Рубин эмира бухарского - Казанин Марк Исаакович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/46
• Следующая

Взрывы произвели свое действие на лагерь. Кто-то на одном конце его крикнул, кто-то на противоположном отозвался, где-то люди побежали, что-то тащили.

Я не знаю, как я очутился вблизи Листера и Рубцова.

— Это не порох, — говорил Листер, присматриваясь к тугаям.

— Динамит, — коротко ответил Рубцов.

— Что за чертовщина, откуда он там взялся? — нахмурил брови Листер.

В этот момент он заметил меня.

— Вы еще не ушли? Теперь поздно, оставайтесь. Только смотрите не попадите под огонь.

Какой огонь? Но времени гадать уже не оставалось. Глаза были отвлечены другой загадкой. По низу тугаев обозначилась узкая грязно-желтая полоса. По мере приближения она становилась все определеннее и наконец приняла форму продвигавшегося оборванного скопища людей, большей частью в одежде защитного цвета. Все это носило какой-то зловещий характер, так как происходило под глухой аккомпанемент отдаленных динамитных взрывов. Одновременно с людьми на нас шла полоса развеваемого ветром синего дыма.

Я стоял растерянный и ошеломленный.

«Так тугаи уже горят, — говорил я себе, — динамит рвется, и все на двадцать четыре часа раньше. Как получился такой просчет? Что вмешалось и перепутало все карты?»

«Что теперь делать? — бежали лихорадочные мысли. — Моих людей нет, и за помощью послать некого. Выбежать вперед? Но что я могу сделать один? Без людей, без оружия. Среди врагов!»

Между тем толпа продолжала двигаться и неумолимо приближалась к лагерю. Хотя мое внимание было сосредоточено на ней, мои глаза ловили какие-то движения по нашему лагерю. На переднюю линию выбежала шеренга людей с винтовками, образовала цепь и залегла; откуда-то выкатили один пулемет, потом другой, лагерь принял вид боевой готовности.

Я не мог отделаться от чувства удивления, смешанного с презрением, при виде того, как одна банда готовилась свинцом встречать другую.

«Неужели же они до такой степени не доверяют друг другу?»

Я стал потихоньку пробираться к задам лагеря, но, к своему разочарованию, убедился, что лагерь оцеплен и, если и не представлял собой сплошного каре, то, во всяком случае, линейные дозорные с ружьями простреливали всю периферийную линию и сквозь нее птица бы не пролетела. Выход был совершенно закрыт.

В этот момент мое внимание было еще раз отвлечено новым поворотом событий. Внезапно за черту лагеря вышли Листер и Рубцов. Высоко подняв револьверы, они остановились и отбросили оружие далеко в сторону. После этого твердой и уверенной поступью, безоружные, они направились к орде. Та замерла.

«Что это еще? — думал я. — И почему этот предатель Листер и Рубцов, Рубцов, про которого Паша пишет так хорошо, почему они вместе? Неужели они как-то обманули и втянули Рубцова в это дело?»

Листер и Рубцов медленно и неуклонно шли к толпе. Не доходя десяти или пятнадцати шагов, они остановились, и Рубцов начал что-то отрывисто говорить. Ветер не донес ничего, кроме отдельных слов: «оружие», «конец».

Вдруг несколько человек в толпе вскинули ружья. Но другие тут же отвели дула, послышались крики, началась потасовка, кое-где на утреннем солнце сверкнули клинки шашек.

Из толпы были вытолкнуты несколько человек с блестевшими на солнце погонами, какие-то другие оборванные фигуры возились вокруг них. Что это? Вяжут руки — увидел я наконец. Множество людей стало выходить из толпы и бросать ружья в кучу на земле. Даже с этого расстояния я по коротким прикладам и новизне вороненых стволов узнал винтовки «Ли-Энфильд», которыми банда снабжалась за счет лагеря.

Что все это значило, нелегко было понять. Ясно было только одно — вышедшая из тугаев банда бросила оружие, другими словами, сдалась нашей лагерной банде, и перевязала и скрутила руки какому-то числу своих людей, судя по погонам — офицеров.

Еще через несколько минут оборванная и безоружная банда из тугаев потекла широким потоком по направлению к нашему лагерю. Кое-где уже застучали топоры, запылали костры, и большая группа людей сгрудилась у нашей кладовой, откуда рабочие выносили мешки с мукой, рисом, урюком, связки лука. Где-то предсмертно заблеяли в руках поваров бараны.

Итак, обе банды собираются отпраздновать свое объединение. «Пусть — может быть, сейчас, в сутолоке, ослабнет бдительность охраны и мне удастся как-либо обзавестись оружием и бежать», — думал я.

Я обвел глазами сцену и увидел в отдалении Листера и Рубцова. Они стояли с теми несколькими офицерами из тугаев, у которых были связаны руки за спиной, и, кажется, не думали их развязывать. «Немного же солидарности между офицерами, — подумал я. — Или они боятся толпы?» Но вот все они двинулись. Вокруг пленных офицеров шли подрывники из нашего лагеря, держа в руках револьверы дулами вниз.

Вся группа — пленные и конвоиры — двинулась насквозь через наш лагерь, и стала уходить по дороге. Листер прошел мимо, почти коснувшись меня, глядя невидящими глазами.

— Всё прямо? — спросил кто-то из подрывников.

— В макбару! — уловил я ответ Листера.

Что же делать мне? Надо было решаться на что-то. Я остался один с глазу на глаз с двумя слившимися белогвардейскими бандами, безоружный и беззащитный. Жить мне оставалось ровно до тех пор, пока Листер не освободится, не вспомнит обо мне и не даст приказа прикончить меня, как ненужного или, может быть, опасного соглядатая. Теперь Листер ушел к макбаре, туда же может тронуться и вся банда. И тут у меня в голове молнией мелькнуло сознание, что дело не в одном мне. Ведь это дорога в город. Там — тысячи мирных людей, и мои друзья, и Катя. На меня ложится более серьезная задача, чем забота о собственном спасении, — ведь пока только я один знаю, что зверь вырвался из своего логова, что обе банды объединились, что они вооружены до зубов, что началось движение к городу и грозная опасность нависла над самой советской властью в Фергане. Теперь, сию минуту, я должен вырваться, мой долг добраться скорее до Ферганы, поднять тревогу.

Приняв как можно более естественный и независимый вид, я стал пробираться сквозь лагерь к ведшей в город дороге. Никто меня не останавливал, не проверял, быть может, не замечал: все были слишком заняты своими делами, да и кому, кроме Листера, могла прийти в голову мысль, что я чужой?

Но как идти к городу, колебался я, вдоль макбары или взять наискось, минуя ее, чтобы не столкнуться с Листером и его подрывниками, которые могли задержать меня. И тут я горько упрекнул себя за инертность, за косность, за то, что так и не потрудился сориентироваться на местности, в которой я прожил целое лето. Ведь я всегда шел из макбары или обратно только по большой проезжей дороге и ни разу не поинтересовался боковыми тропами. Я вечно обдумывал в пути стихи или переводы, либо лелеял свои честолюбивые планы, кончившиеся таким смешным и позорным фиаско. И сейчас я не отваживался взять наискось или искать кружного пути, так как рисковал заплутаться. Но времени колебаться нет.

«Я должен добраться до Паши, — сказал я себе, — и в кратчайший срок, и, если нет для меня другого пути, как по большой дороге, я пойду по ней, и, может быть, мне удастся проскользнуть незамеченным».

Я уже был на полпути к макбаре, когда из боковой тропинки, вливавшейся в ту дорогу, по которой шел я, вынырнула целая ватага всадников, в которых я узнал несколько джигитов из кишлака.

— Скорее, скорее, Глеб-ага, — кричали они мне, — десять человек тугаи езжай кругом макбара, макбара много винтовки, патроны его хочу граби.

— Какой человек? — ошеломленный, спросил я.

— Тугаи человек. Один урус, ваш молодой, той ходи.

«Борис», — сверкнуло у меня в голове.

В то же мгновение несколько дюжих рук схватили меня за плечи и за пояс; и через секунду я сидел в седле позади худощавого джигита, и мы, подымая пыль, мчались во весь опор к макбаре.

• Предыдущая
• 40/46
• Следующая