не упустить его взгляд. — Мой мальчик… Прости. Я люблю тебя.

— Почему ты просишь прощения? Ты сожалеешь?

— Не знаю.

— Это плохо. Ты не должна была.

— Может быть. Но я люблю тебя!

— Я тоже люблю тебя, мама.

Он круто повернулся и пошел прочь по узкой дорожке, посыпанной песком.

Сейчас Уту-ан служит писцом в малом храме Думузи в Дильбате, что неподалеку от Борсиппы. Но жрица-прорицательница никогда не смирится с тем, что ее единственный сын занимает столь незначительное положение. Блестящая карьера во дворце царя — вот предел мечтаний честолюбивой женщины. И уже теперь она думала о будущих успехах сына с улыбкой.

Она услышала осторожные шаги и приподнялась на локте. Занавесь откинулась. Пред ней предстала младшая жрица в темной накидке.

— Анту-умми, — сказала она. — Прости, что тревожу тебя в такой час. Скоро рассвет. Входящий-в-Дом просит тебя к себе.

— Что за спешка? — Анту-умми нахмурилась.

— Не знаю, госпожа, но Входящий-в-Дом ждать не может.

— Хорошо. Мне нужно одеться. Жди меня снаружи.

Девушка удалилась, а прорицательница еще какое-то время лежала неподвижно. Ей не хотелось думать ни о чем, кроме как о себе самой. Потом все же она поднялась и стала, не спеша, надевать платье.

Анту-умми чувствовала ночь, все ее фазы. Скоро рассвет, и, выходя из спальни, она подумала: вернулся ли Набу в свою нишу?

Все истекшие дни были похожи, как близнецы, наполнены изнурительным обучением и тревогой. Адапе казалось, что он умеет владеть собой, своими эмоциями, направлять мысли и поступки. Именно так и было до недавнего времени.

Четверть часа назад закончился урок шумерского языка. Этот мертвый язык был сложен и красив, им пользовались жрецы и ученые, и Адапа был полон желания овладеть им.

Культуру древних преподавал другой учитель — не тот старик с пергаментной кожей, который, задумавшись, становился похож на мумию, а не старый еще человек, с широким плоским носом и страшным взглядом. Из-за непослушания или неудачи он нещадно колотил учеников. Син-Нану учитель сломал ключицу. И что? Да ничего! Отец несчастного парня приходил еще просить извинения и подарил учителю двух барашков, лишь бы Син-Нан окончил обучение и получил должность во дворце.

Старый учитель обещал Адапе посещение высшей школы в Вавилоне и Ниппуре. У него был выбор: школа при храме Мардука (но заниматься теологией, искусством заклинаний ему совсем не хотелось) или высшая дворцовая школа, где обучались молодые люди из привилегированных сословий, из самой что ни на есть верхушки общества. Эта «золотая вавилонская молодежь» поглядывала на стариков с иронией и благоговением. Порой, туда приезжал Навуходоносор со свитой и перед учеными мужами декламировал поэмы.

Адапу привлекали математика и медицина, но больше всего он хотел изучать поэзию, постигать тайны живых и мертвых языков, загадки шумерской культуры и этапы ее развития.

Юноша сидел во внутреннем дворе школы в прозрачной тени пальм. Мысли его блуждали, ни на чем не останавливаясь. От размышлений о древней культуре он перешел к мыслям об устройстве мира и земли — зеркального отражения небес. Земля представлялась ему пустой плоской равниной, окруженной океаном. Восемь необитаемых островов лежат у берегов этого океана, на островах — высокие горы, откуда вытекает великий Евфрат. Адапа думал и о Вавилоне, где собираются богатства всех народов, куда стремятся и золото, и дерево, и толпы рабов, готовые сделать этот город еще прекраснее. Но вскоре мысли вновь вернулись в привычное русло, по которому текут вот уже несколько дней.

Из Дома табличек вышел учитель шумерского языка. Прикрыв за собой дверь, направился к воротам, никого не замечая, и Адапа проводил его мрачным взглядом.

С того часа, как он увидел девушку на пороге школы в этом ярком прямоугольнике солнца в безветренный полдень, Адапа потерял покой. Думал он только о ней. Наука стала тяготить его, но, чтобы отвлечься, он стал заниматься усерднее.

Неожиданно для себя самого он изменился. На учителей смотрел теперь другими глазами. Старался понять их. Сверстники его раздражали. Он вдруг осознал, что все вокруг чужие, и что ему, Адапе, нужна только та девушка.

Чем она могла его так пленить? Он ведь даже не успел как следует рассмотреть ее. Ему лишь показалось, что девушка похожа на его покойную мать. Неужели он до сих пор так по ней тоскует? Со смертью матери ему некого стало любить. Все дело в этом. Кажется, Адапа нашел причину внезапно нахлынувшего наваждения, и это немного успокоило его.

И снова дни потекли своим чередом. Рано поутру, наскоро позавтракав фруктами и свежим хлебом, юноша выходил во двор. Раб услужливо открывал дверь, и юноша, проходя, замечал синее небо, травку, пробивающуюся меж каменных плит, лица женщин, раскрасневшиеся у раскаленных цилиндрических печей, где они пекли хлеб для дневной трапезы. От печей несло древесным дымком, и это было приятно.

Адапа в повозке подъезжал к воротам дворца, которые охранялись крепкими мускулистыми воинами. Вдоль восточной стороны находились Дорога процессий и Ворота Иштар. Но он еще не заслужил чести входить тем путем. Воины пропускали юношу, окинув цепким взглядом, и он, собранный, как всегда готовый к обучению, входил в первый большой двор, ограниченный с севера и юга многочисленными строениями. Дверь Дома табличек в это время уже была открыта, и Адапа входил в теплый золотой полумрак.

Обряды каждого дня, размеренность жизни — его всегда это устраивало. Но теперь Адапа входил во дворец, озираясь, точно вор, повсюду искал девушку, признаки ее присутствия, край ее покрывала. Кем она могла быть и что делала во дворце? За пять лет посещения школы он ни разу ее не видел.

Сегодня с самого начала все пошло не так. Заболел возница Адапы, иудей Моисей. Когда-то он был купцом, ходил с караванами в Ливан, покупал кедр, из Египта вез драгоценные камни, золото, даже покупал керамику Кипра. Случалось, приторговывал рабами.

Пути в аравийских пустошах и плоскогорьях были трудны и связаны с большим риском. Часто нищие кочевники совершали нападения на караваны, грабя, убивая, уводя верблюдов и ослов, продавая в рабство пленных.

Купцы не отваживались ходить в одиночку, собирались большими группами, нанимали вооруженных людей для сопровождения. В тот раз Моисей шел из Дамаска в Халеб. В оазисе Тадмор он прождал четыре недели, пока подойдут другие купцы, но никого не было — незадолго до его прибытия ушли все караваны.

В Халебе его ждал покупатель, и Моисей знал, что, если он опоздает, сделка сорвется. И тогда товар придется распродавать по частям, а это хлопотно и убыточно. Четыре недели ожидания лишили иудея терпения. Опытный торговец чувствовал, как под ногами горит земля.

И вдруг неожиданно подвернулся купчишка-перс. И ведь товар у него был ничтожный, маленький караван. Вел он себя подозрительно, неспокойно, все спешил куда-то, суетился. Не понравился он Моисею страшно, но, непонятно почему, купец поддался на его уговоры и отправился с новым компаньоном в дорогу.

Эта ошибка стоила Моисею свободы, богатства и всей оставшейся жизни. На вторые сутки пути, ночью, на спящий караван напали разбойники. Вооруженных людей убили сразу, остальных пленили. Иудей даже не удивился, когда увидел перса в компании главаря шайки.