Выбери любимый жанр

День последний — день первый - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович - Страница 5

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

— Стас, мы разучились верить. Вообще разучились! Даже в то, что чувствуем. За эти дни я наслушалась о нем всякого. Чего только не говорили! Кроме одного: никто не верит, что он на самом деле Мессия. Верующим Мессия не нужен. Для них это нечто вроде коммунизма… Что-то там, за горизонтом, и никогда не будет. Ничего реального. А остальным просто не до Мессии. Бродяга с претензиями. Псих.

— Линочка, что ты говоришь? Уж не думаешь ли ты, что этот Иешуа на самом деле…

— Стас… Может, это глупо, но я почему-то уверена… Если у нас с тобой настоящее, если мы… Тогда и он — настоящий. Мессия. Тот, кто все решит. Он ведь пришел к тебе. Ни к кому другому — к тебе. Почему?

— Лина, может быть, он таким же манером являлся доброй половине населения нашего района?

— Действительно — почему нашего? Только нашего. Его не видели больше нигде, он ни разу не пересек бульвара. Он как в клетке. Нарисуй границы и посмотри. Твой дом — в центре.

— Ты думаешь? — неуверенно сказал я.

— Стас, я знаю. Я все о тебе знаю. И это тоже.

Мы молча вернулись к институту, где работала Лина — обеденный перерыв кончился. В нашем отделе все еще обсуждали итоги семинара, я посидел в библиотеке, полистал новые астрофизические журналы, сосредоточиться не удавалось, и я отправился домой.

Выйдя из метро, я увидел Иешуа, стоявшего, раскинув в стороны руки — живой крест, да и только. Накидка его была порвана и свисала с левого плеча как знамя, побывавшее в бою. Казалось, что он падает и не может упасть. Иешуа будто опирался на невидимую преграду, пытаясь то ли обнять ее, то ли оттолкнуть. Около него стояли два знакомых мордоворота — вышибалы из ближайшей распивочной. Время от времени один из них лениво взмахивал рукой, на спину Иешуа обрушивался удар, от которого тот содрогался, но не падал, а продолжал полулежать в воздухе, глядя на меня каким-то по-библейски покорным взглядом, в котором, впрочем, не видно было никакого страдания — одно лишь благостное смирение.

Я инстинктивно сделал шаг, но взгляд Иешуа остановил меня. После очередного удара Мессия сказал своим гортанным голосом:

— А теперь камни, не так ли?

— Обойдешься, — сказал мордоворот и вытер ладонь о накидку Иешуа. — Поговорили, и хватит.

Вышибалы повернулись и пошли по месту основной службы, громко смеясь развлечению, и лишь тогда к Иешуа подбежали люди; засуетились старушки, кто-то принес мокрый платок и начал вытирать Мессии лицо, в общем, началась забота о ближнем, не отягощенная страхом за собственную шкуру.

Чем я был лучше других? Да ничем, я тоже подошел.

— Не смог, — сказал мне Иешуа. — Ничего не смог. Опять.

— Что именно? — спросил я.

— Убедить. Научить. Доказать.

Что он имел в виду? Неожиданно я понял — Лина была права, перед входом в метро проходила невидимая преграда. Иешуа не мог переступить черту, он опирался на барьер, когда его били, и потому не падал. Это было физически бессмысленно, такого быть не могло, но для него — было.

Проявив заботу и попытавшись даже вызвать скорую (попытку эту Иешуа решительно пресек), люди начали расходиться. Иешуа смиренно ждал, когда я подойду к нему. Господи, почему я? Что ему, действительно, нужно?

— Я готов говорить, — сказал Иешуа.

— Со мной? — спросил я. — Почему со мной? Ты извини, но я не верю ни в Бога, ни во второе пришествие, как, впрочем, и в первое. Я астроном. Чего ты от меня хочешь, не понимаю! О чем нам говорить?

— Об Итоге.

Он так и произнес это слово — с большой буквы. Что я должен был делать? Рассмеяться, рассердиться, уйти? Я промолчал.

Говорить об Итоге оказалось сподручнее на тихой боковой аллее бульвара, скрытой от любопытных взглядов высоким кустарником. Здесь стояла скамья с проломленной спинкой, валялись несколько бутылок (одна из-под «Камю», шестьсот рублей штука, любопытно, кто ее тут распивал?), окурки, осколки стакана, а на ветке висел, будто лопнувший воздушный шарик, презерватив. Самое место для подведения Итога.

Мы сели на скамью, оказавшуюся на редкость неудобной. Иешуа смотрел на меня глазами страдальца, и я понял, совершенно не прилагая к тому усилий, что страдает он не за себя. В нем чувствовалась скрытая сила, но не разрушающая (я не мог представить, чтобы он ударил меня или, скажем, выдрал из земли куст), а сила уверенного в себе человека. Так стоял обычно перед аудиторией покойный академик Зельдович, коренастый и знающий себе цену.

Иешуа смотрел мне в глаза, и я сказал:

— Покажи Итог, каким бы он ни оказался.

Не знаю, почему я произнес именно эту фразу. Я прекрасно все понимал, вовсе не думал, что подвергаюсь какому-то внушению, но слова почему-то произносились сами собой, и меня это не пугало. Я должен был сказать так — вот и все.

Он показал.

Это не было ни внушением, ни сном наяву. Просто мгновение спустя я знал все, что хотел мне поведать Иешуа. Чтобы узнать, потребовалось мгновение. Чтобы рассказать, нужно время. И время, чтобы осознать.

Путей Господних, а по-нашему, по-простому, сценариев развития человечества было всего три. Три основных и миллионы побочных, не менявших Итога.

Вариант первый.

К началу нового века на шестой части суши, составлявшей несколько лет назад «оплот мира и социализма», возникают пятьдесят три независимых государства, которые никак не могут разобраться в запутанных хозяйственных и финансовых связях друг с другом. Парламенты принимают взаимоисключающие решения, хаос нарастает, и все больше проявляются «естественные» качества людей: эгоизм, агрессивность, завистливость. Религия на помогает умиротворению. Люди обращают взоры к Господу, невозмутимо следящему за страданиями своих созданий. Но это не мешает им, понимая Бога, не понимать друг друга. В ХХI веке невозможна война, которая не стала бы мировой. Пятьдесят три враждующих страны, пусть даже и понимающих, насколько опасна конфронтация, — это котел с кипящим варевом, который стараются закрыть наглухо крышкой без запоров. Взрыв неминуем, и он происходит.

Атака начинается — страны Средней Азии, где силен ислам, пытаются отбить у России земли, которые они по праву или без него считают своими. Попытки западных стран погасить пожар приводят лишь к тому, что им приходится самим вступить в драку. На чьей стороне? Вопрос не праздный, потому что, заступись они за Россию, и мусульмане всего мира, не думая о последствиях (когда они об этом думали?), придут на помощь братьям по вере. Заступись за азиатов, и доведенная до отчаяния Россия, не желая терять ни земли, ни авторитета, применит оружие массового поражения. Выжидание ничем не лучше. Выбор невелик, армии стран Западной Европы и США входят на территорию бывшей Российской империи, и на этом кончается история цивилизованного общества планеты Земля…

Господи, то, что я видел… Лучше умереть самому. Несколько тысячелетий поднимался человек от звериного своего состояния до высот разумности, и достаточно оказалось месяца… Как мало среди людей истинно разумных! И что они смогли? Ничего. Разум поднял человека, и разум позволил ему пасть.

Я заслонил глаза руками, я не хотел видеть, не мог я видеть этого! «Нет, — крикнул я. — Если ты Мессия, и если есть Бог, как можно допустить это?!» Я услышал: «Создавший причину, не может не допустить и следствий из нее». Не может — Бог?

«Да, — услышал я, — в этом была ошибка, и ты это знаешь».

— Я знаю это?

— Конечно.

Я не знал, я об этом не думал, я не хотел думать об этом — сейчас.

«Что ж, — услышал я, — вот второй путь».

Сначала он был хорош. Меня интересовала Россия, и я увидел ее. Люди, хотя и обозленные, голодные, не опустились на четвереньки. Были бунты, но возникло и убеждение, что нужно делать дело, а не раздирать одеяло, которым много лет (кое как!) укрывались от холода. Союз Государств выжил как больной, перенесший на ногах пневмонию. Он похудел (после Прибалтики отделились Молдова и Закавказье), едва держался на ногах, поддерживаемый займами, но — жил. Удалось пригасить и пожары, то и дело вспыхивавшие в разных концах планеты. Люди привыкли к диктатуре, к твердой власти, демократию принимали с трудом, хотя говорили о ней много и по-разному. Союз так и не достиг уровня жизни развитых стран — спокойствие в этом регионе всегда было относительным, хотя хлебные бунты конца ХХ века ушли в историю.