Рубин эмира бухарского - Казанин Марк Исаакович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/46
• Следующая

— Когда? — спросил Паша.

— Да долго в эту жару не оставим...

Конечно, теперь все эти неудачи были бы немыслимы, но тогда многое не было налажено, и такого рода оплошность конвоя могла случиться и не с одним арестованным.

В ревкоме Паша опять зашел на минуту в ту же комнату, что и прежде, и потом мы прошли к нему.

Он тяжело опустился на стул.

— Ну ладно, Глеб, давай я тебе передам, из-за чего посылал.

Он вновь вынул ту же пачку бумаг из ящика стола и протянул ее мне:

— Вот это хотели перевести, чтобы после ареста Юли перевод был под рукой.

Я поглядел — такие же письма, что я переводил и раньше, только с более поздними датами и так же подписанные «Люси». Паша очистил половину стола для меня, и я работал до вечера.

Вечером пришли те трое, что ходили с нами за греком, и положили на стол какую-то завернутую в газету пачку.

— Больше ничего такого не нашли, — сказал один, — а эта пачка была привязана под ее туалетный столик.

Паша раскрыл пачку, бегло просмотрел и подвинул мне.

В пачке оказалось несколько десятков листков очень тонкой бумаги с водяными знаками, на каждом из которых было напечатано по-английски: «Английский банк повинен уплатить предъявителю этого билета пятьдесят фунтов стерлингов золотом».

— Это? — спросил Паша.

— Это банковые билеты, английские деньги, хотя я их никогда не видел.

— На сколько тут?

Я пересчитал.

Паша, не притрагиваясь, смел их линейкой в ящик стола.

Было поздно. Нам принесли ужин, затем Паша притащил две раскладушки и сказал:

— Ну, а теперь давай устраиваться спать.

Утром, когда я проснулся, первое, что я увидел, была фигура Паши за письменным столом. Он рассматривал фотографии. Я узнал сделанную мной фотографию погонщика с верблюдом, вопреки ожиданию довольно удачную.

— Все вокруг него вертится, — не разжимая рта, произнес Паша.

Затем он позвонил куда-то и сказал мне только:

— Так и есть. Отравлена.

Я поднял лицо.

— Он, видимо, держал яд наготове и подсыпал в ее стакан.

Здесь я допустил ошибку, за которую клял себя потом.

— А в чем тут дело, Паша? И как с этим связаны английские письма и деньги?

Паша посмотрел на меня каким-то чужим взглядом. В нем было сожаление, что не может объяснить, и недовольство, что я лезу.

— Да тут разное, — с трудом выжал он из себя и поднялся.

Мне стало стыдно. Я еле выговорил:

— Ну, тогда я пошел.

Не думая о расстоянии, пыли и жаре, я пешком направился в лагерь. Через час или полтора меня подобрала попутная арба, и к середине дня я добрался до лагеря.

Между тем страшная жара продолжалась. Дули сухие ветры, безжалостно наступала пустыня. Влажные и зеленые джунглеобразные тугаи выглядели усталыми, серыми и порядочно поредевшими.

Сбежал один из трех мушкетеров, Савостин. Как-то на рассвете я видел его русую голову в траве. Он ползком удалялся от того места, где Борис обычно вывешивал свое полотенце или оставлял записку. За ним в том же направлении вскоре последовал Федоров. Я уже привык к мысли, что я во вражеском гнезде. Я не знал ни одного человека, на которого можно было бы положиться. Рабочие, как я видел, были душой и телом преданы Листеру и беспрекословно выполняли все его распоряжения. Однако уведомить Пашу я должен был, и я это сделал. Почтальоном служил все тот же верный Рустам, которого мне удалось теперь устроить постоянным арбакешем при нашем лагере.

Со времени начала раскопок я почти не бывал в макбаре. Однажды меня потянуло туда. Моя комната оказалась также занятой под склад. Я с трудом протиснулся в нее и прошел в среднюю комнату с бассейном. Она стояла пустой, так как складывать ящики и мешки в яму не рисковали, дорожка же вдоль стены была слишком узкой. Я постоял несколько минут в этом мрачном месте, где грек-отравитель чуть было не поплатился жизнью и где до этого пролилась кровь старика сторожа.

Я спустился в яму и обрадовался прохладе. Все так же еле слышно журчал источник, вода лилась тонкой струйкой среди мраморных плиток. После убийственной суши и жары я особенно остро воспринимал прохладу и уединенность этого места. Все казалось выдержанным в спокойных тонах: и серые стены, и полутьма, и тусклый белый мрамор — все успокаивало нервы и способствовало отдыху.

Да, где этот грек? Как мерно и стремительно уносил верблюд свою живую и нелегкую ношу. Впрочем, говорят, верблюд может легко нести тридцать пудов груза, в этих же двоих вряд ли было более десяти. Погонщик был мал и очень худ. Что он за человек? И как необычайно, что у него синие глаза, как у многих наших северян — олончан или новгородцев.

Внезапно я замер. Вся картина открылась передо мной. Боже мой, это был переодетый европеец, может быть, англичанин! И грек, с его неправдоподобным выговором, то кавказским, то каким-то заученным и во всяком случае не русским, с гармонично развитым торсом — такой бывает только у людей интенсивного физического труда или у спортсменов. Сразу вспомнились письма на английском языке и Юлины фунты стерлингов. Так это было английское шпионское гнездо тех самых англичан, которые интервенциями, помощью белогвардейским правительствам, кровью и золотом, интригами и заговорами делают все, чтобы задушить молодое Советское государство. И мы — Паша, другие, я — дали этим птицам улететь. Они отравили свою сообщницу Юлю, чтобы она не выдала их секретов, и бежали. Мы сорвали их работу здесь, но они, без сомнения, начнут ее в нашей стране в другом месте. Мы должны их накрыть! Но как? Паша говорил, что их, может быть, перехватят по дороге. Ну да, это его, их дело. Меня не спрашивают. Я только переводчик, которому ничего не положено знать. Мне было обидно и стыдно. Если бы отец мог знать, какую жалкую роль я здесь играю: псевдоученый секретарь, липовый спец. Я заскрипел зубами, как от физической боли. Но и я не буду сидеть сложа руки. Я хотел раньше, никого не спрашивая, сам добиться поездки в Индию. Я и теперь сделаю один, сам, все, что нужно. Английская шпионская организация пока упущена. Может быть, если бы мне доверяли, я не дал бы ей уйти. Но ведь под боком другая заноза в теле — белогвардейская банда в тугаях и изменники у нас в лагере. Это тоже случай, и это снова — долг. Я не уйду от долга и не упущу случая. Я должен здесь оправдать себя, как хотел оправдать себя в задуманной поездке в Индию. И тогда все увидят, что я не липовый спец, не пришелец, а плоть от плоти и кровь от крови революции, что я готов отдать ей свои силы, мозг, свою жизнь.

Подсчитать ресурсы или козыри в моих руках было несложным делом. Они и без того отчетливо видны. Я не имею права целиком полагаться на Пашу и тех, кто за ним. Ведь благодаря их медлительности и промашке с конвоем и были упущены все возможности в связи с этим делом. Подумать только: держать в руках английскую шпионскую организацию и дать ей проскочить между пальцев.

На кого же, на что же я могу безусловно рассчитывать? И у меня в ту минуту совершенно инстинктивно, где-то в глубине сложилось давно уже созревшее убеждение, что на моей стороне кишлак и что надо держать курс на него. Как они беспощадно и быстро разделались со своим врагом тогда в тугаях. И еще, конечно, Рустам.

И потом все же нет сомнения: в критический момент Паша меня поддержит.

Я решил начинать. В тот же вечер под видом поездки в город за книгами я отправился с Рустамом в кишлак. Мы ехали кружным путем, чтобы в лагере не видели, как мы свернем к кишлаку, и поспели туда очень поздно. Несмотря на это, прием был по-прежнему сердечным, будто жители кишлака были чем-то мне навек обязаны.

Мы сели в кружок, и после угощения я завел речь с Хассаном и его друзьями о том, что офицерское гнездо долее терпеть нельзя. Они убивали и грабили узбеков раньше и будут делать это и впредь. Кроме того, теперь они начнут мстить за Погребнякова. Их нужно ликвидировать, и мы должны взяться за это.

• Предыдущая
• 35/46
• Следующая