Слава - Кертис Джек - Страница 43
- Предыдущая
- 43/83
- Следующая
Майлз понимал, что не может рассказать о случившемся и что парни это знают. Это было его второе открытие и первый случай, когда он утаил что-то от отца в день очищения.
Его жизнь теперь изменилась – он начал замечать девушек на улицах и в церкви, начал думать о них. Он знал, что эти мысли – нечистые, но ничего не мог поделать с собой. Его убивало сознание того, что здесь, в Божьем доме, под Божьим оком, ему приходят на ум такие грешные мысли. Каждый раз, когда он закрывал глаза и склонял голову в молитве, его фантазия рождала запретные образы, будто на запруженном потоке собиралась грязная пена.
Девушек было много, очень много. Они прогуливались по улицам в летних платьях, под легкой тканью лифа колыхались их манящие груди; их бедра покачивались из стороны в сторону. У них были узкие талии и тонкие загорелые руки, их длинные волосы развевались на ветру. Притворная застенчивость, которую они напускали на себя в церкви, дразнила Майлза. Он заметил, что перед тем как сесть, они расправляют под собой платье и проводят руками по бедрам. Майлз желал и в то же время ненавидел их; они были соблазнительным лакомством и проклятием. В своем воображении он обладал ими только затем, чтобы потом уничтожить.
Однажды, когда его родители ушли, Майлз долго ходил по комнатам, делая вид, что еще не решил, куда идет. Времени у него было достаточно. Отец на целый день уехал в больницу, а мать надумала навестить подругу и собиралась вернуться к приготовлению ужина, не раньше.
Материнская спальня казалась теплее, чем кабинет Джозефа, и не только из-за покрывала в цветочек и ярких ситцевых штор – стены словно хранили тепло, которое выделяло тело Хелин, когда она поднималась с постели или садилась за туалетный столик после ванны Майлз и раньше бывал в этой комнате, когда оставался дома один. Он открывал ящики и шкафы и узнал о матери такое, чего не знал никто. Каждый раз ему хотелось что-то с этим сделать, но он не решался; самая мысль об этом возбуждала его. Теперь он не мог больше ждать.
Он встал у кровати и разделся, аккуратно сложив свои вещи на покрывало. Опрятность и аккуратность были условием ритуала. Во втором левом ящике комода мать хранила свои тайны. Майлз догадывался, что она часто надевает эти вещи, радуясь тому, что муж не знает об этом; она сидит с ним в столовой за одним столом, проводит вечера в той же комнате, что и он, скромно склонившись над рукоделием и оставаясь неразоблаченной. Там лежали две пары шелковых французских панталончиков с кружевной резинкой – черные и красные. Майлз натянул на себя красные, задерживая дыхание от удовольствия, когда шелк касался его бедер. Он нашел подходящий лифчик и накинул лямки на плечи – перед тем, как надеть его, он взял несколько чулок и набил их в чашечки. В шкафу висело светло-лимонное платье без рукавов, слегка расширенное на талии – это была наиболее фривольная вещь в гардеробе матери. Майлз надел и его.
Сидя перед зеркалом, он зачесал свои черные волосы назад и сделал прямой пробор посередине так, чтобы волосы, свисая по сторонам, почти закрывали ему уши. Потом он открыл баночки с кремом и румянами, которые мать использовала в особых случаях, наклонился вперед и раскрасил лило. Кладя помаду, он слегка выпятил губы.
Закончив туалет, он снова открыл шкаф и встал перед большим зеркалом, укрепленном на внутренней стороне дверцы. Его слегка лихорадило, в ногах чувствовалась слабость; весь дрожа, он провел руками по своей изменившейся фигуре. В зеркале был совершенно новый человек.
Это было третье открытие. Майлз назвал этого человека Элейн. Он знал, кто она, потому что читал о ней детективный роман под названием «Великий Вавилон, или Мать падших женщин, грязь Земли».
Его сестра. Его любовница.
Майлз обожал и ненавидел ее в одно и то же время.
Глава 27
Джозеф Аллардайс умер от рака, когда Майлзу исполнилось двадцать три года. Покойник лежал в комнате с полузакрытыми ставнями в искусственных сумерках, и очертания его исхудалого тела едва угадывались под покрывалом. Голова сделалась похожей на голый череп, нос заострился, как птичий клюв.
Все дни – после того, как наступил кризис, – Майлз проводил с отцом, наблюдая, как Джозеф переходит из комы в смерть. Люди говорили, что его мать находит спасение в постоянной занятости – она взяла на себя все обязанности отца, занималась сведением счетов и прочей бумажной работой, с необыкновенным тщанием убирала дом, – но Майлз усмотрел в этом простое легкомыслие, ошибочно принимаемое другими за подавленную истерию.
Он подозревал, что стал свидетелем некоего важного события – важного для него самого. Доктора сошлись во мнениях, что ничего уже сделать нельзя, и Майлз привез отца умирать домой – только дома сын мог денно и нощно дежурить у его постели, как требовала его совесть. Отец умер на двенадцатый день.
Мать готовила на кухне ленч. Майлз сидел у кровати, прислушиваясь к редкому, затрудненному дыханию больного. Можно было включить приемник или почитать, но он сидел, выпрямившись, на стуле и неподвижно глядел в стену, ничего не видя и не слыша.
Ритм дыхания изменился: сначала отец начал судорожно хватать ртом воздух, подолгу задерживая его в легких, а потом раздался долгий, скребущий звук предсмертного хрипа. Майлз зачем-то посмотрел на часы: они показывали половину первого. Ему показалось странным и смешным, что смерть избрала именно это время. Он посмотрел на отца с мыслью, что тот ушел от него всего лишь секунду назад. Комната, казалось, замерла. Воцарившаяся тишина успокоила Майлза, и он продолжал сидеть, пытаясь осознать зарождающееся в, нем чувство. Майлз не был уверен вполне, но, скорее всего, это была радость. Внизу мать гремела посудой и хлопотала у плиты. Когда Майлз спустился вниз и сообщил ей о смерти отца, она уставилась на него, держа в одной руке нож, а в другой – нелепо торчащий кусок ветчины. Он подумал, что она потрясена смертью отца, но причина ее потрясения была в другом.
В дверях кухни стоял ее сын, который только что сказал «Отец умер» ярко накрашенными губами. Глаза у него были пустые. Он улыбался.
Путь от дома пастора до кладбища был недолог. Хелин Аллардайс опиралась на руку сына, когда они вместе шли за гробом к могиле.
Впоследствии все отмечали, что она «хорошо держалась». Однако то, что они принимали за мужество в горе, на самом деле было радостью освобождения: Хелин втайне уже планировала отъезд. Она хотела купить домик на море, развести цветы и наполнить комнаты музыкой и светом. Стук от комьев земли, падающих на крышку гроба, казался ей звоном сбрасываемых цепей.
Через три дня после похорон, когда букеты и венки пожелтели и увяли, к могиле пришла девушка. Она была высокой и стройной, длинные черные волосы падали ей на плечи. В этот предвечерний час кладбище пустовало. Она немного постояла у могилы, склонив голову в молитве или в думах о чем-то, потом возложила свое приношение на могильный холмик и ушла.
На следующий день кладбищенский сторож пришел, чтобы убрать мертвые цветы. Он увидел свежее подношение и подумал, что кто-то перепутал могилы. Но так как понять, кому предназначались эти цветы, оказалось невозможно, он оставил их на могиле священника. Странный выбор, подумал он: черные тюльпаны. Сторож выбросил неподходящую к случаю карточку, на которой было написано: «От любящей тебя дочери Элейн». Это был ее первый выход в мир.
После этого Элейн стала регулярно появляться на людях. Она никогда не искала общества себе подобных, ей хватало ночных прогулок по улицам и своей подвальной комнаты, которая принадлежала только ей, и никому больше. Там она предавалась удивительным мечтам, иногда под действием наркотиков, которые доставал Майлз. Они договорились между собой: Майлз стал врачом и имел хорошую практику. Он мало интересовался контактами с людьми, потому что Элейн удовлетворяла большинство его эмоциональных потребностей.
- Предыдущая
- 43/83
- Следующая
