Черные небеса - Тепляков Андрей Владимирович - Страница 11

• Предыдущая
• 11/84
• Следующая

— Видите ли, Ной, я историк и на все смотрю с этой позиции. Века стирают все лишнее и незначительное, остается то, что действительно ценно: идеи, мировоззрения, нравственные задачи — книги. Люди стареют и умирают, а они живут.

— В школе я любил историю, — сказал Ной.

— Очень похвально! Школьная история — хороший старт для думающего человека, но, к сожалению, очень многие на ней останавливаются. С одной стороны это удобно — у людей создаются одинаковые ценности и оценки. Школьная история дает нам надежный тыл. Она безопасная и простая. Но, с другой стороны, она — искусственный суррогат, призванный не учить, а служить.

— Я не очень хорошо понимаю. Как может быть одна история и другая история? Это же противоречие, как одна правда и другая правда. История есть история — что было, то было.

— Было. Разумеется. Исторические факты одни и те же, но отношение к ним может быть разным. Если смотреть с этой точки зрения, то никакого противоречия нет. Каждое поколение, каждый общественный строй может иметь — и имеет — свою собственную историю.

Ной поерзал в кресле. Странные вещи говорил Гамов. Странные и спорные.

— Наверное, — осторожно сказал он.

— Если угодно, я продемонстрирую на примере.

Историк все больше воодушевлялся, словно прорвалось наружу что-то долго не имевшее выхода. Не дожидаясь реакции Ноя, он приступил к демонстрации.

— Начнем с самого начала — с истории Армагеддона. Все ее знают. Ее проходят уже в начальных классах, не так ли?

Ной кивнул.

— Могу я попросить вас рассказать то, что вам говорили об этом в школе?

— Ну…

Ной принялся лихорадочно копаться в воспоминаниях.

— Э-э… Мера грехов человеческих переполнила чашу. Настала пора искупления. И послан был Первый Ангел. Он потряс землю и закрыл небо темной пеленой.

Память исправно выдавала зазубренные прописные истины, и Ной оживился.

— Но грешники не желали каяться. В гордыне они противопоставили себя Богу. И послан был Второй Ангел. Он поднял океан и обрушил его волны на земную твердь. И снова не было раскаяния. Тогда сошел Третий Ангел, и небеса стали черными, и каждый нераскаявшийся умер. Праведные остались жить на земле, в смирении и нищете неся свое покаяние. И повелел им Господь созидать новый мир, в котором не будет места греху. И было сказано, что придет день, и небо очистится, и будут теплые реки, зеленая трава и тучные стада.

Гамов энергично закивал.

— Великолепно! А теперь давайте посмотрим на эти же события с другой точки зрения. Существует такая наука — геология. Согласно этой науке, Армагеддон начался с извержения гигантского вулкана Тоба. В учебнике он назван Первым Ангелом. Это извержение спровоцировало целый ряд других, и среди них — вулкан на Камчатке. Это был Второй Ангел. А третий, тот, что уничтожил старое человечество, назывался — Йеллоустоун. Вроде бы то же самое, просто другие названия. Но самое интересное в том, что, по утверждению науки геологии, эти вулканы взорвались вовсе не из-за того, что чаша терпения Божия переполнилась нашими грехами. Они взорвались просто потому, что пришло их время. Понимаете? Грешники жили бы на земле или праведники — Армагеддон был неизбежен. Вот вам и другая история. Только в этом случае, в такой трактовке, вся система общественно-религиозного устройства, принятая сейчас, теряет опору и просто рушится.

Заметив настороженный взгляд Ноя, Гамов поспешно добавил.

— Вы только не подумайте, что я атеист! Я очень верующий человек, и считаю наш Город величайшей нравственной вершиной, на которую когда-либо поднималось людское племя. Я лишь продемонстрировал вам, как может видоизменяться история в зависимости от точки зрения. Факты в ее основе одинаковы, но стоит лишь чуть сместить акценты, изменить терминологию, и перед нами уже иное прошлое, которое, естественно, повлечет за собой и иное будущее, как причина влечет следствие. Вот, о чем я хотел сказать.

— По-моему, я понял. А откуда вы знаете про эту геологию и вулканы? А еще — что такое Камчатка и… Йелоустон? Нам в школе ничего такого не говорили.

— Конечно, не говорили!

Гамов все больше возбуждался. Он уже не отвечал на вопросы Ноя — он ораторствовал.

— Это величайшее достижение системы воспитания в Городе! Нет ничего запретного. Вся информация открыта и, в принципе, доступна. Любой человек может придти в библиотеку и зайти в Архив, а дальше — читай, думай, делай выводы. Но парадокс в том, что это никому не нужно. Не пойдет труженик с завода или милиционер в библиотеку, не будет искать. И высоколобый ученый из Лаборатории — тоже не пойдет. Им в голову не придет это сделать. А потому — в Городе мир и благообразие. И никаких запретов, просто вовремя заданное направление. С молодых ногтей, еще в начальной школе.

Тут он неожиданно помрачнел и умолк. Ной тоже молчал, не зная, что сказать и как относиться к тому, что услышал. Нехорошая повисла пауза — неуютная, тяжелая.

В коридоре раздались шаги, хлопнула дверь. Ной и Гамов, как по команде, подняли головы и нацепили улыбки. На пороге кабинета появилась Лайла.

— Храни вас Бог, — сказала она, улыбаясь. — Извините за опоздание!

Ной встал.

— Мы очень интересно беседовали, дочь, — отозвался Гамов.

— В этом я не сомневаюсь. Ной, надеюсь, папа не утомил тебя?

— Нет! Совсем нет!

— Вот и замечательно. А теперь, я прошу всех к столу!

Они перебрались в большую светлую гостиную. На блюде посреди длинного стола лежала свежая зелень. Ужасно дорогая и восхитительно пахнущая. Возле блюда возвышались две бутылки вина. Тарелки и чашки блестели так, что глазам больно было смотреть.

Гамов, как-то боком, примостился на стуле возле двери и молчал, глядя на гостя. С кухни доносились неразборчивые голоса. Что-то глухо стукнуло, послышались торопливые шаги, и в комнату вошла маленькая худенькая женщина. Одета она была с той тщательной нарядностью, которую можно встретить среди необразованной массы обитателей заводских общежитий, когда у тех возникает необходимость приодеться. Все вещи «почти новые», аккуратно чиненые и яркие. Седые волосы она собрала в пучок на затылке, отчего черты лица, и без того тонкие, неестественно обострились. Она напоминала разодетую мышь.

— Храни вас Бог, — сказала она Ною, распахнула створки двери, потревожив Гамова, и застыла, придерживая их.

Ной набрал в грудь воздуха, чтобы ответить на приветствие, но в этот момент на пороге появилась Руфь Гамова с дымящимся подносом в руках. Ной поспешил к ней, помогая водворить поднос на указанное женщиной-мышкой почетное место. Опуская его, он успел поймать одобрительный взгляд Лайлы. Руфь, оглядев собравшихся, произнесла:

— Думаю, мы можем начать наш торжественный ужин.

Все расселись. Гамов занял место во главе стола, Ноя посадили рядом с Лайлой, а ее мать и маленькая седая женщина устроились напротив.

— Это — Варвара, — шепнула Лайла, указывая на женщину-мышку. — Она нам помогает.

Варвара напомнила Ною об Алоне. Никому в Квартале не пришло бы в голову посадить его за общий стол. Он подумал, что Руфь должно быть человек широких взглядов, если не гнушается слабыми и убогими.

— Я предлагаю выпить за новых друзей! — сказала Руфь. — Ной, поухаживаете за Лайлой?

Ной схватил ближайшую бутылку и налил девушке вина. Едва оно прикрыло донышко бокала, как та остановила его руку.

— За новых друзей! — провозгласил Гамов.

Все выпили.

Варвара едва пригубила свой напиток, встала и принялась накладывать в тарелки горячее мясо.

— Ной, — сказала Руфь. — Пожалуйста, расскажите нам о себе. Нам очень интересно!

— Ну, я недавно закончил школу…

— О ваших успехах мы наслышаны, и они достойны восхищения. Чем вы планируете заниматься?

— Я уже устроился на практику, — нехотя сказал Ной.

— Очень интересно. Куда?

Взгляд Руфи был тяжелый, буравящий; очень захотелось соврать, выдумать что-нибудь благообразное. Но он не стал.

• Предыдущая
• 11/84
• Следующая