Ангел Габриеля - Кейтс Кимберли - Страница 10
- Предыдущая
- 10/24
- Следующая
– Играйте с ним в любые детские игры, но только так, чтобы я ничего не слышал. И еще. Больше никаких разговоров об ангелах и волшебстве. Я не желаю, чтобы мальчик испытал разочарование, когда вас здесь уже не будет.
– Вы в самом деле верите, что я могу навредить Габриелю?
– Я бы сказал, что в отличие от моего сына я не верю в ангелов, звезды, чудеса и благодеяния, которые падают к нам с небес, даже если их сопровождают гирлянды из остролиста и пучки омелы.
Внезапная печаль омрачила черты Аланы.
– Я не знаю, кто вы такая и зачем сюда пришли, – продолжал Тристан, – но я понимаю, что на время вы понадобитесь Габриелю. Я также помню, что вы хотите расстаться с Лондоном. Если это так, я постараюсь объяснить это Габриелю.
Она смотрела на него с немым вопросом.
– Я думала, что уже выполнила здесь свой долг, но, может быть, я ошибаюсь.
Тристан нахмурился. Она говорила так, будто явилась сюда с какой-то целью. Спустилась с небес по лунному лучу. Будь проклята эта женщина, почему она смотрит на него с таким осуждением? Почему столько разочарования в ее прекрасных глазах, как если бы он не оправдал ее надежд? Как если бы она ждала от него чего-то другого? Чего – уж не чудес ли? Он никогда не был способен на чудеса, даже для жены и сына.
Какая разница, подумал он с раздражением. Они даже не будут встречаться в этом огромном доме. Она проведет здесь всего две недели. Две недели, и Габриель с его ангелом навсегда исчезнут отсюда.
Глава 5
Чердак походил на цветущий луг с богатой палитрой разнообразных оттенков, от самого яркого до самого бледного. Несколько выгоревшие бальные платья и нижние юбки, вышедшие из моды сюртуки и невыносимой яркости жилеты были вытащены из сундуков и разбросаны повсюду Габриелем, который использовал их для игры в шарады.
Вместе с Аланой они придумывали шарады, и тюрбан его бабушки украсил голову грозного неверного Саладина, а серебристый легкий шарф служил перевязью мужественному Ричарду Львиное Сердце. Они играли в шарады, и Мария Антуанетта шла на казнь, а сэр Ланселот спасал из пламени свою Гиневру.
Чего они только не придумывали, сколько было смеха! Они даже забыли, что сегодня Рождество и что по этому случаю каждый дом в городе полон гостей и родных, и все танцуют, пируют и веселятся.
Алана взглянула на своего маленького подопечного, спавшего на куче одежды, сжимая в руке надкусанное печенье. Если бы только Тристан мог видеть сейчас своего сына…
Тристан, с его полными грусти глазами и сурово сжатым ртом, с его широкими плечами, сгорбившимися под тяжестью мучительных переживаний, в которых он не мог признаться даже самому себе, не то что другим. И совсем другой Тристан в саду, его черные волосы припудрены снегом, красивое мужественное лицо оживлено…
Она очень рассердилась вчера на этого человека, который за прошедшие годы превратился в желчное, язвительное существо. Но в ту минуту откровения в саду, когда с его лица спала маска, Алана увидела его страдальческие глаза, ощутила его ранимость, признала в нем того прежнего, чуткого, доброго, любящего Тристана, хотя теперь он смотрел на нее через решетку им же самим созданной темницы.
Она устремилась к нему всем своим сердцем и отдала бы всю жизнь, только бы его глаза вновь засияли прежним светом. Она бы пожертвовала ради этого даже целым королевством, если бы небеса сделали ей такой подарок.
Алана принялась за уборку, укладывая одежду обратно в сундуки. Внезапно ее взгляд привлекла лошадь-качалка со сломанной ногой, слишком неустойчивая, чтобы на ней мог качаться ребенок, но и слишком дорогая сердцу, чтобы выбросить ее на помойку. Пространство под стропилами было переполнено воспоминаниями, отзвуками детства, первых балов и отшумевших свадеб, грустных траурных церемоний и погибших снов.
Алана забрела в самый дальний угол в поисках чего-то, что напомнило бы о прежнем, дорогом ей Тристане: писем тех лет, когда он учился в Харроу, или его крикетной биты.
Книга в кожаном переплете скрывалась под сломанным веером, и Алана вытащила ее наружу, прочитав на обложке надпись золотыми буквами: «Дневник Шарлотты Софии Кениг».
Шарлотта Кениг. Значит, этот дневник принадлежал жене Тристана. Алане следовало положить его обратно, туда, где слой пыли и паутины окончательно похоронит прерванные мечты, погубленные жизни и любовь.
Она не имела права читать эти страницы, но где еще найдет она ответ на мучившие ее вопросы, кто еще откроет ей правду, объяснит причину, изменившую мальчика Тристана, некогда подарившего ей рождественскую гинею?
«Я не могу, – подумала она, – я не могу читать о том, как Тристан ухаживал за ней, как он целовал ее. Как они полюбили друг друга. Я не выдержу такой пытки…»
Алана уже представила себе изящную белокурую девушку в объятиях Тристана и их первый любовный поцелуй.
Но если в дневнике спрятана тайна Тристана? Если, узнав ее, она сумеет помочь ему?
Дневник открылся прямо посередине, и взор Аланы упал на строку, написанную аккуратным почерком: «Сегодня Тристан попросил меня стать его женой…»
Слова острым ножом пронзили сердце Аланы. Она захлопнула дневник и сунула его обратно на полку, споткнувшись в спешке и чуть не упав на покрытую покрывалом кучу каких-то предметов. Раздался грохот, и деревянная рамка упала на пол, больно ударив Алану по ноге. Она наклонилась, чтобы вернуть рамку на место, и заметила под покрывалом блеск позолоты. С чувством вины она отодвинула материю в сторону. Как она смеет рыться в чужих вещах? Что заставляет ее бродить по чердаку в поисках прошлого, участницей которого она никогда не была, искать семейные реликвии людей, не связанных с нею родственными узами?
«Я только взгляну», – нашла она себе оправдание, сняла покрывало и ахнула от изумления. В слабом свете, льющемся из чердачного окна, Алана увидела беспорядочную груду картин: одни в рамах, другие на подрамниках, словно кто-то поспешно бросил их здесь, чтобы они больше не попадались на глаза.
На первой картине был изображен белый пони с золотистой гривой под попоной, как у средневекового рыцаря, а верхом на нем одетая сказочной принцессой маленькая девочка Бет Рэмзи, сестра Тристана. Сцена была живой и полной красоты, чего удается достичь только очень юным живописцам, и Алана замерла от восторга. В углу картины вилась размашистая подпись «Тристан Рэмзи».
Алана отставила в сторону портрет Бет и обнаружила под ним натюрморт: букет роз, веер и бальное карнэ с именем его владелицы Эллисон, воспоминание о первом бале и знак нежной любви Тристана к своей второй сестре.
Голос мальчика всплыл в памяти Аланы, и она услышала слова, перекрывающие завывание зимнего ветра: «Я буду самым великим художником на свете…»
Тогда Алана поверила ему всей своей детской душой, но она и представить не могла удивительной глубины его таланта и остроты восприятия, которой он обладал. Предметы и краски на картине были столь живыми и натуральными, что Алана невольно протянула руку, чтобы потрогать капельку росы на розовом бутоне, почти ожидая почувствовать влагу на пальцах.
Своим талантом Тристан мог соперничать с самыми знаменитыми художниками, в его картинах жил особый дух, притягивающий взгляд и заставляющий бесконечно любоваться ими.
Со следующего полотна на Алану смотрела молодая женщина в подвенечном платье, и Алана почувствовала невольную боль в груди. Каждый мазок кисти передавал особую нежность и надежду, каждый оттенок свидетельствовал о страстной и преданной любви. Почему же события приняли такой ужасный оборот?
Может быть, Тристан перестал рисовать оттого, что Шарлотта умерла? Может быть, Тристан лишился таланта, как отец Аланы потерял свой чудесный голос, потому, что его душевная рана была слишком глубока и жизнь потеряла для него смысл? Но Томас Макшейн, несмотря на весь свой талант, был слабым человеком, в то время как темные глаза Тристана светились упорной внутренней силой. И даты на полотнах свидетельствовали о том, что Тристан перестал рисовать через три года после свадьбы, задолго до смерти Шарлотты.
- Предыдущая
- 10/24
- Следующая
