Список Шиндлера - Кенэлли Томас - Страница 24

• Предыдущая
• 24/107
• Следующая

- Хватает дел и с производством, - проворчал он. - Более чем хватает.

Воспоминания о днях юности, мотоциклах захватили их. Посыпались шутки по поводу аппарата, который Оскар собрал по кусочкам еще старшеклассником. Сколько было грохота! Да уж, его пятисоткубовый Галлони грохотал на славу. Шум в кафе нарастал по мере того, как падал уровень коньяка в бутылках. И к концу ужина они превратились в компанию старых школьных друзей: так сияли их лица, словно они вновь обрели утраченный смех, да так оно и было на самом деле. Затем один из них посерьезнел.

- Послушай, Оскар. Тут обедает твой отец, и он всегда в одиночестве.

Оскар Шиндлер смотрел в рюмку с коньяком. Лицо его побагровело, но он лишь пожал плечами.

- Тебе надо бы поговорить с ним, - сказал кто-то. - Бедный старик, от него осталась лишь тень.

Оскар сказал, что он лучше пойдет домой и начал было вставать, но руки приятелей вцепились ему в плечи, заставив снова сесть.

- Он знает, что ты здесь, - заговорили они. Двое уже отправились в пристройку к залу и уговаривали старого Шиндлера присоединиться к их обеду. Оскар, охваченный паникой, наконец поднялся, но пока рылся в карманах в поисках бумажника, из зала, влекомый двумя молодыми людьми, появился Ганс Шиндлер, на лице которого было страдальческое выражение. Оскар оцепенел, увидев его. Как бы он ни гневался на своего отца, он всегда считал, что, если им и суждено сблизиться, путь этот придется пройти ему. Старик был слишком горд. Тем не менее, сейчас он позволил, чтобы его привели к сыну.

Пока их двоих подталкивали друг к другу, первым жестом старика стала смущенная улыбка, сопровождаемая движением бровей. Этот знакомый жест поверг Оскара в смятение. «Я ничего не мог сделать, - словно бы хотел сказать ему Ганс. - И брак, и все остальное, что было между твоей матерью и мною, - все это развивалось по своим законам». Мысль, скрывавшаяся за этой мимикой, могла быть и другой, но этим же вечером Оскар видел точно такое же выражение на другом лице - на своем собственном, когда, глядя на себя в зеркало в холле квартиры Эмили, он пожал плечами: «И брак, и все прочее - все развивается по своим собственным законам». Он обменялся этим взглядом с самим собой, и вот - он уже пропустил три порции коньяка - об этом же дает ему понять его отец.

- Как поживаешь, Оскар? - спросил Ганс Шиндлер. Последнее слово прозвучало со зловещей одышкой. Здоровье отца стало куда хуже по сравнению с теми временами, когда он помнил его.

Оскар Шиндлер решил, что даже герр Ганс Шиндлер заслуживает человеческого отношения - мысль, которую он был не в состоянии усвоить за чаепитием у своей сестры; и, обняв старика, он трижды расцеловал его в обе щеки. Почувствовав прикосновение отцовской щетины, он не смог удержаться от слез в окружении компании инженеров, солдат и бывших мотоциклистов, аплодировавших этой трогательной сцене.

Советник юденрата Артур Розенцвейг, который по-прежнему считал, что он отвечает за здоровье, жизнь и продовольственный рацион обитателей гетто, настоятельно внушал еврейской полиции гетто (Ordnungdienst, OD), что они служат обществу. Он пытался внушить этим молодым людям хоть какое-то Понятие о сострадании, чему-то научить их. Хотя в штаб-квартире СС OD рассматривали как обыкновенные вспомогательные полицейские силы, которые должны просто исполнять приказы, как и любая другая полиция, большинство службы порядка рассматривала себя в совершенно ином качестве.

Нельзя было отрицать, что по мере того, как в гетто налаживалась жизнь, полицейские становились объектами подозрительного отношения, предполагаемыми предателями и коллаборантами. Кое-кто из них поставлял информацию подполью, бросая вызов системе, но скорее всего, большинство из них считало, что существование и их, и их семей зависит от уровня сотрудничества с СС. Честный человек рассматривал службу порядка в гетто как сборище взяточников. Жуликам в ней было раздолье.

Но в первые месяцы существования в Кракове, OD еще пользовалась уважением. В силу неопределенности своего положения Леопольд Пфефферберг постарался вступить в ее ряды. Когда всем формам образования для евреев, даже тем, что были организованы юденратом, в декабре 1940-го года был положен конец. Польдеку было предложено вести книгу записей на прием и организовывать очередь в отделе внутренних дел юденрата. Занятие это отнимало у него лишь часть времени, но обеспечивало прикрытие, с помощью которого он мог относительно свободно ездить по Кракову. В марте 1941 года была организована служба порядка как таковая, основной целью которой было наведение порядка среди евреев, прибывающих в Подгоже из других частей города и защита их. Польдек принял предложение и обзавелся форменной фуражкой. Он не сомневался, что понимает поставленные задачи - не только обеспечить нормальное существование в пределах стен гетто, но и добиваться от соплеменников подчинения, которое, как неоднократно бывало в истории европейского еврейства, гарантировало, что угнетатели быстрее оставят их в покое, станут меньше обращать на них внимания и жизнь понемногу обретет приемлемые формы.

В то же самое время Пфефферберг не прекращал свою тайную деятельность, таская сквозь ворота гетто туда и обратно кожаные изделия, драгоценности, меха, валюту. Он знал, что охранник у ворот, Освальд Боско, полицейский, настолько ненавидел режим, что позволял проносить в гетто материалы, из которых потом производили товар - одежду, скобяные изделия, - а позже его продавали в Кракове. Он даже не брал взяток.

Минуя ворота гетто в роли официального лица, Пфефферберг на какой-нибудь тихой улочке сдергивал еврейскую нарукавную повязку и отправлялся по делам в Казимировку или центр Кракова.

Из-за голов пассажиров в трамвае он видел на городских стенах свежие плакаты и объявления, оповещающие о суровых карах за укрывательство польских бандитов, лозунги типа «ЕВРЕИ - ВШИ - ТИФ», изображения невинной польской девушки, протягивавшей еду носатому еврею, тень которого изображала дьявола. «Тот, кто помогает еврею, помогает Сатане». Рядом с лавочками висели красочные рисунки евреев, делающих фарш для пирожков из крысиного мяса, разбавляющих водой молоко, посыпающих вшами пирожные; грязными ногами они месили тесто. Старания плакатистов и писак из Министерства пропаганды создавали определенный облик гетто на улицах Кракова. Но Пфефферберг, по виду типичный ариец, спокойно рассматривал эти произведения искусства, проходя мимо них с сумкой, полной одежды, драгоценностей или валюты.

Самый сильный удар Пфефферберг испытал в прошлом году, когда Франк изъял из обращения банкноты по 100 и 500 злотых и объявил, что все купюры данного достоинства должны быть депонированы в Кредитном Фонде рейха. Поскольку евреям разрешалось обменивать только 2000 злотых, это означало, что все тайные накопления - владеть суммой свыше 2000 злотых было противозаконно - больше не представляли никакой ценности. Разве что удавалось найти какого-нибудь обладателя арийской внешности, который мог рискнуть, сняв повязку, пристроиться к длинной очереди поляков у Кредитного Банка рейха. Пфефферберг и его молодые друзья-сионисты собрали у обитателей гетто несколько сот тысяч злотых вышеназванных номинаций и, вынося полные саквояжи денег, возвращались с имеющей хождение оккупационной валютой, минус те суммы, что приходилось тратить на подкуп польской синемундирной полиции у ворот гетто.

Вот таким полицейским и был Леопольд Пфефферберг. Превосходным - с точки зрения советника Артура Розенцвейга; совершенно неприемлемым - по стандартам Поморской.

Оскар посетил гетто в апреле - и из любопытства и потому, что ему надо было заглянуть к ювелиру, которому он заказал два кольца. Он убедился, что район населен куда больше того, что он мог себе представить - в одной комнате размещались две семьи, разве что, к вашему везению, у вас был знакомый в юденрате. Стоял удушливый запах засорившейся канализации, но женщины ухитрялись спасаться от эпидемии сыпного тифа, тщательно выскабливая все углы и кипятя во дворе белье.

• Предыдущая
• 24/107
• Следующая