Льды возвращаются - Казанцев Александр Петрович - Страница 100

• Предыдущая
• 100/105
• Следующая

И название! Его подсказал мне Рыжий Майк: «Льды возвращаются».

Нет! Льды уже не вернутся. Не должны вернуться. Теперь это понял каждый человек. Все видели, как они возвращались. Я лишь хотел рассказать, почему они стали возвращаться...

Рыжий Майк хотел, чтобы американцы узнали «своего Роя». Я перелистываю страницы и ощущаю себя натурщицей, которая вместе с посетителями художественной выставки стоит перед полотном, где она изображена нагая. Люди вслух обсуждают стати ее тела. И вдруг узнают ее...

Я тоже не знаю, куда деваться...

Меня останавливают незнакомые люди на улице. Они видели мою нагую душу. И они крепко пожимают мне руку. Часто молча, порой говоря несколько слов, иногда даже хлопая по плечу или по затылку:

– Ай да Рой, наш Рой!..

И все сделала эта книжка. И газеты, конечно, в которых Рыжий Майк печатал дневник отрывками по цене объявлений.

У Рыжего Майка со мной теперь полно хлопот.

Ему я показал и телеграмму от профессора Терми, присланную из Москвы. Он просил меня прибыть в Африку для участия в хирургической операции, которой подвергнут мистера Джорджа Никсона.

Я не хотел ехать. Я не переношу вида крови. Из операционной меня придется выносить на носилках. Но Рыжий Майк настоял на моей поездке. Оказывается, это тоже важно для американцев, которым нужно получше узнать своего Роя.

И вот я снова в Африке, в знакомом благословенном и проклятом мною месте. До прилета воздушного лайнера из Москвы осталось еще много времени. Не могу отказать себе в том, чтобы не навестить бывшего босса в той самой вилле, где пытали голодом Леонардо Терми.

Да, бывшего босса, бывшего человека... если вообще его когда-либо можно было так называть.

– Хэлло, мой мальчик, – зловеще приветствовал меня труп с жадными обезьяньими глазами.

Миссис Амелия, худая, заплаканная и неподкрашенная, печально улыбнулась мне, поправляя подушки, в которых утонуло жалкое, иссохшее тело больного.

– Хэлло, мистер Никсон! – бодро приветствовал я. – Оказывается, ученые держат свое слово.

– А какого черта нужно вам? – осведомился Джордж Никсон.

– Профессор Терми вызвал меня для участия в операции. Очевидно, я буду поддерживать медсестер, чтобы они не падали в обморок, если раньше не упаду сам.

– Падать вы все начнете, когда я встану на ноги, – пообещал босс.

– Рассчитываете вернуться на ринг, сэр?

– Да. На тот самый, на который лезете вы, сложив ступеньками экземпляры своей дурацкой книжки.

– Да, сэр. Но вы ведь сами заказывали эту дурацкую книжку, обещали за нее миллион.

– Я всегда говорил, что из вас выйдет делец. Вы хотите получить куда больше.

– Я отказался от гонорара, сэр.

– И от денег жены?

– Да, сэр. Мы расстались с Лиз. Я не знаю более изумительной женщины, чем она, сэр.

– Никогда не пойму эту развращенную молодежь. Я бы вас выкинул из малого человечества.

– Пожалуй, сейчас лучше говорить о тех, кто останется в большом человечестве.

– Недурно вы обрисовали меня в своем лживом дневнике.

– Вы заказывали мне искренность, сэр. Я старался.

– Интересно, какой бизнес вы рассчитываете сделать на этой операции? Вы в самом деле верите в чудо, которое он сделал там, в России?

– Верьте, сэр, никто больше меня не хотел бы посмотреть на это чудо.

– Вам еще представится эта возможность. Вам еще она представится!.. – с угрозой произнес он.

Я отправился на аэродром, размышляя о причудах человеческого характера. Зачем только старому ученому с глазами, вместившими всю мировую скорбь, понадобилось ставить на ноги это чудовище? Мне вспомнился роман о Франкенштейне, этом монстре, порожденном наукой, искусственном человеке, лишенном всех человеческих чувств, замененных всепоглощающей жаждой уничтожения. Уж так ли не права была супруга поэта Шелли, создавшая это произведение? Не символизирует ли оно в наши дни что-то большее, чем создание живого чудовища, разрушения, порожденного уже, по существу говоря, нашим веком?

Я волновался, ожидая профессора Терми. Я, пожалуй, могу объяснить сам себе это волнение. А что, если Лиз права, если она не придумала то, что облегчило мне наш разрыв? Если правда, что Терми спас Дочь Дивную Солнца? Я давно уже решил, что это со стороны моей умной Лиз было лишь женской уловкой. Она была горда. Нужно или не читать мой дневник, или поступить, как она. Конечно, профессор Терми, вероятно, никогда и не видел моей Эллен, все еще ведущей жалкое существование тайного агента...

И, конечно, меньше всего я думал о телепатии, о том, что переданное на расстояние внушение оживляет во мне образ той, которую я больше всего хотел увидеть сейчас выходящей из самолета. Или прав гадальный автомат, который за десять центов отвечает, что «ваше желание исполнится, если вы очень пожелаете этого и если никто в мире не пожелает сильнее обратного». Ну, это было невозможно, пожелать сильнее, чем желал того я!

Я видел, как опускался на бетонную дорожку огромный самолет, видел, как коснулись баллоны его колес земли.

Самолет выруливал, и я бежал двести ярдов ему навстречу, как, бывало, в колледже на соревновании.

Мне не хватало воздуху, и сердце мое бешено стучало... Но почему?

К самолету бесконечно долго подкатывали трап, мучительно долго не открывали дверцу... Остановилось само время, словно мое существо помчалось кому-то навстречу со скоростью света и действителен был для меня парадокс.

Первым из самолета показался Леонардо Терми. Он весело огляделся, бодрый, подвижный, совсем не такой, каким я провожал его в Россию.

За ним вышли его помощники, профессор Стайн и доктор Шерли. Потом появилась высокая седая красивая женщина.

А потом...

Я знал, что она появится, я знал! И пусть лопнут от возмущения все враги теории о внушении на расстоянии! Я знал...

Мне опять померещилась моя Дочь Дивная Солнца... Может быть, уже пора лечиться? Ведь та темноволосая женщина, спускаясь последней, была слишком молода для Эллен. Но что это? Легко сбежав по ступенькам, она пробивается... ко мне... и грустно улыбается своими темными глазами.

Подождите!.. Почему темными? Галлюцинация?

Я невольно попятился.

– Хэллоу, Рой! – тихо сказала она, добравшись до меня. – Куда же вы? Отремонтировали ли вы наш банановый небоскреб?

Боже мой! Почему здесь не было художника, который в одно мгновение мог бы создать шедевр «торжества глупости», если бы запечатлел выражение моего лица!.. Я даже не почувствовал горького тона ее бодрых слов.

Непостижимо, но это была она!..

Мы шли с ней через аэродром в джунгли совсем как прежде, хотя все вокруг и мы сами стали иными...

Мы шли по сцепленным узлами, перевитым змеями корням, шли, раздвигая руками то мягкие, то сухие лианы между бородатыми или голыми стволами, среди сводящих с ума африканских цветков, слитых в яркий пожар джунглей, пряных, душных, пьянящих орхидей, символов зовущей жизни, висящих и даже исполинскими бабочками парящих в воздухе и так жаждущих (как и я!) прожить здесь, в раю, хоть один день! И даже обезьяны, где-то переждав суровую зиму, перебегали теперь нам дорогу, мудрыми человечьими глазами поглядывая на нас, взволнованных встречей друг с другом и мечтой о счастье...

Но что-то лежало между нами, незримое, разделяющее... Но могло ли быть иначе? Судьбою суждено нам встретиться врагами! Кем она была для меня? Диверсанткой? Шпионкой, засланной моими предшественниками, всю политику которых я так гневно отвергал? Кем я был в ее глазах? Продажным писакой желтых газетенок, ловкачом пера, забивающим головы читателей? Что могло возникнуть в нас, кроме взаимного презрения?

Так безжалостно пытался я заслонить для себя что-то другое, самое важное и непоправимое.

Уже несколько позже, сидя на просеке, которую расчищали чернокожие работяги (при виде нас они приветливо обнажили белые полоски зубов), мы начали каждый свою исповедь, необходимую, чтобы убедить самих себя в чем-то, чего нельзя даже понять...

• Предыдущая
• 100/105
• Следующая