Знак Вишну - Черкашин Николай Андреевич - Страница 15

• Предыдущая
• 15/58
• Следующая

Человек с заячьей губой пришел в час ночи, когда Дита, устав ждать, прилегла на ворох старых сетей. Первым делом он пригасил фонарь и, не снимая рыбацкого плаща, подсел к столику с едой. Кофе ничуть не остыл, и человек был очень тому рад. Блаженно отдуваясь, выпил сразу три стаканчика, потом набросился на еду. Пока он ел, Дита хорошо рассмотрела его широкое лицо, круто срезанный нос, раздвоенную заячью губу. Утолив первый голод, гость предложил девушке разделить трапезу. От кофе Дита не отказалась и даже позволила незнакомцу плеснуть в стаканчик толику коньяка из плоской карманной фляжки. Не очень-то церемонясь, человек с заячьей губой опрокинул флягу себе в рот, сделав несколько крупных глотков, после чего заметно повеселел. Он завел речь о несчастных женщинах Германии, надолго теперь лишенных самой главной радости жизни, поглядывая при этом на ворох сетей, примятых девичьим телом. Он предложил передохнуть до утра, встал и вдруг крепко обхватил Диту за плечи. Девушка вырвалась, отскочила в угол и выхватила из сумочки маленький дамский браунинг. Не надеясь на оружие, она предупредила, что пожалуется господину Вишну, и это отрезвило Заячью Губу куда больше, чем наставленный браунинг. Он натянуто рассмеялся и пообещал быть самым галантным в мире кавалером.

В пять утра они если на велосипеды с плетеными корзинами на багажниках, в каких крестьяне возят продукты в город, и двинулись в сторону Альтхафена.

Всю дорогу Дите казалось, что за ним и следят, она отчаянно налегала на педали, так что Заячьей Губе приходилось поднимать свое грузное тело с седла и вовсю работать ногами. Перед самым городом они въехали в полосу утреннего тумана. У Диты полегчало на душе, перестали мерещиться чужие глаза. Без всяких происшествий они докатили до пустынной Кирхенплатц, спрятали велосипеды в торфяном сарайчике. Дита отперла боковую дверь кирхи, и там, в храме, ее охватило неприятное ощущение чужого скрытого взгляда. Проводив Заячью Губу в подземелье, она трясущимися руками задвинула плиту на место, поблагодарила бога за благополучный исход дела и поднялась к себе. Не раздеваясь, рухнула на кровать и так пролежала в полузабытьи, пока на тихой площади не взрокотал тяжелый мотоцикл. Дита очнулась, разобрала постель, стянула было кофточку, но вовремя вспомнила, что боковая дверь храма осталась закрытой только на крюк. Она взяла сумочку, тяжесть лежавшего в ней браунинга внушала уверенность, и, как была в домашних тапочках, спустилась по внутристенной лестнице в алтарь. У нее подкосились ноги: возле сдвинутой плиты сидел на корточках русский солдат.

Выследил!

Никого вокруг не было. Дверь закрыта. Солдат сидел шагах в десяти и внимательно вглядывался в воду. Он был так увлечен своим занятием, что не обернулся на легкий шорох в алтаре. Ледяными пальцами Дита нащупала в сумочке пистолет, и холодная сталь браунинга показалась ей горячей. Четыре выстрела гулко отдались под высокими сводами храма. Солдат неловко завалился на бок, и рука его свесилась в воду. Фрейлейн Хайнрот с ужасом смотрела на безжизненное тело. Это был первый убитый ею человек. По ступеням алтаря еще катилась, звеня и подпрыгивая, гильза последнего выстрела. Дита бросилась за ней, словно за оброненной монеткой, и это невольное движение вывело ее из столбняка. Все, что делала она потом, происходило само собой — быстро, бездумно, автоматически, будто она повторяла это сотни раз и именно здесь же, в этих нелепых тапочках и с этой зажатой под мышкой сумочкой. Дита вытащила руку убитого из проема и быстро задвинула плиту. Она оттащила труп за ноги к баррикаде скамеек, оставила его там и, подобрав свалившуюся с головы солдата пилотку, принялась подтирать ею красные капли на каменном полу. Тут она вспомнила про незапертую дверь и метнулась в боковой придел. Прежде чем накинуть крюк, выглянула наружу. У крыльца стоял зеленый военный мотоцикл с коляской. На секунду она растерялась. Если труп можно было куда-то спрятать, то что делать с громоздкой машиной? В «торфотеку» ее не закатишь... Но мотоцикл мог еще подождать. Главное — убрать труп.

Диту осенило. Она отодвинула плиту и приволокла солдата к могиле Артензиуса. Спихнула убитого в воду, а заодно и сунула следом уложенную в стопку одежду. Дита даже не задумалась, чья она... Поставила крышку на место. Огляделась. Ничто не выдавало в храме следов насильственной смерти и скоропалительного погребения. Теперь оставался мотоцикл... В союзе девушек-нацисток фрейлейн Хайнрот училась стрелять, метать гранаты, водить армейский «цундап».

Она вышла из кирхи, оглядела машину. Сесть за руль и перегнать мотоцикл подальше от дома было столь же заманчиво, сколь и безрассудно. Но Дига уже ухватилась за эту мысль, первую пришедшую ей, и все в том же лихорадочном запале, в каком заметала следы убийства, включила зажигание и, как была в домашних тапочках, ударила по стартеру. Ей повезло: мотор завелся с пол-оборота.

Воздух рвался из груди, плита не поддавалась, и Орест, почти теряя сознание, пронырнул сквозь лаз в выходное колено сифона. Дрожа от холода и пережитого потрясения, он выбрался по скобам в затхлую темноту, осторожно нащупал пол из рифленого железа. Он не верил ни в какую чертовщину, хотя и наслушался в свое время всяких легенд о замках, склепах и подземельях. Орест ничуть не сомневался, что плиту задвинул Лозоходов, но терялся в догадках, зачем ему это понадобилось. Пошутил? Да за такие шуточки!.. Может, кто-то вошел и он испугался? Сержант не из пугливых, к тому же вооружен пистолетом... Лозоходов враг, агент «вервольфов»? Пожалуй, это самое нелепое, что могло прийти в голову...

Попытаться пронырнуть во второй раз Еремеев не решился — слишком свеж был ужас, пережитый в воде под плитой. Он прислушался. В стылой тишине звучно шлепались в колодец капли. Должно быть, срывались с потолка. Орест выпрямился и нашарил над головой низкий шершавый свод, ссыпав целый дождь холодных капель. Поежился, снял и отжал трусы, струйки воды пролились оглушающе громко.

Глупо. Все глупо. И то, что полез искать сифон, и то, что Лозоходыч задвинул плиту, и то, что придут «вервольфы» и он предстанет перед врагами в столь беспомощном и непотребном виде. Уж лучше бы утонуть тогда, в подвале под ратушей... Ни пистолета, ни документов, ни одежды.

Холод пробирал не на шутку. Пришлось сделать несколько приседаний, разогнать кровь. Орест представил себе, как нелепо все выглядит со стороны — голый контрразведчик в логове врага, в могильном склепе, приседает и встает, встает и приседает с усердием образцового физкультурника. Стало смешно, и страх слегка рассеялся. Он развел руками и попытался определить размеры своего пространства. Нащупал что-то вроде сужающегося коридора. Осторожно шагнул в темноту, затем еще и еще. Стенки округлились и превратились в жерло бетонной трубы, по которой можно было передвигаться лишь на четвереньках. В конце концов, если есть вход, должен быть и выход. Может, удастся попасть в какой-нибудь разветвленный ход, а там выбраться через отдушину, смотровой колодец или подвал, соединенный с подземельем, как там, под руинами аптеки.

Метров через сто труба кончилась и начался узкий коридор. Тьма по-прежнему стояла кромешная; Орест вглядывался до рези в глазах, пытаясь различить хоть призрачное подобие пробивающегося света. Он шел, выставив вперед руки, как это делают внезапно ослепшие люди, и с замиранием сердца ждал, что в любую секунду могут ударить в глаза огни фонарей и раздастся короткий лающий окрик. Лишь бы не стреляли сразу... Еремеев лихорадочно продумывал «легенду» на случай допроса. Придумалось что-то не очень складное... Да и как объяснишь свое появление в городских катакомбах в одних трусах? Кто он? Откуда? Как попал и что ему здесь нужно, на заповедных тропах «вервольфов»? Еще в бетонной трубе Орест приготовил фразу о якобы имеющемся у него важном сообщений. «Сообщение» это тоже надо было сочинить поумнее. Главное, чтобы не изрешетили в первые секунды.

• Предыдущая
• 15/58
• Следующая