Детство Лермонтова - Толстая Татьяна Никитична - Страница 57

• Предыдущая
• 57/95
• Следующая

Названия романов были удивительные: «Могильщик, или Уединенный домик», «Рыцари льва», «Уолло», «Горный старец», «Старик везде и иногда»…

Когда мальчик был еще мал, он уже любил смотреть на луну, на облака, которые в виде рыцарей в шлемах теснились вокруг нее, сопровождая Армиду в ее волшебный замок.

Армида, воспылав любовью к Ринальдо, увезла его в свои волшебные сады, но он вспомнил свой долг воина-крестоносца и бежал от нее. Но Армида последовала за ним, и Ринальдо объявил себя ее рыцарем…

Зимой горничные девушки приходили шить и вязать в детскую. Мише было с ними очень весело. Они его ласкали и целовали наперебой, рассказывали ему сказки про волжских разбойников, и его воображение наполнялось чудесами дикой храбрости. Он разлюбил игрушки и начал мечтать.

Рассказывали разное, чаще всего страшное. Часто повторяли быль, как разбойники закололи управителя, который обижал крестьян…

Весной приехал отец, и радость Миши вылилась бурным порывом: мальчик повис у него на шее, повторяя, что лучше его никого нет на свете! Однако Юрий Петрович на этот раз казался сумрачным и угрюмым, хотя радовался очень, что Михаил стал ходить, как все люди, бегал с ним взапуски на дворе, валил его в снег и забрасывал снежками. Юрий Петрович был еще молод, очень здоров и силен, к тому же ласков и весел, и Миша почти боготворил его.

Отец всегда рассказывал что-нибудь интересное, новое; он постоянно читал газеты, следил за тем, что происходило не только в России, но и во всем мире. На этот раз отец рассказал о восстании Семеновского полка.

После окончания Отечественной войны 1812 года семеновцам разрешили в часы досуга работать на себя. Солдаты стали сапожничать и делать султаны из конского волоса; их изделия раскупались нарасхват, и у каждого завелась своя копейка. Михаил Павлович, великий князь, назначенный командиром бригады, был этим недоволен и назначил командиром Семеновского полка жестокого немца-педанта Шварца, который не только изводил солдат муштрой, но дергал их за усы и плевал им в лицо. Он требовал от людей не просто выправки, но эквилибристики: ставил им на кивер стакан с водой и заставлял маршировать, требуя, чтобы вода не расплескивалась. Наконец Шварц стал переводить заслуженных ветеранов в другие роты, а это означало лишение двойного жалованья! Новая несправедливость озлобила семеновцев, и они подали жалобу великому князю.

Михаил Павлович явился в казармы и учинил разнос. Солдаты молчали. Когда великий князь уехал, семеновцы сговорились и отрядили сто тридцать человек, чтобы убить Шварца, но тот, испугавшись, спрятался в навозе. Его не нашли. На один полк семеновцев двинули несколько гвардейских полков. Обезоружив восставших, повели их в Петропавловскую крепость и там заперли тысячу человек в грязи, в сырости…

Вскоре, в тесноте и в духоте, многие умерли.

В Петербурге царило смятение. Ждали восстания. Днем и ночью по городу непрерывно ходили солдаты, возили пушки, готовили снаряды. Царь Александр I в это время находился в Силезии, в городе Троппау, где собрался конгресс «Священного союза»; представители пяти держав совещались, как бы «задавить неумирающую гидру революции».

Революционные вспышки в Европе участились: французский рабочий-седельщик Лувель убил герцога Беррийского, племянника Людовика XVIII, в Португалии вспыхнуло восстание против владычества Англии, в Неаполе тоже началась революция, и король Фердинанд вынужден был принять конституцию…

Узнав о восстании семеновцев, император пришел в бешенство и отдал жестокий приказ — офицеров гвардейского Семеновского перевести в армейские полки, нижних чинов раскассировать, а первый батальон предать военному суду.

В казармах нашли прокламации с призывом арестовывать начальников и избирать новых из среды своего брата — солдата!

Говорили, будто эти прокламации составляли братья Муравьевы-Апостолы и Пестель.

Когда Юрий Петрович назвал фамилию Пестеля, Арсеньева заволновалась, представив себе, как брат Дмитрий Алексеевич опечален этим. И в самом деле, вскоре пришло письмо от Екатерины Аркадьевны, что брат Дмитрий полон беспокойства за судьбу Пестеля и братьев Муравьевых, которых он тоже знал.

Арсеньева повторяла:

— Зачем Дмитрию понадобилась дружба с вольнолюбцами? Опостылело крепостное право? А что помещик без крестьян?

В эту ночь Арсеньева плохо спала. Утром ее еле разбудила Даша. Она что-то зашептала на ухо еще дремавшей помещице, и та, быстро открыв глаза, с изумлением молвила:

— Отец Федор? Да ведь я с ним вчера только вечером беседовала!.. Он уезжал на чьи-то похороны.

Арсеньева стала поспешно одеваться, а Миша проснулся и спросил, что случилось. Он говорил сердито, и бабушка, чтобы не волновать его, сказала правду:

— Говорят, отец Федор помирает, просит меня приехать для важного разговора.

Дарья рассказала, что вчера батюшка ездил отпевать племянницу Горсткиных, а потом хозяева и гости усердно поминали покойницу за обедом и все порядочно подвыпили. В темноте собрались домой, и, когда переезжали реку, пьяный кучер свалил седоков в прорубь. Дьякон, молодой и здоровущий, тотчас же выплыл, а отец Федор расшибся и очень замерз. Сейчас он лежит, ожидая смерти, и очень просит барыню приехать по важному делу.

Арсеньева велела поскорей запрягать, быстро оделась, и когда она в сопровождении Абрама Филипповича подъехала к домику священника, то на улице увидела много любопытных. Она вошла в двухкомнатную избушку и прошла в спальную. Отец Федор полулежал на подушках, подложенных под голову и спину. Он тяжело дышал, в изнеможении откидывая голову, и длинные черные волосы его рассыпались по подушке. Левой рукой он обнимал сидящую на кровати девочку лет одиннадцати, которая рыдала в испуге.

Отец Федор был вдовцом. Жена его умерла от чахотки, и он один воспитывал своих трех дочерей. Две старшие, миловидные и хозяйственные, рано вышли замуж и уехали с мужьями, а с ним осталась одна, Маруся, о судьбе которой беспокоился отец в предсмертный час. Увидев Арсеньеву, отец Федор приободрился, попросил всех выйти. Дыхание его было частым, а голос сиплым, когда он медленно, с одышкой заговорил:

— Помираю, дочь моя! Иду на суд всевышнего дать отчет о земных делах моих. И за тебя я в загробной жизни замолвлю словечко, ежели ты исполнишь мое желание.

— Не запугивай, батюшка, — бледнея, ответила Арсеньева и почувствовала, как застучало ее сердце.

Задыхаясь и отирая рот, умирающий напомнил, что на том свете он будет молиться за Елизавету Алексеевну, ежели она исполнит его желание.

Она торопила священника:

— Прошу, батюшка, выскажи свою волю! Я не отказываюсь выполнить то, что могу.

Волнуясь и уже начиная хрипеть, отец Федор стал умолять:

— Воспитай мою дочку Марусеньку, как свое дитя. Не в девичьей держи, не с дворовыми, а как свою дочь полюби. Ты же знаешь, что имя-то ей дано в честь Марии Михайловны…

Он уже не мог говорить связно.

— Обещаю! — торжественно и с облегчением произнесла Арсеньева, обнимая девочку. — Это я вполне могу сделать.

Отец Федор судорожной рукой крестил и благословлял свое дитя.

Сидя у постели больного, Арсеньева распорядилась, чтобы вызвали доктора Ансельма Левиса, который вскоре и принял последний вздох умирающего. Тогда Арсеньева велела одеть рыдающую девочку и в своем экипаже повезла ее в барский дом. Обласкав Марусю, Арсеньева успокоила ее как могла и после завтрака сказала Мише, что у него отныне будет сестра.

— Как хорошо! — весело воскликнул мальчик. — Пойдем ко мне играть!

Арсеньева ушла в спальную, а дети остались вдвоем.

Христина Осиповна уселась около печки и сосредоточенно стала считать петли на своем вязанье.

• Предыдущая
• 57/95
• Следующая