Рыцарь Хаген - Хольбайн Вольфганг - Страница 44

— Значит, ты сдаешься?

Снова горькая улыбка скривила его рот.

— Сдаюсь? Нет. Я буду бороться с ним, изо всех сил. Но не мечом — в такой битве мне не победить его никогда. — Он помолчал, затем продолжал, обращаясь теперь будто к самому себе: — Я думал об этом все время, с тех пор как вы выступили в поход. Я молился всем богам, чтобы он пал в бою, зная, что этого не случится. Я знал, что он вернется победителем и разобьет он не только саксов, но и меня. Наверное, ты будешь презирать меня, но я не могу поступить иначе. Он получит Кримхилд. Пусть он получит ее и с нею убирается в свою империю нибелунгов.

— Значит, ты продаешь свою сестру?

Гунтер кивнул:

— Да. Тебя это ужасает, не так ли? Но кому это повредит? Кримхилд, которая его любит? Зигфриду, который, быть может, удовольствуется добычей и не потянет руки к Вормсу? Воинам, которые не должны будут погибнуть в бессмысленной драке?

— Тебе, — отвечал Хаген, — Тебе и короне, которую ты носишь, Гунтер. Отец оставил тебе в наследство эту землю не затем, чтобы ты…

— Молчи. Я знаю, что ты хочешь сказать, и не хочу этого слушать. Я все уже давно решил.

— Но как же твое самоуважение?

— Самоуважение! — Гунтер горько засмеялся. — Как я ненавижу эти слова! Честь, слава, самоуважение!.. Спустись вниз и посмотри на раненых, Хаген. Пройдись по городу и деревням, погляди на женщин, оплакивающих мужей и отцов, расскажи им о славе и чести. Они осыплют тебя проклятиями — и будут правы. Совсем еще недавно я отклонил предложение Людегаста откупиться от него, думая о чести и самоуважении, Хаген. Страна истекает кровью, в то время как мы здесь готовимся к празднеству. Мне нужно было тогда еще сдаться и заплатить эти позорные деньги, которые требовал сакс. Возможно, они назвали бы меня трусом, но они и так исподтишка поговаривают об этом. Кто мне принес эту славу, Хаген? — Он покачал головой, — Слава эта досталась Зигфриду, а не мне и даже не Бургундии. Наши воины пали, чтобы божественный нимб Зигфрида засиял чуть ярче, а меня они все равно считают слабаком. Да, верно, так оно и есть.

— Нет, Гунтер, — мягко перебил его Хаген, но Гунтер не дал вымолвить ему больше ни слова:

— Я прав. Ты это прекрасно знаешь, и я тоже. Я никогда не хотел этой короны, но меня заставили ее надеть, и теперь приходится нести эту ношу. — Он осекся и провел рукою по лбу. — Нет, Хаген. Я решил окончательно. Слишком часто я поступал по законам чести и слишком много неприятностей из-за этого получил. Я дам Зигфриду то, чего он требует, купив тем самым мир и покой для моей страны. Пусть меня презирают потомки. Лучше, если они станут считать меня трусом, нежели человеком, погубившим Бургундию.

— Он не удовлетворится этим, Гунтер. Он уйдет вместе с Кримхилд, но еще вернется и тогда предъявит новые требования. Ты будешь и дальше сидеть на бургундском троне, но истинным ее властителем назовут Зигфрида.

— А сейчас его зовут Хаген, — тихо промолвил король.

Хаген оцепенел:

— Ты…

— Но это так. Мы оба знаем это вот уже долгие годы, Хаген. Но делаем вид, будто ничего не замечаем. Я не хочу больше лгать, — Немного помедлив, он поднялся, нахмурившись, — Я должен идти, Хаген. У короля мало времени, ты ведь понимаешь. И твой страж сожрет меня живьем, если я задержусь у тебя.

Хаген тоже хотел подняться, но король остановил его.

— Нет, ты останешься в постели и будешь слушаться лекаря, — строго приказал он, — Я больше не допущу, чтобы ты подвергал себя опасности. В крайнем случае придется заковать тебя в цепи, — На прощание он еще раз улыбнулся и вышел.

Хаген долго смотрел ему вслед. Чувство беспомощности накатило на него тяжелой волной. Он должен был ощущать облегчение — тяжесть решения упала с его плеч, — но ничего подобного Хаген не испытывал. Совсем наоборот.

Время тянулось мучительно медленно. Хаген выздоравливал с трудом, и прошло немало дней, прежде чем он снова попытался встать с постели. Снова, как ребенку, ему пришлось учиться ходить. Порой его посещала даже мысль, что лучше бы он погиб в бою, как подобает храброму воину, чем чувствовать себя таким беспомощным. Не раз заговаривал он об этом с Радольтом, но лекарь лишь всезнающе улыбался, делая вид, что не слышит его жалоб.

И все-таки он поправлялся, хоть и в сотню раз медленнее, чем хотел, и в десять раз медленнее, чем обычно. Постепенно он набрал прежний вес, и в такой же степени, как выздоравливало его тело, тоска поселялась на его ложе. Он изучил уже все углы комнаты, каждую трещинку на полу, а один и тот же вид из окна во двор стал ему просто невыносим.

За неделю до Троицы он впервые вышел на улицу и пошел маленькими шаркающими шажками, одной рукой опираясь на своего брата, а другой — на Ортвейна. Ощущение было такое, что в первый раз за последние недели ему позволили свободно вздохнуть. Покои Кримхилд были, без сомнения, самыми просторными и уютными в крепости, но в сравнении с простором безупречно голубого неба, с приветственным шелестом весенней листвы они выглядели мрачной и тесной тюрьмой. Воздух был чист и свеж, золотистое солнце заливало двор ярким светом, сияя на шлемах и щитах стражников на башнях. Сжав руку брата, Хаген остановил его, осторожно высвободил свои руки и, еще пошатываясь, шагнул вперед самостоятельно.

— Получается? — улыбнулся Ортвейн. Во взгляде его, однако, сквозила озабоченность.

Хаген кивнул, осторожно отстранил протянутую руку племянника и глубоко вздохнул. В воздухе веяло прохладой, ветер доносил до крепости с Рейна запах влаги — Хаген наслаждался каждым вдохом, отдаваясь пьянящему чувству свободы. Он снова жил. Он ощущал на лице ласковые лучи весеннего солнца, а под ногами — твердый булыжник мостовой. Каким он был глупцом, решив свести счеты с жизнью!

— Тебе нельзя переутомляться, — заметил Данкварт, когда Хаген, оперевшись на его плечо, вновь медленно побрел по двору. — Вспомни, что говорил лекарь.

— Переутомляться? — Хаген улыбнулся, — Не беспокойся — я вовсе не собираюсь садиться в седло.

— Да ничего и не выйдет, — заявил брат, — Гунтер под страхом смерти запретил конюхам подпускать тебя к лошадям.

Решив промолчать, Хаген, медленно переставляя ноги, направился к воротам. Он ощущал необычную усталость, но ходьба его не утомляла, напротив, она придавала ему сил, словно жизнь с каждым шагом возвращалась в его тело. Он отпустил руку брата и пошел самостоятельно. Возле ворот он остановился, оглядываясь вокруг. Вормс изменился, но, в чем именно, Хаген никак не мог уловить. И тут он вдруг сообразил: царила необычайная тишина. На стенах были выставлены караулы, но даже в мирное время их всегда было больше; шумной суеты, обычно наполнявшей двор, как не бывало. Все звуки слышались как-то приглушенно.

— Что… случилось? — запинаясь, будто боясь услышать ответ, пробормотал Хаген.

— Что случилось, дядя Хаген? — Прежде чем ответить, Ортвейн бросил взгляд за ворота, на город, — Вормс истек кровью, вот что случилось. Положение сейчас не лучше, чем несколько недель назад. Гунтер переправил всех раненых, лежавших здесь, в город, чтобы они не мешали приготовлениям к празднеству.

Хаген вздрогнул.

— Но это же невозможно. — Он кивнул на стражников: — Неужели это все, кто уцелел?!

— Конечно, нет, — вмешался Данкварт. Хаген увидел, как он бросил сыну предупреждающий взгляд, незаметно качнув головой, — Остальные все в городе, помогают лекарям и священникам, а многие отправились по стране закупить провизию к торжеству, созвать шутов и скоморохов, раздать приглашения.

Звучало это как насмешка. Хаген уже понял по случайно услышанным обрывкам разговоров, что далеко не все в Вормсе были рады предстоящему празднику. Победу нужно было отпраздновать, но Хагену казалось, что Гунтер немножко перегибает палку. Приглашены были не только правители дружественных Бургундии империй, но и короли и благородные дворяне со всей округи — насчитывалось их уже более тридцати, если он не ошибался.