Предпосылки гениальности - Эфроимсон Владимир Павлович - Страница 24

Граф П.А Толстой.. О том, что П.А. Толстой был активнейшим сторонником царевны Софьи, затем своевременно перешел на сторону Петра I, оказал ему немалую услугу, выманив из-за границы царевича Алексея, можно и не напоминать подробно. Существенно следующее: Петр I говаривал: «Имея дело с Толстым, надо держать ухо востро и камень за пазухой, чтобы разбить ему череп, а то укусит». «Голова, голова, кабы не так умна ты была, давно бы отрубить ее велел»[ 82 ]¹. Характерно то, что П.А. Толстой, очень активный далеко за восемьдесят лет, ввязался в борьбу против всемогущего Меншикова, был лишен всех званий и сослан вместе с сыном. Графский титул был возвращен его потомкам много позже.

П.А. Толстой являлся дальним предком не только Толстых — Л<ьва> Н<иколаевича>, А<лексея> К<онстантиновича>, даже по одной линии А.Н. Толстого, но также К.Н. Леонтьева, Одоевских, Чаадаева, а по отцу — и Тютчева[ 83 ]².

Одна из замечательных особенностей П.А. Толстого и многих его потомков - долголетие, жизненная энергия, у некоторых — огромная физическая сила.

П.Я. Чаадаев (1793—1856). Петр Васильевич Чаадаев, дед Петра Яковлевича Чаадаева, умер в душевной болезни, именуя себя персидским шахом. Предположение, что П.В. симулировал, чтобы уйти от суда за взятки, опровергается тем, что его сын Федор Петрович застрелился в 37 лет, а внук П.В., брат Петра Яковлевича, Михаил Яковлевич Чаадаев, страдал припадками меланхолии. Таким образом, приступы меланхолии П.Я. Чаадаева, предшествовавшие и следовавшие за его «философическим письмом», могут быть приняты как проявление циклотимии, с подъемами в период дружбы с Пушкиным и составления знаменитых «Писем», и очень тяжелыми, длительными депрессиями. В его судьбе можно видеть сочетание оптимального импрессинга, прекрасного образования с блестящими дарованиями, полностью не реализовавшимися из-за длительных инактивирующих депрессий, не говоря уже об обстановке в эпоху Николая I.

П.Я. и М.Я. Чаадаевы получили прекрасное домашнее образование, а в Московском университете, где преподавала блестящая профессура, они учились вместе с А.С. Грибоедовым, Н.И. Тургеневым, братьями Л. и В. Перовскими. Оба Чаадаевых поступили в гвардию, участвовали в сражениях при Бородино, Тарутине, Малом Ярославце, Люцерне, Бауцене, Пирне, Кульме, Лейпциге. В 1816 году в Царском Селе П.Я. познакомился с Грибоедовым и лицеистом Пушкиным.

Получив наследство, он вышел в отставку и отправился за границу. Перед отъездом он чувствовал себя очень больным и был мрачен. Уехал в Англию, путешествовал, прожил три сезона в Париже, побывал в Швейцарии, Италии, в Дрездене и в середине 1826 года вернулся в Россию. Все время путешествия — угнетенность. (...)

Поражает превращение блестящего, пылкого, необычайно активного офицера, проделавшего с блеском кампании 1812—1813 годов, в человека, многие десятилетия бездеятельного; автор «Философических писем», которые не имеют продолжения и завершения, превращение героического офицера в человека, который дал надеть на себя намордник. Впрочем, это можно объяснить внешними обстоятельствами. Но то, что он и за границей, задолго до восстания декабристов, и по возвращении целиком уходит в уныние, уже патологично и вынуждает к диагнозу циклотимии.

Бывало ли у Чаадаева гипоманиакальное состояние огромного подъема? «...Откуда бы он взял это могучее волнение, чисто личное, неповторимое, которое проникает всю его доктрину и сообщает такую неотразимую убедительность его слову? ... В железной и вместе свободной последовательности его умозаключений столько сдержанной страсти, такая чудесная экономия сил, что и помимо множества блестящих характеристик и художественных эпитетов, за один этот строгий пафос мысли его «Философические письма» должны быть отнесены к области словесного творчества наравне с пушкинской «Элегией» или повестью Толстого... Во всемирной литературе немного найдется произведений, где так ясно чувствовалась бы стихийность и вместе гармоничность человеческой логики»[ 84 ]³. (...)

Чеканны, например, его слова: «Во Франции на что нужна мысль? Чтобы ее высказать. В Англии? Чтобы привести ее в исполнение. В Германии? Чтобы ее обдумать. У нас? Ни на что!».

Были ли у Чаадаева другие признаки депрессивных фаз, страхи? Несомненно. Такова его реакция на пограничный обыск и последующую задержку, таково его верноподданническое письмо Орлову — характерное проявление тех страхов, которые владеют личностью в депрессивной фазе. (...)

А.С. Пушкин. Из неопровержимых сообщений друзей видно, что сразу по окончании лицея Пушкин пережил период почти патологического сексуального и творческого возбуждения, причем творчеству он предавался преимущественно тогда, когда лечился от последствий «культа Вакха и Венеры». Затем, в начале ссылки на юг, он пережил период сильнейшей депрессии, уныния и отсутствия творческих способностей. Затем последовал новый период подъема, новый спад энергии и творчества, и такие циклы продолжались до самой смерти. При этом в периоды подъема он проявлял поразительную раздражительность и вспыльчивость, сочетая это с необычайной творческой энергией.

В свете бесспорных данных о существовании у А.С. Пушкина сезонных циклических подъемов и спадов настроения и работоспособности, мало связанных с внешними обстоятельствами, интерес приобретает психиатрический анализ пушкинского рода, проведенный Е.Н. Каменевой[ 85 ]⁴. (...)

Ко времени появления этой статьи полувековой давности проблема гипоманиакального механизма стимуляции умственной активности не ставилась. Следовательно, автора никак нельзя заподозрить в натяжках, подводящих А.С. Пушкина под какую-либо схему.

Тем существеннее ее вывод и родословная, свидетельствующая о мономерно-доминантном неполно-пенетрантном наследовании гипертимно-депрессивного и маниакально-депрессивного состояния.

Еще важное мимоходом упоминаемое наследование «артритизма» у Л.А., А.С., О.С., Л.С., у детей О.С. и А.С. Пушкиных с прямым указанием на подагричность у отца А.С. и сына Л.С. Пушкина. По Вересаеву, подагра была и у Василия Львовича, дяди А.С.

Наследование «артритизма» в трех поколениях, у восьми членов семьи никак нельзя оставить без внимания. (...) Из всех возможных видов «артритизма» наследственна только подагра, а ее документированное наличие у Василия и Сергея Львовича, дяди и отца А.С. Пушкина, и у племянника (сына Льва Сергеевича) почти не оставляет сомнений в том, что в семье наследовалась именно она, и А.С. оказывается передатчиком, т.е. гиперуремиком. В. Даль описывает, как к нему пришел, хромая, с палкой, А.С. Пушкин и пожаловался, что его совсем замучили «ревматизмы». (...)

Многочисленные труды о потомках А.С. Пушкина почти не содержат сведений ни об их характерологии, ни, тем более, об их патографии. Установка, что Пушкин — идеал гармонии, нормы, уже полвека назад запретила сбор патографии. Дальнее потомство Пушкина расценивалось прежде всего с «классовой» точки зрения — как дворянство, с соответствующими социальными следствиями, и лишь после Отечественной войны возобладало над этим внимание к потомству гения. Сбор патографии потомства этого гения необходим. Живущие в СССР и за границей дальние потомки А.С. Пушкина, узнав о том, как широко распространены различные механизмы гениальности, во всей их вариабельности, от клинических до бытовых проявлений, смогут лучше охарактеризовать его генотип. (...)

А.К. Толстой (1817—1875), поэт, писатель, драматург. По Стафееву[ 86 ]⁵ детско-подростковый возраст А.К. протекал в оптимальных условиях. Его с раннего детства обучали немецкому и французскому языкам, несколько позже он изучил английский и итальянский, с шести лет зачитывался книгами. А.К. был необычайно силен (гнул подковы, связывал узлом кочерги и т.д.). Он рано стал другом будущего императора Александра II, что почти освободило его от цензуры. Брат его матери А.А. Перовский (писавший под псевдонимом Погорельский) чрезвычайно много сделал для его умственного и эстетического развития; завещав ему свое огромное состояние, на десятки лет освободил от материальных забот. Еще до окончания университета А.К. стал одним из тех «архивных юношей», которым полагалось знать как можно больше обо всем.