Половина собаки - Тунгал Леэло Феликсовна - Страница 22

• Предыдущая
• 22/58
• Следующая

— Да неужто? — изумилась мама и спокойно продолжала собирать ягоды в манерку. Заметив, что Пилле ждет ее ответа, мама сказала: — Ну, наверно, она сама знает, поедет или нет.

— Как хорошо, что вы разрешаете! — обрадовалась Пилле. — У вас такие красивые крупные ягоды — прямо жемчужины. Моя мама тоже обещала посадить у нас за домом кусты смородины и яблони. Знаете, вокруг нашего дома так пустынно… и асфальт прямо как в городе!

— Кем работает твоя мама?

— Она учительница музыки… Знаете, она в свое время окончила консерваторию, но потом упала и сломала руку. Пианисткой она больше быть не смогла, но отец говорит, что в этом наше счастье, иначе она вряд ли стала бы учительницей в деревенской школе. Я тоже немножко учусь играть на рояле, но у меня не хватает усидчивости! — тараторила Пилле. — В наш класс поступает теперь новый мальчик, он играет жут… очень хорошо на гитаре, и мы могли бы составить свой оркестр. Тийна могла бы взять себе барабан или триангль. Ведь у поэтов хорошее чувство ритма…

И тут мой маленький братик заплакал в комнате, наверное, он только что проснулся, но мама не сказала: «Тийна, сходи и посмотри, что там с ним», как она обычно командует, а пошла в комнату сама, посоветовав Пилле:

— Можешь смело полакомиться нашей смородиной, да мы ведь и не успеем все сами собрать.

— У тебя та-а-кая замечательная мать! — восхищалась Пилле.

— Мхм, — пробормотала я, краснея, а сама подумала, как было бы здорово, если бы Пилле сказала об этом и в Кариле. Отцу Вармо, и матери Вармо, и тете Альме, и Малле Хейнсаар, и…

До чего прекрасный был день! Пилле, набив рот смородиной, села на велосипед и крикнула:

— Утежу задо! — Она рассмеялась так, что красные ягоды полетели изо рта, и перевела: — У тебя жутко замечательный дом! Ну пока!

Пестрая бабочка… Пестрая бабочка пролетела над камышами. И, вспоминая теперь, мне показалось, что в тот послеобеденный час когда Пилле ела у нас смородину, летала над кустами точно такая же пестрокрылка. Пожалуй, такие пестрые бабочки летали тут все лето… Уже весной учительница Маазик сказала:

— Нынче у нас у всех будет лето пестрой бабочки — смотрите, две пестрые бабочки летают над ивняком!

Это было в начале мая, когда мы всем классом сгребали и убирали старую листву. Конечно, бабочка, летавшая сейчас над камышами, не могла быть одной из тех двух, что летали тогда над ивняком, — все парки, луга и леса были полны бабочек: желтых, белых, пестрых… Но нашему классу первыми явились пестрые бабочки-крапивницы.

— Есть старинное народное поверье, что у того, кто увидит весной первой пеструю бабочку, будет пестрое лето. А того, кто увидит желтую бабочку, ждет золотое лето. Белая бабочка означает вроде бы бледное и скудное событиями лето, — рассказывала учительница Маазик.

— Ну, учительница, это же предрассудки! — крикнул Эльмо.

— Не скажи! — возразила Труута. — Я точно помню, что в начале того лета, когда я ездила с тетей отдыхать в Крым, видела, честное слово, видела самой первой желтую бабочку! И действительно — это было золотое лето! Яблоки! Груши! Груши — больше моей головы вдвое!

— Этому я верю, и, как видно, одна из них там, в Крыму, упала тебе на голову! — поддел Трууту Мадис.

— Ах, твои шутки всегда такие плоские! — вздохнула Труута.

Учительница улыбнулась:

— Конечно, это суеверие, насчет бабочек, но ведь красивое, верно? А древние народные приметы, по которым предсказывали погоду, не просто выдумки. В старые времена не было ни синоптиков, ни радио, а газеты приходили на хутора не каждый день. Вот народ и следил внимательно за природой и делал свои выводы. Например, считалось, что, если зимой деревья стоят в густом инее, осенью будет большой урожай орехов. А если в новогоднюю ночь погода ясная и небо усыпано звездами, то в наступающем году у домашней скотины будет большой приплод. И то, что вас ожидает лето пестрой бабочки, пожалуй, не так уж далеко от истины — ведь у детей летом каких только приключений не бывает! Но кто оставил этот сиреневый куст не очищенным, а, бабочки?

— Кто этот куст приведет в порядок, тот в будущем году получит много пятерок! — крикнул Олав и сам бросился к кусту.

Но Мадис, наверное, тоже хотел получить много пятерок, поэтому они с Олавом столкнулись у куста лбами. На это Эльмо заметил:

— Кто в мае набьет себе шишку, того весь год будут звать Шишкой.

Услыхав это, Труута громко рассмеялась, а Мадис, держась рукой за лоб, огрызнулся:

— Если весной курица полетит, значит, осенью Труута поумнеет!

Вот так они цапаются постоянно. Но это не со зла — больше просто пробуют, кто острее на язык. Если у кого-нибудь случается беда, враз забывают о шуточках. У нас все-таки мировецкий класс!

Но что будет, если они услышат, каким скопищем бед я была, пока не поступила в Майметсскую школу… А вдруг они подумают, что я и на самом деле неудачница, что я только пустила пыль в глаза своим одноклассникам, как написал Вармо?

Захочет ли Пилле еще сидеть со мной за одной партой, если услышит, что в Карилаской школе я была двоечницей-троечницей, у которой тетради всегда были в каких-то грязных пятнах, а юбка всегда была жутко мятой, что по понедельникам я обычно прогуливала школу, бродя по лесу? Едва ли она захочет сидеть со мной, услыхав, что в Кариле моя соседка или сосед по парте считали для себя постыдным наказанием, если были вынуждены сидеть со мной. Труута, корчащая из себя утонченную дамочку, посмеивается над Мадисом за то, что он донашивает костюмы брата, которые стали тому малы. А что бы она сказала, увидав меня тогда в моей плохо сшитой блузе, из которой я, идя в школу, старалась выветрить запах табака, из-за чего осенью и даже зимой приходилось ходить в пальто нараспашку. Ой, об этом не хотелось даже думать!

Но может, Вармо все-таки честно сдержит свое обещание? Нет, не верится! Хотя я и сделала сегодня в Кариле так, как он потребовал, но когда мы уезжали и садились в автобус, Вармо сказал мне тихо и угрожающе: «Ну погоди, Горемыка, это еще только начало!»

Кажется совершенно невероятным, что еще сегодня утром я, счастливо взволнованная, шла в школу по сумеречной, пахнущей поздней земляникой тропинке через лес. Небо было таким голубым и чистым, какое бывает, пожалуй, лишь на почтовых открытках, а перед зданием школы цвели белые и красные флоксы. Учительница Маазик поставила нас всех по очереди спиной друг к другу, и в результате этого выяснилось, например, что я за лето стала выше Пилле, и Трууты, и других девочек. Только Майя была выше меня. И хотя Труута похвалялась своим новехоньким летним платьем из модного жатого материала, я совсем не чувствовала себя неловко в своей самодельной юбке. Тетя Марет, которая помогла мне сшить ее и сама «ради эксперимента» выкрасила в синий цвет вшитые в юбку кружева, сказала, что я могу в этой юбке даже участвовать в демонстрации мод. Хотя и говорят, что главное — красота души, но уж очень приятно сознавать, что на тебе красивая юбка! Распознать душу не так-то просто, а вот юбку сразу заметили все. Криста спросила:

— Где ты достала такое красивое темно-синее кружево?

— Та художница, которая живет в доме у озера, выкрасила, — ответила я.

На это Мадис покачал головой и сказал:

— Ишь ты, чего только не делается на свете ради красоты!

Сам-то Мадис был в новехонькой школьной форме, такой новехонькой, что, когда в автобусе повесил пиджак на «плечики», был виден ярлык с ценой, прикрепленный к подкладке.

— Ну и балда же я! — У Мадиса был смущенный вид. — Девчонки, есть у кого-нибудь с собой ножницы? Забыл дома отпороть этот ценник, так торопился!

— Мадис, у тебя новый костюм? — изумилась Труута.

— Хочешь, купи! — предложил Мадис. — Если у девчонки в августе спина голая, в сентябре у нее каплет из носа! Ах женщины — отправляетесь на товарищескую встречу, а никто не догадался взять с собой ножницы!

• Предыдущая
• 22/58
• Следующая