Дьявольский вальс - Келлерман Джонатан - Страница 3

• Предыдущая
• 3/107
• Следующая

– Год?

Она кивнула.

– Для надежности я решила продлить срок до пятнадцати месяцев. Начала с еженедельных осмотров как амбулаторного больного и к девяти месяцам была настроена отпустить их до осмотра только в годовалом возрасте. Через два дня после обследования в девятимесячном возрасте они снова оказались в отделении неотложной помощи: посреди ночи возникли проблемы с дыханием – младенец проснулся, задыхаясь, с крупозным кашлем. Вновь мать делает искусственное дыхание, а затем родители привозят малышку сюда.

– А искусственное дыхание – не слишком ли сильный метод при крупе? Разве младенец действительно терял сознание?

– Нет. Она вообще не теряла сознания, просто задыхалась. Возможно, мать перестаралась, но, учитывая то, что она потеряла первого ребенка, как можно осуждать ее действия? К тому времени, когда я прибыла в отделение неотложной помощи, младенец выглядел нормально – ни температуры, ни болей. Но это и неудивительно. Прохладный ночной воздух может снять приступ крупа.

Сделали рентген ее грудной клетки, анализ крови – все нормально. Прописала декондестанты[6], обильное питье, отдых и уже собиралась отпустить их домой, но мать попросила оставить ребенка в больнице. Она была уверена, что у младенца серьезное заболевание. Я была практически уверена, что беспокоиться не о чем, но в последнее время мы наблюдали случаи тяжелейших респираторных заболеваний, поэтому я распорядилась принять ее в стационар, предписав ежедневно проводить анализ крови. Все показатели были нормальными, но через пару дней уколов при виде белого халата девочка впадала в истерику. Я выписала ее, вернувшись к еженедельным осмотрам, причем девочка на приеме буквально не подпускала меня к себе. Как только вхожу в кабинет, она начинает визжать.

– Да, такова привлекательная сторона профессии врача, – пошутил я.

Стефани печально улыбнулась и взглянула в сторону буфета.

– Они уже закрывают. Может быть, хочешь что-нибудь?

– Нет, спасибо.

– Если не возражаешь, я себе возьму – еще не завтракала.

– Конечно, давай.

Она быстро прошла к металлическим прилавкам и вернулась с половинкой грейпфрута на тарелке и чашкой кофе. Попробовала кофе и поморщилась.

– Может, к этому кофе нужно добавить конденсированное молоко? – спросил я.

Она промокнула рот салфеткой.

– Его уже ничто не спасет.

– По крайней мере, он бесплатный.

– Кто это говорит?

– Как? Врачам больше не положен бесплатный кофе?

– Что было, то прошло, Алекс.

– Еще одна традиция повергнута в прах, – вздохнул я. – Вечные бюджетные трудности?

– Ну а что же еще? Кофе и чай теперь стоят сорок девять центов за чашку. Интересно, сколько потребуется чашек, чтобы свести баланс?

Она принялась за грейпфрут. Вертя авторучку в руке, я заметил:

– Помню, как вы дрались за бесплатное питание для интернов и проживающих при больнице врачей.

Она покачала головой:

– Поразительно, что нам тогда казалось важным.

– Что, теперь финансовые дела хуже, чем когда-либо?

– Боюсь, что так.

Она нахмурилась, положила ложечку и отодвинула от себя тарелку.

– Ладно, вернемся к нашей истории. На чем я остановилась?

– Младенец при виде тебя поднимает визг.

– Да. Так вот, дела вновь начинают поправляться, и поэтому я опять сокращаю, а затем и совсем прекращаю амбулаторные посещения и назначаю следующий визит через два месяца. Через три дня в два часа ночи они вновь в отделении неотложной помощи. Вновь приступ крупа. Только на сей раз мать утверждает, что ребенок действительно потерял сознание, посинел. Опять искусственное дыхание и массаж.

– Через три дня после того, как ты отменила посещения? – переспросил я, делая пометку в блокноте. – В прошлый раз это случилось через два дня.

– Интересно, а? О'кей, я провожу обычные при неотложной помощи обследования. Давление крови у младенца слегка повышено, дыхание учащенное. Но она вдыхает большое количество кислорода, никаких хрипов. Все же я стала подозревать или острый приступ астмы, или реакцию на что-то, что вызывает у нее беспокойство.

– Страх вновь оказаться в больнице?

– Или это, или просто передавшаяся ей тревога матери.

– А у матери проявлялись внешние признаки беспокойства?

– Не особенно, но ты знаешь, как это бывает между матерью и ребенком – некие флюиды. В то же время я не могла исключить и чисто физический фактор. Когда младенец теряет сознание – это уже кое-что серьезное.

– Безусловно, – согласился я. – Но это могла быть и просто далеко зашедшая вспышка раздражения. Некоторые дети очень рано учатся задерживать дыхание и терять сознание.

– Я знаю, но с ней это произошло в середине ночи, Алекс, а не после какого-либо проявления упрямства. Поэтому я вновь принимаю ее в больницу, назначаю исследования на предмет аллергии. Полное исследование работы легких показывает – никакой астмы. Я уже начинаю подумывать о более редко встречающихся дефектах – о патологии на клеточном уровне, идиопатических образованиях в головном мозге, а также ферментных нарушениях. Их подержали неделю на пятом этаже – настоящая карусель из консультантов по всем специальностям, бесчисленные процедуры и осмотры. Бедная малышка впадает в истерику, как только открывается дверь в ее комнату. Но никто не может поставить диагноз, и за все время, что она находится здесь, – никаких дыхательных осложнений. Уверившись в своей теории, что приступ был вызван передаваемой тревогой матери, я выписала их. В следующий раз на приеме я не предпринимала никаких исследований, только пыталась играть с ней. Но она по-прежнему не желает меня признавать. Поэтому я осторожно заговорила с матерью о том, что ее тревоги передаются ребенку, но она не разделяет моего мнения.

– Как она восприняла этот разговор?

– Не сердилась – это не в ее привычках. Она просто сказала, что не понимает, как это может происходить, – ведь ребенок еще слишком маленький. Я объяснила ей, что фобии могут проявиться в любом возрасте, но было ясно, что это ее не убеждает. Поэтому я оставила этот разговор, отправила их домой, чтобы дать ей время подумать. Я надеялась, что, когда Кэсси исполнится год и риск внезапной младенческой смерти уменьшится, страхи матери ослабнут и девочка также начнет успокаиваться. Через четыре дня они вновь оказались в отделении неотложной помощи: круп, одышка, мать в слезах умоляет вновь принять их в стационар. Я приняла ребенка, но не назначила никакого обследования, ничего, даже отдаленно напоминающего какое-либо вмешательство. Только наблюдения. И младенец выглядел превосходно – даже не чихал. Тут я более серьезно начала разговаривать с матерью о психологической стороне проблемы. Однако опять безрезультатно.

– А она когда-нибудь упоминала о смерти первого ребенка?

Стефани отрицательно покачала головой:

– Нет. Я подумывала об этом, но тогда это казалось просто неуместным, Алекс. Это было бы слишком тяжело для нее. Я считала, что хорошо понимала ее состояние. Я была дежурным врачом, когда они принесли своего первого, мертвого, ребенка. Провела все посмертные обследования... Я сама отнесла его в морг, Алекс. – Она зажмурила глаза, потом открыла их, но смотрела куда-то в сторону.

– Это просто какой-то кошмар, – сказал я.

– Да... и я попала в это дело случайно. Они были частными пациентами Риты, но ее не было в городе, а я дежурила на вызовах. Я совсем не знала их, но завязла в этом деле – ведь мне пришлось проводить летальную комиссию. Я изо всех сил пыталась помочь им, дала направление в группу психологической поддержки, но это их не интересовало. Когда же через полгода они явились ко мне и попросили стать лечащим врачом новорожденного младенца, я была очень и очень удивлена.

– Почему?

– Я бы скорее подумала, что ассоциируюсь для них с трагедией, нечто вроде «убей гонца, принесшего плохие вести». Но у них не возникло подобного чувства, и я поняла, что обращалась с ними так, как должно.

• Предыдущая
• 3/107
• Следующая