Детство Лермонтова - Толстая Татьяна Никитична - Страница 67

• Предыдущая
• 67/95
• Следующая

Очень интересовался Миша: каков же был собою Пугачев?

Рассказывал старик, что слышал от людей, которые его видели: борода у него богатая, кафтан парчовый, сапожки серебряные…

Миша терпеливо сидел с дедом, но ему захотелось пить, и он попросил воды.

— Кваску лучше, кваску! Сейчас, голубчик мой, с погреба принесу… Пойдем, Андрей, помоги!

Дед ушел вместе с Андреем Соколовым, а Миша в тишине деревенского зноя услыхал разговор, который его взволновал.

Надрывно и жалобно звучал со двора пьяный голос мужа Лукерьи, Ивана Васильевича, старавшегося почетче выговаривать слова:

— И где ж ты его оставила?

— А с дедом. Он ему про Пугачева сказывает. Ох, померла наша мамка не вовремя! Хозяйки-то дома нет, поди, уже восемь годов. — Дрожащий голос Лукерьи зазвучал заботливо и успокоительно. — Может, нанять кого?

Но муж заявил, что не желает чужой женщины в доме, раз есть своя жена.

— Ох, доколь же тебе цуцкать чужого, когда своих четверо?

Лукерья жалобно оправдывалась:

— Да я ж не своей волей ушла!.. А теперя он мне вроде своего стал. Очень ласковый, да вот беда — жидкий здоровьем, золотушный, горячки его одолели…

Подвыпивший Иван Васильевич разошелся:

— Ох, и тошно мне! Одно остается в жизни: нового Пугача ожидать, чтоб стать в ряды его войска!

Тем временем вернулся дед с кружкой кваса. Миша рассеянно выпил и велел позвать Андрея Соколова. Андрей тотчас же явился, а за ним и Лукерья с мужем, который с трудом стоял на ногах. Поглядев на мальчика, Иван Васильевич язвительно спросил:

— Здоров, Михаил Юрьич! По-прежнему с бабушкой воюешь?

— А ты, — хладнокровно сказал мальчик, — тоже воевать задумал? В ряды пугачевских войск стать желаешь? А почему не мечтаешь стать Пугачевым?

Хмель соскочил с могучего крестьянина, и он ответил быстро:

— Не всякому, ваша милость, положено быть Пугачевым. Талан определен от бога на то, ваша милость…

Разговаривая с мальчиком, муж Лукерьи спохватился, что отвечает ему не как мальчику, а как взрослому.

— А я бы мог стать Пугачевым, если бы захотел, — сурово обрезал его Миша и приказал: — Андрей, вези меня домой!

Повернувшись к Ивану, мальчик сказал четко и убедительно:

— Трех дней не пройдет, как Лукерьюшка вернется в твою избу и с семьей доживать свой век будет. Жаль мне ее тебе отдавать, но отдам, потому что дети твои растут как сироты. Прощай!

Андрей с помощью побледневшей Лукерьи осторожно скатил с крыльца сидейку, застегнул дорожный фартук от пыли. Лукерья засеменила рядом с катящимися колесами, а Иван, перебирая шапку в руках, долго смотрел им вслед и смущенно бормотал:

— Прощенья просим, ваша милость…

Когда Миша вернулся домой, бабушка забеспокоилась, почему он озабочен. Он ответил, что ему надоела женская прислуга, что он уже достаточно вырос и не хочет иметь нянь. Пусть останется по-прежнему Христина, а всех нянек — вон! Есть у него дядька Андрей — и хватит, а то четыре няни за ним одним ухаживают!

Арсеньева перекрестилась:

— Что ж, Мишенька, ты ополчился? Кто тебя прогневил? Лукерья?

— Нет.

— По-моему, тоже не она. Лукерья женщина хорошая. Если не хочешь ее в нянях оставить, я ее горничной определю или поварихой.

Но Миша сердился и волновался. Он не хочет больше видеть Лукерью, пусть ее отпустят домой! Няни его стесняют. Миша сдвинул брови и бросал грозные взгляды на бабушку; Арсеньева забеспокоилась: Мишенька разошелся и может опять заболеть!

В долгих спорах прошел вечер, а Лукерья, с трепетом слушавшая разговор бабушки с внуком, потихоньку молила бога, чтобы ей разрешили вернуться к семье.

Наутро Миша пришел к бабушке, приласкался и спросил, можно ли отпустить няню Лукерью домой. Арсеньева нахмурилась, и Миша почувствовал, что она откажет. Тогда он попросил бабушку выслать всех девушек из комнаты, потому что хочет ей открыть секрет. Арсеньева, испуганная настойчивостью мальчика, исполнила его желание, а он зашептал таинственно и горячо, что надо отправить Лукерью в деревню, а то будет плохо. Испуганным голосом, начиная верить в то, что говорит, мальчик рассказал, что вчера видел во сне старую и злую цыганку. Цыганка сказала, что если при Мише будет находиться Лукерья, то он будет болеть и скоро умрет, а как только она уйдет к мужу и начнет жить в своей избе, он поправится и останется жив.

Арсеньева побледнела, позвала Дарью и велела ей подать капли. Посмотрев на бабушку, Миша понял, что его дело выиграно. Перекрестившись, суеверная Арсеньева вызвала Лукерью. Та в смятении повалилась на колени, боясь взглянуть в лицо помещицы, от которой зависела ее судьба. Но Арсеньева сухо сказала, что благодарит Лукерьюшку за верную службу, отпускает домой, и сейчас же велела ей собирать свои вещи.

Послали за мужем Лукерьи, чтобы он помог жене снести узел на деревню. Миша просил разрешения у бабушки подарить Лукерье кое-что для детей. Арсеньева машинально согласилась и беспокойно поглядывала: не пришел ли Иван?

Наконец тот появился, совершенно растерянный, долго кланялся Арсеньевой и искоса поглядывал на Мишу, который вызывающе смотрел на него.

Иван взвалил себе на плечо большой узел Лукерьи с разными подарками и ее вещами, и они удалились, веселые и счастливые. Бабушка долго жалела, что лишилась такой хорошей няни, но Миша сказал, что ради спокойствия бабушки он готов теперь выносить всех остальных нянюшек, потому что цыганка про них ничего не говорила.

Миша принес листок бумаги и нарисовал, какая цыганка ему приснилась. Бабушка забеспокоилась — а вдруг он видел ее не во сне, а наяву? — и велела ночному сторожу следить, не появляются ли цыгане возле барского дома. Услыхав этот приказ, Миша закусил губу. Хотелось рассмеяться, но нельзя было. Он лег спать, возбужденный и утомленный переживаниями сегодняшнего дня. Ему так не хотелось расставаться с Лукерьей…

Спать Миша ложился неохотно и перед сном любил смотреть в окно на небо, ища луну и облака. Лежа в постели, он думал о многом и не мог сразу успокоиться и погрузиться в дремоту. Сны его бывали тревожны; он вздрагивал и стонал.

Просыпаясь поутру с напухшими, красноватыми веками, он жаловался, что не спал всю ночь, что у него болит голова. Вялый и раздраженный, он с трудом поднимался.

Привезли ему для игр Мишу Пожогина, но он не очень обрадовался.

К осени мальчик начал вставать, но ходил очень плохо, с палкой. Сначала он выходил на небольшие прогулки по саду, но постепенно делался все более и более подвижным. Доктор разрешил ему собирать потешное войско, и Миша объявил, что он, как раненный в сражении, сам бегать не станет, а будет только командовать.

Пошли в сад, на холм. Траншеи оказались в полном порядке. Военные игры возобновились. Миша оживился; он неизменно объявлял себя атаманом и руководил играми. Необыкновенные приключения возникали на каждом шагу. Миша делился выдумками со своими сверстниками и увлекал их за собой. Мальчикам нравились его затеи, и они ему верили и охотно подчинялись.

После военных игр Миша возвращался домой с проясненным взглядом, с улыбкой на нежных губах, которая открывала недавно выросшие крупные зубы с мелкими, еще не стершимися зубчиками на концах. Он только что сменил молочные зубы на постоянные.

Однажды в игре ребята нечаянно поранили ногу Ване Вертюкову; пришлось сделать носилки и нести его домой, в деревню. Миша пошел провожать больного товарища. Когда подошли к избе, он испугался: из хаты валил черный дым клубами. От едкого дыма глаза слезились, в горле делалось горько, невозможно стало дышать. Ребята доложили атаману, что Ванина мать топит печку.

Хорошо, если дрова сухие, а сырые горят еще хуже. Поэтому у всех крестьян избы внутри закопченные, а вся утварь и одежда пропитаны дымом и сажей. Не мудрено, что и в избе грязно, тем более что все избы старые.

Миша стал допытываться, почему же крестьянам никто не ставит новых изб. Дядька Андрей объяснил, что в Пензенской губернии очень мало леса и он дорог, так из чего же строить?

• Предыдущая
• 67/95
• Следующая