Детство Лермонтова - Толстая Татьяна Никитична - Страница 44

• Предыдущая
• 44/95
• Следующая

Дядька Андрей знал только одну эту сказку. В девичьей же Мише рассказывали сказки о разбойниках Ахмате, Шаргоне, об Алексее Емагишном или всякие страхи — например, про постоялые дворы, как хотели зарезать проезжую барыню.

После таких рассказов мальчику ночью снились тяжелые сны; он вскакивал, кричал и успокаивался нескоро.

Сказку о Степане Разине Миша любил разнообразить. Иногда он спрашивал дядьку:

— Хочешь, Андрей, я тебе расскажу про Степана?

Он начинал фантазировать, как Степан Разин живет теперь в тарханской Долгой роще, как он выходит оттуда, когда его никто не видит, как он является Мише в саду, когда он гуляет один, показывает места, где зарыты клады, и дает курить свою трубку.

Миша так подробно и ясно описывал наружность и одежду Степана, что Андрей пугался и оглядывался — не стоит ли Степан Разин у него за спиной.

Тогда Миша прекращал рассказы, затихал и, улыбаясь, спрашивал:

— Ты поверил мне, Андрей? А я ведь часто разговариваю со Степаном…

Сказками забавлялись со скуки. Но случались дни, когда обходились без сказок.

Абрам Филиппович, бывало, приходил в неурочное время. Арсеньева принимала управляющего иногда в спальной, которая находилась рядом с детской. Почти всегда Абрам Филиппович докладывал о делах неинтересных ребенку, и никто не думал, что тот вслушивается в эти разговоры.

Однажды вечером, запыхавшись, пришел управляющий, стал перед барыней и, заложив руки назад, почтительно доложил:

— Честь имею рабски донести: нынче беда. Сорокиных дом погорел, мужик помер, и баба спеклась. Один мальчишка четырех годов остался.

Арсеньева затрясла головой, и глаза ее блеснули гневом.

Тем временем Абрам Филиппович продолжал:

— Эх, беда! Ни за что люди пропали! Вернулся Сорокин с ночного хождения — он же у нас ночным сторожем — и спать залег. Баба ушла на пролубь бельишко полоскать, а в избе оставила мальчишку Пашку. Он баловался — из печи угольки на ворох конопли сбросил, ну, и вспыхнула куча! Мужик не проснулся — поди-ка походи ночь в такой мороз, так он спать непробуден. А Пашка бегом к маманьке на пролубь: «Спасай, мамка, дом, я коноплю поджег!» Она бросилась в полымя — мужа тащить — да и загорелась… Помогали, да не сумели помочь, господня воля. Хорошо, что пожар потушили, соседние избы отстояли. Снегом закидали избу, все бочки с водой-то позамерзли.

Арсеньева продолжала качать головой, а управляющий продолжал:

— А что прикажете с мальчонкой делать?

— Как — что? Пусть у стариков живет, у деда с бабкой.

— Нет их. Бабка от угару померла прошлый год, а дед от поносу. Брат есть у Сорокина старший, так у него самого восемь. «Не возьму, — говорит, — своих хватает». Есть прадед с прабабкой, Сорокин из сторожки на дороге. Приползли старики с погорельцами прощаться. Я деду сказал: «Бери мальчонку». А он грит: «Мне восемьдесят шестой пошел, а старуха чуть помоложе — куда нам? Не вырастим».

Вдруг из детской раздался голос Миши:

— Бабушка, покажи мне мальчика!

Арсеньева вздрогнула и схватилась за ручки кресла.

— Я сколько раз говорю — дверь запирать! — зашипела она на управляющего. — Чего у двери стоишь? Вошел — и запри!

Абрам Филиппович беспокойно огляделся вокруг, чувствуя свою вину, и повернулся, чтобы запереть дверь.

— Где мальчик? — послышался снова голос Миши, и он вошел к бабушке.

Тогда Арсеньева нехотя спросила, где маленький погорелец. Оказывается, Абрам Филиппович его оставил в сенях; там его Алексей Максимович взял на руки. Ребенок, наплакавшийся за день, голодный, взбудораженный, задремал от усталости и горя.

В сени пошли вчетвером: бабушка с управляющим и Миша впереди, а няня Лукерья шла и присвечивала, поднимая над головой сальную свечу в медном подсвечнике. Когда вошли в сени, Арсеньева подняла свой лорнет, висящий на цепочке, и стала внимательно разглядывать мальчика.

— Это он пожар наделал? — строго спросила она.

Мальчик очнулся и соскочил на пол.

Синие глаза его опустились под суровым взглядом барыни.

— Выпороть его надо хорошенько! — продолжала Арсеньева. — Какую беду наделал! Избу сжег, родителей уморил и всю деревню чуть не спалил!

Лицо мальчика искривилось гримасой, и он отчаянно заплакал, но Кузьмин прикрыл ему рот рукой и велел молчать. Мальчик хотел убежать, но его тотчас же поймали и привели обратно.

Арсеньева почувствовала, что кто-то дергает ее за платье, — оказывается, Миша. Он зашептал:

— Ты его не брани, бабушка, а утешь получше!

Паша, дрожа и заикаясь, попытался оправдаться:

— Я нечаянно!

Абрам Филиппович поддакнул бабушке:

— За «нечаянно» бьют отчаянно!

Тогда Миша вступил в разговор взрослых:

— Конечно, нечаянно! Разве он хотел своих родителей спалить? Подумай, бабушка, разве я могу тебя сжечь? Ты же мне нужна! Ты его прости и возьми к нам, как Пашеньку, он мне будет брат.

— Да что ты, Миша, говоришь несуразицу! Пашенька — девица дворянского происхождения, а Пашка — холоп.

Но Миша настаивал на своем. Надо отмыть мальчика в бане, тогда он станет хороший, совсем как дворянского происхождения. Миша настойчиво просил подарить ему мальчика.

Арсеньева хмуро молчала, а Мишенька, не замолкая, напоминал, что он давно просил брата. Столыпины не отдадут Алешу, потому что родителям он мил, а этот никому не нужен, даже старому дедушке, поэтому надо его взять себе.

Чувствуя, что внучек прав, и желая сделать ему удовольствие, Арсеньева сдалась и объявила, что «устами младенцев глаголет истина», что Пашка должен благодарить Михаила Юрьевича за заступничество — она согласна взять ребенка. Жить Пашка будет в избе с дворовыми, а когда Мишенька пожелает, то будут звать его играть с ним.

Так решилась судьба Паши Сорокина. Но не всегда исполняется то, что задумывает человек.

Когда мальчика свели в баню, или, как ее называли в Тарханах, «мыльню», прибежала Дарья Куртина и сообщила, что у ребенка сильно обожжены ноги. Пашу уложили спать с горничными девушками, и он всю ночь стонал и бредил.

Миша спал чутко. Он проснулся, и, когда услышал тяжелые вздохи и всхлипывания, ему показалось, что он слышит стоны матери в дни ее болезни. Прислушавшись, он вскочил и с плачем побежал искать ее по всему дому.

Бабушка, Лукерья, Христина Осиповна и Андрей ловили Мишеньку, но он отбивался и объяснял, что видел во сне, как мама стоит на пороге; надо раскрыть дверь или окно, и тогда она войдет.

Бабушка плакала и волновалась, ожидая беды. И действительно, у Миши к утру открылся жар. Он повторял одно только имя со страстным призывом и нежностью; он верил в чудо, верил в возвращение матери, протягивал к ней руки, как бы желая обнять ее и прижаться к ее груди.

Потом он явственно сказал:

— Бедный мальчик! Совсем один. Даже дедушка его не берет.

Арсеньева велела вызвать Абрама Филипповича, дала ему несколько ассигнаций и что-то зашептала. Вскоре в барский дом явился старик Сорокин из сторожки и сказал, что хочет взять мальчика к себе. Дед низко кланялся Арсеньевой и благодарил за помощь.

Мише показали дедушку. Мальчик удивился, какие у старика застывшие, неподвижные, «как у черепахи», глаза. Миша обрадовался, что, оказывается, старик любит Пашу и берет его к себе жить. Арсеньева даже вызвала кучера Никанорку, велела ему свезти больного в сторожку и разрешила внуку подарить Паше свою одежду, башмачки и немного игрушек, после чего стонущего ребенка увезли.

Через несколько дней всеведущая Дарья потихоньку доложила Арсеньевой, что Паша помер, но сенные девушки услыхали и стали шептаться. Юный Лермантов услыхал, вздрогнул, задумался, мрачно поглядел большими черными глазами на бабушку и сказал, что Паше лучше умереть, чем жить. Бабушка испугалась, каким тоном это было сказано, и решила чем-нибудь развлечь Мишеньку, поэтому велела готовиться к святкам.

После обеда оставались сидеть в чайной комнате и клеили игрушки для елки. Христина Осиповна была мастерица вырезывать разные коробочки, фонарики, хлопушки и муфты из цветной бумаги. Доктор Ансельм Левис умел лепить фрукты и овощи, красил их, мазал белком и посыпал борной кислотой, отчего яблоки и груши, морковки и огурцы начинали блестеть. Увлеченный рукоделием, он стал делать грибы и даже виноград, а потом так вдохновился, что слепил из соломы несколько гнездышек и туда положил настоящие воробьиные и ласточкины яички. Илья Сергеев лепил ангелочков из воска, колыбельки с новорожденными, и его работа восхищала Мишу; он взял кусок воску и сам стал лепить. Пашенька мастерила балерин с пышными юбками из тюля и с роскошными шляпками на голове. Бабушка вбивала в орехи тонкие лучинки с цветными ленточками, потом обмакивала орехи в белок и облепляла тончайшим листком сусального золота. Лукерья плела маленькие корзиночки из соломы и красила их в разные цвета.

• Предыдущая
• 44/95
• Следующая