Холод страха - Сланг Мишель - Страница 40

• Предыдущая
• 40/65
• Следующая

Вот уже восьмой раз я ухожу, а она остается. Да, я понимаю, у женщин свои секреты, и никогда, ни при каких обстоятельствах я не допущу бестактности, но все равно — вопрос просто комом в горле стоит: ну почему, черт возьми, почему я всегда должен уходить первым… и, кстати, почему это, когда бы я ни появился, она уже ждет?..

После долгих и осторожных утренних поисков я обнаружил-таки в папочкином комоде коробочку с обручальным кольцом. Едва пробило три, с волосами, расчесанными до бриллиантового блеска, цветком в петлице и чемоданчиком пожитков, я направился на встречу со счастьем. День был поистине прекрасен — ясен, безветрен, залит солнцем.

Автобус, рванувшись как бешеный зверь, унес меня в прекрасное грядущее.

Но, увы, чем ближе к Мэйферу, тем больше пробок — длинных, кошмарных. Я нервничал все сильнее — и не зря: к тому времени, как мы достигли Шафтсбери-авеню, у меня остались жалкие три минуты!

Нет, это просто возмутительно: в день, когда солнце сияет в честь моей свадьбы, мне вставляют палки в колеса… транспортные средства! Наконец автобус дотащился до Кембридж-серкус, и я, по очень подробному описанию дома, где надлежало свершиться величайшему событию моей жизни, сразу же опознал это ничем не примечательное здание. Мы приблизились к этому судьбоносному месту, снова застряли и — я незамедлительно использовал возможность выпрыгнуть из автобуса прямо напротив дома.

Я остановился, чтоб подхватить с земли чемоданчик, и — не мог удержаться! — бросил восхищенный взгляд на окна первого этажа. Скоро, очень скоро в одной из этих комнат я стану счастливым супругом.

Окна оказались прямо у меня перед глазами, и через стекло я отлично видел происходящее внутри. Еще бы — ведь я находился всего лишь в нескольких метрах!

Помню, показалось смутно, что мой автобус уезжает — странно, пробка осталась, где была. Заметил это, как сквозь дымку, — заметил, погруженный в иное пространство.

Рука, судорожно стиснувшая ручку чемодана. Взгляд, пересылающий в сознание картины. Картины происходящего в этой комнате на первом этаже.

То, что передо мною — окна именно нужной мне комнаты, стало ясно сразу же. Даже и не смогу объяснить, как я догадался, — ведь в эти считанные минуты я еще не видел ЕЕ.

Было ощущение, что я нахожусь в театре, — и вот, значит, справа на сцене располагался уставленный цветами стол. За цветами, полускрытые, регистрационные книги и маленький регистратор в полосатом костюме. А еще в комнате имелись люди, лениво фланирующие взад и вперед. Фланировали трое. Четвертая — неправдоподобная женщина с окладистой бородой — восседала на стуле у окна. Один из мужчин, я заметил, наклонившись, заговорил с нею. Человек с самой, наверное, длиной шеей на свете — такой, что стоячий его воротничок был длинною с добрую трость, выше которой неловко торчала крошечная смешная птичья головка. Оставшихся двоих джентльменов, блуждавших туда-сюда, трудно даже и описать. Один — лысый как колено, с лицом и черепом, темно-синими от сплошной татуировки, с золотыми зубами, горевшими во рту подобно пламени. Другой — стройный, элегантный юноша. Сначала он показался мне вполне обычным… сначала. Пока в какой-то миг не приблизился к окну. Пока не выяснилось, что вместо кисти левой руки из его отглаженной манжеты торчит козье копыто.

И вот тогда-то все и случилось. Совершенно внезапно. Отворилась дверь. Головы всех присутствующих повернулись в одном направлении. Мгновение — и в комнату собачьей трусцой вбежало нечто.

Только это была не собака. Совсем не собака. Это создание передвигалось вертикально. С первого взгляда я принял ее за большую заводную куклу, так мало возвышалась она над полом. Лица я еще не различал… но что поразило меня сразу же — так то длиннющий атласный шлейф, волочившийся за нею по ковру.

Создание остановилось у захлебывающегося цветами стола — и начались улыбочки, и жесты, и вежливые поклоны, — а потом человек с самой длинной в мире шеей выдвинул в центр комнаты высокий табурет и с помощью юноши с козлиным копытом водрузил на него тварь в белом, расправил тщательно фалды атласного платья, спадающего до земли, — так, что не возникало и тени сомнения: у регистрационного стола горделиво стоит высокая женщина.

Я все еще не видел ее лица — но теперь это было уже не важно. Я и так знал, каким оно будет, это лицо. К горлу подхлестнула тошнота — и я безвольно сполз на скамейку, сжимая виски ладонями.

Не помню, в какой автобус я вскочил. Не помню, когда он тронулся с места. Не помню, сколько я ехал, все дальше и дальше, — пока мне не сказали, что это — конечная остановка, что мне надо сесть в другой автобус, идущий в обратном направлении, и ехать назад. И вот тогда невнятное, смутное облегчение стало целительным бальзамом проливаться на мою душевную рану. Этот автобус привез меня к дверям дома, родного дома ох, как же теперь я рвался туда! Но сильнее, много сильнее облегчения был СТРАХ. Оставалось одно — молиться. Господи, только бы снова не застрять на Кембридж-серкус!

Я сжался на сиденье. Я боялся снова увидеть ту, которую бросил. Нет, не я обманул ее — она меня, но брошена-то все равно она!

Автобус подкатывает к Кембридж-серкус, и я напряженно вглядываюсь в полутьму. Как раз рядом с этим проклятым домом — фонарь. В конторе темно. Автобус едет дальше, я оглядываюсь, замечаю людей, стоящих под фонарем, и — сердце в груди обрывается…

Они стоят там, сплоченные, точно слившиеся в единое целое. Стояли так, словно с места не сойдут, пока не свершат правосудие. Они. Эти пятеро. Я видел их — сколько? Секунду? И запомню эту секунду навеки. Освещенные фонарем фигуры. Длинношеий со смешной птичьей головкой, с острым, стеклянным блеском в прозрачных глазах. Лысый маленький человек, татуированный лоб — набычен, на синеве узоров — желтоватые отсветы. Стройный юноша в изящной, небрежной позе, на тонком лице — оскал такой ненависти, что и вспомнить жутко, руки — глубоко в карманах, но контуры копыта проступают сквозь ткань. Чуть впереди — бородатая женщина, гигантская глыба зла, и в ее огромной тени, в последние доли мгновения, когда автобус уже уносил меня в безопасность, я в последний раз увидел большую светловолосую голову — низко-низко, у самой земли.

Голову, которая в вечернем сумраке казалась странным бледным шаром с намалеванным алым ртом, изогнутым в сатанинскую злобную ухмылку — ухмылку даже не человека, но дикого зверя.

Пятеро остались далеко позади, остались под фонарем, как нелепые восковые фигуры, как ночной кошмар, время шло, автобус ехал — а я все видел их. Так, словно они стояли в автобусе. Стояли у меня перед глазами. И сейчас стоят.

Я добрался домой, рухнул на кровать и зарыдал. Мать с отцом, должно быть, очень хотели узнать — почему, но не спросили ни о чем. Так до сих пор и поспрашивают.

Я помню тот вечер. Время после ужина. Шесть лет назад. Я сижу в своем собственном удобном кресле, на шоколадном знакомом ковре. Я помню, с какой мучительной нежностью смотрел я на жилет отца, обсыпанный пеплом, на милые встрепанные усы, на щемящие душу скошенные каблуки материнских туфель. Тот вечер — и я осознавал, как отчаянно люблю все это, как не мыслю без этого своего существования.

С тех пор я вообще не выхожу из дома. Кажется, для меня так лучше…

• Предыдущая
• 40/65
• Следующая