Ставок больше нет - Казанцев Кирилл - Страница 26

• Предыдущая
• 26/79
• Следующая

– Да, наверное, никто, Федор Михайлович! – сказал Игорь. – Мы проверили – мимо дома потерпевшего проходят пять маршрутов общественного транспорта в нужную сторону. Различия крайне невелики... Настолько, что даже и говорить о них не стоит.

– Остановки?

– Возле дома – одна для всех маршрутов. Та же самая картина и на площади.

– Короче говоря, – подвел итог Сумин, – эти суки нам ни одной, даже самой малюсенькой зацепки так и не дали.

– Получается, что так, – пришлось согласиться с ним Михайлову.

– Где сейчас взводный ОМОНа?

– Вместе с командиром отряда проводят рекогносцировку на площади. Им там завтра работать.

– Не думаю, – огорошил всех Сумин.

– Почему? – удивленно спросил Михайлов.

– При таком раскладе деньги будут брать где-то по дороге к площади. По-другому тут никак не получается. Так что ОМОН придется держать в машинах. Наружка, надо думать, тоже на площади?

– Нуда.

– Их задача меняется. С утра они берут под контроль потерпевшую. Даже не ее, а тот пакет, что будет в ее руке! И ведут этот пакет до самой площади! Если он окажется в урне, то тогда будут работать по урне! Но я думаю, им этого делать не придется. У преступников только один вариант – взять эти деньги при перевозке. Другого нет. По крайней мере, я его не вижу. Значит, сейчас надо будет кого-нибудь отправить в тот автопарк, где ночуют "тридцать первые". Пусть проверяют каждый автобус досконально. А еще лучше будет, если там, на том самом маршруте, будут наши водитель и кондуктор.

– Мне ехать? – начал подниматься с места Михайлов.

– Нет, ты-то как раз и останься! – Опер, повинуясь жесту начальника, вернулся на свое место. – Я кого-нибудь из молодых туда отправлю. А в экипаж омоновцев придется ставить. И пару человек в гражданском выведем на остановку, которая перед остановкой у дома Мацкевич. Чтобы в салоне тоже были наши люди.

Начальник УУР развернулся к Гнедкову:

– Ты деньги пометил?

По первоначальному замыслу предполагалось поставить метку радиоактивными изотопами. Не дешево, но сердито – невооруженным глазом не различается, а при наличии в руках простенького счетчика обнаруживается легко.

– Утром помечу, – ответил Гнедков. – Все же какая-никакая, а радиация. И оставлять ее на ночь в квартире...

Никто не возражал – самого слова "радиация" если и не боялись, то, по крайней мере, относились к нему с уважением.

Конечно, специалисты из экспертного отдела убеждали, что использование изотопов стронция совершенно безопасно для человеческого организма. Но то же самое с пеной на губах доказывали авторитетные товарищи и тогда, когда набирали добровольцев в Чернобыль. Так что у собравшихся в этом кабинете были некоторые основания относиться к чужим словам... м-м-м... несколько критически.

Сумин еще раз оглядел подчиненных и приказал:

– А сейчас – по кабинетам и всем спать! У нас завтра тяжелый день! В пять утра все должны быть на ногах!

Ворочаясь на стульях в своем кабинете, Игорь долго не мог уснуть. Ему все никак не давала покоя мысль: "Но почему именно тридцать первый?! Ни сорок второй, ни двадцать девятый, а тридцать первый?!" Он уснул, так и не разрешив загадку.

Это утреннее время – между тремя и пятью часами – на флоте называют "собачьей вахтой". Самое тяжелое время для бодрствования – даже хорошо выспавшегося до этого человека все равно клонит в сон.

Город спит. Ушли на отдых в свой гараж машины-"поливалки", экипажи автомашин вневедомственной охраны чутко дремлют в укромных местах. Даже бродячие собаки куда-то подевались – тоже, наверное, спят и видят свои собачьи сны.

В это время на промысел выходят городские бичи. Ну, не обязательно бичи в том смысле, в каком это слово обычно принято использовать. Если говорить мягче, то люди, потерявшиеся в этой жизни. К их числу можно отнести не только люмпенов и спившихся деградантов. Многие пенсионеры, оказавшиеся вдруг без средств к существованию, промышляют сбором "пушнины", чтобы хоть как-то выжить в стране, власти которой циничны и жестоки по отношению к тем, чьими руками создавалось то, что они уже больше десятка лет делят и никак не могут поделить.

Через площадь Гагарина медленно брела женщина. Возраст определить невозможно – лица не видно, оно полностью закрыто тенью, падающей от низко надвинутого на лоб толстого платка. Но походка – старческая, шаркающая. Плечи опущены. И одета не в лохмотья и не в рубище, одежда целая и чистенькая, но только такая носилась лет этак двадцать назад.

Женщина медленно перемещается от урны к урне. У каждой подолгу останавливается, запуская в грязное нутро руку – ищет бутылки, брошенные любителями пива. Утром их можно будет сдать и купить на вырученные деньги молока и хлеба, чтобы поесть самой и накормить такого старого, как и она, кота. Или болонку.

Женщина медленно обходит площадь по периметру, потом идет к памятнику – возле него тоже есть урны. Одна, вторая, третья, четвертая. Складывая свою добычу в большой пластиковый пакет, старуха направляется в сторону, противоположную той, откуда пришла. Все так же, медленно и устало, она заходит в темный переулок.

– Лиля, сзади все чисто! – Этот мужской голос слышит только лишь сама "старуха". Он идет из телефона радиостанции, который уютно пристроился возле самого ее уха под толстым платком. И тут же весь облик "старухи" разительным образом меняется – выпрямляются плечи, походка приобретает упругость и становится легкой, как у профессиональной гимнастки. Лжестаруха быстро проходит мимо дома, поворачивает во двор.

Там стоит машина – неброская "шестерка". Возле нее – двое мужчин. При виде "старухи" оба бросаются к ней навстречу.

– Нуты, Лилька, даешь! Умница!

– А то! – отвечает старуха молодым звонким голосом. – Зря, что ли, в театральный поступала?

Она освобождается от платка и оказывается совсем еще молодой – не старше двадцати пяти – и очень привлекательной женщиной.

– Поступала в театральный?! – удивляется один из мужчин. – А как же ты в школе милиции оказалась?

– Не прошла творческий конкурс, – разводит руками женщина. При этом брезгливо поглядывает на правую, ту самую, которой она доставала бутылки из урн. – Мальчики, у нас водичка есть? Руки бы помыть. Не могу – такая вонь! Я сейчас умру, честное слово!

Пока ей поливают на руки, она докладывает:

– В урне – все чисто. Никаких технических средств.

Днище – цельное, монолитное. Я не знаю, каким образом они собираются брать оттуда деньги.

– Понятно. – Один из мужчин, старший группы наружного наблюдения, задумчиво потирает подбородок. Их задача становится все сложнее и сложнее. – Сейчас поедем по адресу "терпилы", будем там готовить работу.

– А что случилось?.. – Лиля, вытирая руки.

– Инициатор задания считает, что деньги попытаются взять во время транспортировки. По дороге к площади. Возможна и силовая акция.

Женщина быстро избавляется от длинной просторной юбки и какого-то салопа, которые были надеты поверх обычных джинсов и неброской расцветки кофточки. Платок и все остальные вещи скручивает в тугой узел и, обращаясь ко второму мужчине, просит:

– Коля, кинь это тряпье в багажник.

– А если в мусорный бак? – улыбается Коля – еще один из оперативников группы наружного наблюдения.

– Ты что! – Лиля в ужасе. – Бабка меня порвет на куски! Ей это тряпье дорого, как память о молодости!

– Ладно! – Сегодня Коля играет роль водителя, хотя машину все "топтуны" водят одинаково хорошо.

Уже через пару минут "шестерка" покидает двор и по безлюдным ночным улицам направляется к дому Мацкевич.

– Останови, – неожиданно просит сидящая сзади Лиля.

– Что случилось? – спрашивает Коля, но тем не менее послушно останавливает машину – мало ли что...

– Я сейчас! – Женщина легко выпрыгивает из салона, не забыв прихватить с собой пакет собранных бутылок – на том месте, где работали, их оставлять нельзя. Бежит куда-то в сторону, где на углу дома у мусорных баков копошится какая-то темная масса.

• Предыдущая
• 26/79
• Следующая