Каббалист - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович - Страница 22

• Предыдущая
• 22/39
• Следующая

Р.М. не собирался показывать рисунки Евгению, а теперь пришлось принести папку. Евгений набросился на рисунки, будто на детектив с загадочной концовкой.

— Ну, дает! — прокомментировал он.

— Это ведь не произведения искусства, — сухо сказал Р.М. — Она пыталась изобразить то, что видела, потому что описать словами не могла.

— Значит, у нее действительно с психикой было не в порядке, — сказал Евгений, — если, конечно, ты прав.

— Замечательный силлогизм, — мрачно сказал Р.М.

— Слушай, — спросил Гарнаев, — твоя поездка и уход с работы случайно совпали во времени, или здесь есть причинная связь?

— Косвенная, — Р.М. кивнул. — И Таня зря вот так… Мы ведь все обсудили прежде, чем я написал заявление.

— Рома, — тихо сказала Таня, — я не умею с тобой спорить, мне кажется, ты всегда прав, даже когда ты неправ, ведь и так бывает. Ты очень убедительно говоришь, и я соглашаюсь, а потом ты уходишь, и я перестаю понимать, а когда возвращаешься, я перестаю понимать свои сомнения. Это какой-то гипноз…

— Гипноз творческой личности, — Гарнаев хохотнул.

— Все гораздо сложнее, чем вы думаете, — сказал Р.М. — Мы с Таней проживем, появится больше времени, значит, и писать буду больше, гонорары пойдут. Не в этом дело. А в том, что нужно отвечать хотя бы перед собой за все, что творишь.

— Непонятно, — сказал Евгений. — Ты-то что натворил?

— Надя погибла потому, что двадцать лет назад я проводил тестовые опыты с ее матерью. Наверняка есть и другие девочки или девушки, которым грозит то же самое и по той же причине. И я обязан всех отыскать и попытаться обезопасить. Ясно?

— Неясно, — буркнул Евгений, переглядываясь с Таней.

Р.М. перехватил этот взгляд и подумал, что и здесь на понимание рассчитывать нечего. Для Гарнаева наука — то, что написано в книгах. Хотя он и изучил все, что сказано о психологической инерции, бороться с ней так и не научился. А для Тани все это — давняя история, к которой не следовало возвращаться: мало ли что может случиться с человеком за двадцать лет, есть в жизни случайности, такие странные и непредсказуемые, что никогда не поверишь, и разве можно из-за такой случайности ломать устоявшийся быт, а может, и жизнь?

— Ну, ладно, — Р.М. вздохнул. — Придется вам поверить мне на слово. Если все окажется так, как я думаю, тогда и сумею объяснить. Да тогда и объяснять не придется, потому что… начнется новая эра, понимаете?

— Эпоха ведьм? — иронически спросила Таня.

Романа Михайловича покоробила эта ирония, которой в голосе жены никогда прежде не было.

— Нет, не эпоха ведьм, — резко сказал он и встал. — Просто новая эпоха.

Гарнаев начал прощаться и неожиданно попросил на время несколько рисунков из Надиной папки. Р.М. думал, что Евгений выберет те, что с глазами, они действительно впечатляли, но отложены оказались совсем другие, с бессмысленным переплетением линий и цветов.

— Бери, — Р.М. пожал плечами, — только не потеряй.

Таня не сказала больше ни слова. Так и легли молча, впервые за много лет.

С утра зарядил дождь. В былые годы именно в такую погоду Р.М. брал на работе отпуск, садился за машинку и под шелест капель писал рассказы. Таня это знала, и в дождливые осенние дни вставала поздно, стараясь не мешать мужу даже шорохом. Рассказы Р.М. писал быстро, бывало, что за неделю, а «Ожог разума», лучший рассказ его сборника, был написан начерно за один день — но какой! Ураган, деревья вырывало с корнями, дом гудел.

Все-таки Р.М. условился с Родиковым о встрече и передал ему список из тридцати семи фамилий. Вернувшись, позвонил на работу и попросил отпуск на три дня за свой счет. В ответ услышал длинную тираду, которую трудно было понять из-за нормально плохой работы телефонной линии. Р.М. тем не менее решил, что разрешение получено и, отключив телефон, сел за машинку.

Он писал рассказ о странном мире, придуманном во время полета в Каменск. Впрочем, рассказ оказался немного другим по сюжету, хотя идея сохранилась. Идея мира, где люди не занимаются экспериментами и наблюдениями, потому что сама природа (или бог? или кто-то еще, создавший этот мир?) отвечает на прямо поставленные вопросы, нужно только суметь их верно задать и воспринять ответ. Люди и не подозревают, что вопросы природе можно задавать косвенно — экспериментируя и анализируя увиденное. Люди и в отношениях между собой ведут себя так же — обо всем спрашивают прямо, никаких недомолвок. Судить о человеке не по его ответам, а по поступкам никому не приходит в голову. Поступки ведь не расходятся с тем, что люди сами говорят о себе. В мире существует Лад — особый вид мировой гармонии.

И однажды рождается Бунтарь, хотя никто об этом не подозревает. Обычный ребенок, и задает он до поры до времени обычные вопросы. Став юношей, он ощущает смутное недовольство собой (вот с какой малости начинается великое!) и почему-то не спрашивает отца — что это с ним произошло. Он не знает, что происходит со всеми, не знает, что нужно делать в таких случаях, думает, что недовольство — лично им выстраданное ощущение, которым делиться нельзя, а спрашивать о причинах бессмысленно. Это первый шаг к ереси, но и этого он не подозревает.

Что дальше? Он становится физиком, занимается исследованиями строения вещества, его избирают в Совет, и он не только придумывает вопросы, но задает их природе, участвуя в церемонии. Однажды он догадывается, каким должен быть ответ на еще не заданный вопрос. День Узнавания через неделю. Вопрос выбран, и Бунтарю видится идея эксперимента (он не знает этого слова и думает так: «самостоятельный поиск ответа»), он собирает из склянок, реечек, металлических тросиков установку и ставит первый в истории опыт. И получает ответ. Теперь он знает о строении вещества больше, чем все люди, и еще в течение недели он будет знать больше всех. А если… Если его решение неверно, и ответ вовсе не такой? Какое же это мучительное ожидание — будто висишь над пропастью на тоненьком тросике и видишь, как конец его перетирается о камень, и думаешь — придет ли помощь раньше, чем тросик оборвется. Что-то похожее по остроте он испытал пять лет назад, когда просил Лию стать его женой, а она попросила неделю на раздумья. О чем тут раздумывать — он не понимал и по сей день. Либо женщина любит, и тогда ей самой это ясно, либо не любит, и тогда раздумывать унизительно для обоих. Но та неделя была для него ужасной. Как и эта.

В День узнавания он пришел в зал Совета раньше всех. Члены Совета надели традиционные шлемы, устроились в Круге знания и вознесли Вопрос, выстраданный всей планетной наукой. Он ждал — что же случится в его мозгу, ведь там уже есть один вариант ответа, и если явится второй, если этот второй он ощутит как порождение собственного сознания, это будет означать крах его жизненной концепции.

Но ничего не случилось. Его мысли и чувства остались при нем, он ждал, готов был кричать «Ну когда же? Когда?» И только после того, как все стали снимать шлемы и обмениваться впечатлениями, он понял, что выиграл — ответ оказался именно таким, какой он нашел сам, потому-то с ним ничего не произошло, ничего не изменилось. И значит, теперь изменилось все. Мир, в котором уме жить, стал иным. И он знал, что погибнет в тщетных попытках убедить людей в своей правоте. Он видел свой путь так же ясно, как видел в день свадьбы свою будущую жизнь с Лией: всплеск счастья и разрыв. Он не рассуждал о том, идти ли по этой дороге, он уже шел, и ему было страшно, как бывает страшно человеку, бредущему по краю километрового обрыва, но не идти он не мог, как не мог не дышать.

Если мир меняется, то — навсегда…

Неделю спустя шеф нашел человека на его место, и Р.М. получил расчет. «Экономика должна быть экономной», — процитировал он классика, отдавая Тане последние заработанные на постоянной работе деньги. Таня не ответила, и Р.М. опять подумал, что после его возвращения из Каменска она стала другой. Он думал об этом часто, но ничего не мог изменить, потому что знал

• Предыдущая
• 22/39
• Следующая