Кое-что о Еве - Кейбелл Джеймс Брэнч - Страница 48
- Предыдущая
- 48/50
- Следующая
Среди них не было фривольных романов, которые он мог бы, возможно, сочинять при помощи этих клеточек и этих рук, романов, которые в лучшем случае были бы для читателя пустой тратой времени, а в худшем – вызывали бы у него нехорошие и непотребные мысли. Напротив, все эти тома in quarto были серьезными, учеными, схоластическими трудами. Поэтому Джеральд разглядывал эти тома с оправданной гордостью и глубоким уважением. Сами их переплеты были несовместимы ни с чем фривольным, а их содержание – ни с чем двусмысленным и ненаучным. Более того, восхищенный взгляд Джеральда обнаружил, что почти каждая страница покоилась, словно на пьедестале, на внушительных ссылках: на ссылках, напечатанных самым мелким, почти нечитаемым шрифтом; на огромных многоязычных ссылках, пестрящих римскими и арабскими цифрами, постскриптумами с длинными периодами после них, а также словечками вроде «Ibid.» и «op.cit.»; на ссылках, которые мимоходом давали понять, что вам известны все человеческие языки и все когда-либо напечатанные книги, и которые легко отсылали читателя к такой-то и такой-то странице специального издания; и на ссылках, которые, казалось, цитировали книги на всех языках, предварительно сократив название каждого процитированного труда до нечитаемости.
Джеральд с одобрением отнесся к тому, что эти труды не имели ничего общего с романтической дребеденью, которая разлагала умы и души читателей. В них шла речь о действительно стоящих проблемах этнологии, таких как брачные обычаи разных стран, виды мужской и женской проституции у различных народов, история педерастии – для каждой страны в отдельности, – а также история лесбийской любви, зоофилии, некрофилии, кровосмешения, содомии, онанизма и всех проявлений сексуальности во все времена. Здесь были представлены и другие, еще более оригинальные его работы, такие как «Попытка восстановления утраченных книг Элефантины», «Семя Миноса» с прекрасными иллюстрациями, тезисы докторской диссертации на тему «Культ Лингама», «Шабаш и ритуалы плодородия», опубликованная за счет автора книга «Миф об Аништар и Кальмуре», «Штудии о Приапе», а также множество других монументальных трудов, которые, хотя Джеральд этого не знал, заставили имя Джеральда Масгрэйва зазвучать в лекционных залах, университетских аудиториях и на страницах научных журналов.
In fine, эти тома сделали Джеральда Масгрэйва самым уважаемым и самым читаемым из американских этнологов, и Джеральд был весьма впечатлен трудолюбием, эрудицией и широтой взглядов своего тела. Среди этих книг был и один ученый трактат, посвященный историческому развитию, механике и отражению в литературе всех известных проявлений великих сил, которые создали все живое.
– Да, очень поучительно видеть, какое рвение и здравый смысл выказало мое тело при фиксации исторических и научных истин, в то время как я, словно цыган, бродил неизвестно где с головой, забитой всякими глупостями.
Затем на следующей полке Джеральд обнаружил еще четырнадцать томов с вырезками. Они были наполнены напечатанными в газетах похвалами и положительными отзывами критиков о книгах Джеральда Масгрэйва. Они содержали также отзывы ученых о его книгах. Внутрь были вложены письма, адресованные Джеральду Масгрэйву и написанные, в большинстве своем, теми странными людьми, которые постоянно пишут авторам, хотя многие из них принадлежали перу людей довольно почтенных.
– В мое отсутствие мое тело, благодаря своим книгам, стало уважаемым и даже видным гражданином. Мое тело, судя по его образу жизни, стало важной персоной. Проявляя также естественный интерес к слабостям великих людей, я также замечаю, что мое тело стало чем-то вроде старой сороки, которая в течение тридцати лет собирала все клочки бумаги, на которых было написано мое имя.
Затем Джеральд открыл черную шкатулку с серебряными уголками, в которой лежала пожелтевшая от времени рукопись. Ее Джеральд отнес на письменный стол. Оказалось, что его роман о героическом предке, Доне Мануэле Пуактесмском, остался таким, каким он его оставил: на его девяноста трех страницах не было изменено ни одного слова.
– Моему телу не хватило сил, чтобы подхватить порыв высокого вдохновения моей юности. Поэтому оно, понятно, нашло себе другие занятия и благодаря им стало личностью. Я не жалею об этом. Не всякое тело становится личностью. Но все-таки обидно, что миру не дано насладиться этим прекрасным отрывком.
Но тут дверь открылась. В дверном проеме стоял мужчина средних лет. И Джеральд тотчас же узнал свое физическое тело и увидел все следы, которые время наложило на него.
И Джеральд каким-то образом понял, какой уединенной, бедной событиями, самоотверженной и трудной жизнью знаменитого ученого все эти годы жило его тело. Эта старая сорока, сидя в этой пыльной комнате, в окружении этой детской коллекции маленьких кошечек, слоников, собачек, зайчиков, курочек, фарфоровых верблюдов и прочих дурацких игрушек, день за днем собирала ценные и интересные сведения в этих томах in quarto, а велеречивые славословия складывала в те альбомы. Вот, собственно, и все, чем он занимался. Так он жил в мире, в котором было такое изобилие возможностей, в мире, который можно было видеть, слышать, осязать, обонять и пробовать на вкус по своему усмотрению; в таком богатом мире, где каждый мог жить по-царски и никогда не унывать, обладая только тем наследством, которое достается всякому человеку – пятью чувствами.
В то же время такая самоотверженность не прошла бесследно: время заставило за нее дорого заплатить. Ослабленное тело выглядело нездоровым. Под слезящимися, мутными глазами набрякли белые мешки. Кожа у знаменитого ученого была одутловатая и казалась жирной. У него почти не осталось волос, кроме нескольких седых прядей. Он был сморщенным и худым, однако у него был на удивление большой, выпуклый живот. У него, очевидно, были больные почки, нездоровое сердце, испорченные зубы и разрушенная печень, а также почти все остальные последствия сидячего образа жизни в пожилом возрасте.
Тело этого украшения науки и литературы было, in fine, отвратительной грудой отбросов и повсюду нуждалось в заплатах. Павшее божество, увидев это совместное произведение времени, большой учености и жизни, проведенной в четырех стенах, могло только тряхнуть своей рыжей шевелюрой в знак презрения к этому единственному убежищу, которое теперь оставалось у низверженного бога.
Тем не менее Джеральд произнес слово силы, которое дал ему Горвендил. Затем у Джеральда помутилось сознание, он на мгновение испытал тошноту и почти ослеп...
Потом Джеральд обнаружил, что он стоит в дверях библиотеки, разглядывая тихую освещенную комнату. Перед ним стоял рыжеволосый, стройный молодой человек в синем кафтане, золотисто-желтом плаще и в высоком кружевном воротнике. Молодой человек улыбался Джеральду Масгрэйву своим женственным ртом, а в глазах мальчишки была ленивая, пренебрежительная усмешка.
Старый Джеральд Масгрэйв восхищался им с восторгом, который он почти ненавидел. Но потом понял, что мальчишка не имеет значения, и что он заключил выгодную сделку.
– Странное и славное слово ты сказал мне, – начал паренек. – Ты заключил страшную сделку. Ведь ты по своей собственной воле произнес слово, которое выкупило назад твое изношенное, больное тело теперь, когда оно ничего не стоит.
Джеральд ответил:
– Я, навсегда покинув Миспекское Болото, купил свободу от вездесущей магии Двух Истин. Я больше не влюблюсь с первого взгляда в лишенное изъянов женское тело. Я купил ноги, которые слишком стары, чтобы странствовать, уши, глухие к зову богов, к возбуждающей музыке великих мифов и к женской лести; я купил глаза слишком слабые, чтобы различить на горизонте огни Антана. Это хорошая сделка.
Затем он снова взял страницы романа тридцатилетней давности. «Он тоже остался неоконченным», – думал Джеральд, – как и все, за что я брался...
– Когда-нибудь он будет дописан, но уже не моей тонкой морщинистой рукой. Кто-либо другой – кто, может быть, еще не появился на свет – завершит как-нибудь историю Пуактесма, биографию Спасителя Пуактесма и его потомков и последователей, но сделает это далеко не так изящно, как мог бы написать ее я. Кто-нибудь другой вскоре при помощи незначительного, но отнюдь не презренного литературного искусства войдет в эту населенную чудесами провинцию, которая, все-таки, тоже была частью моего королевства... Кто-нибудь другой будет проходить по дорогам Беллегарда, Амнерана и Сторизенда и открывать эти пути для каждого. И таким образом, при помощи этого малого литературного волшебства, Пуактесм, возможно, станет новым Антаном – не таким красивым, но зато легкодоступным...
- Предыдущая
- 48/50
- Следующая
