Что удивительного в благодати? - Янси Филип - Страница 33

• Предыдущая
• 33/62
• Следующая

— Всем нам можно входить в Святое Святых! — закончила свою речь женщина, убегая со сцены. — Все могут напрямую обращаться к Богу.

В проповеди пастор говорил о великой перемене — о «приближении к Господу». Достаточно прочесть Левит, а потом — Деяния, и мы убедимся, что произошел великий сдвиг. Ветхий Завет требовал, чтобы верующие очищались перед входом в храм и передавали свои приношения Богу через священников, а в Деяниях последователи Иисуса (все — набожные евреи) собирались в частных домах и обращались к Богу неформально — Авва. Это домашнее, ласковое слово, как «папочка». До рождения Иисуса никто не посмел бы так назвать Яхве, всемогущего Господа вселенной. Но после Иисуса это стало самым обычным обращением, которое все христиане твердили в молитвах.

Я уже проводил параллель между священной и бюрократической иерархией, отмечая, что никому из посетителей не позволено без предварительной договоренности самовольно вторгаться в Овальный кабинет Для личной встречи с президентом. Однако из этого правила имеются исключения. Во времена президента Джона Кеннеди фотографам удавалось подчас заснять трогательную сцену: вокруг большого стола сидят министры в строгих костюмах и обсуждают дела государственной важности, например, Карибский кризис. А по столу ползет двухлетний малыш Джон–Джон, понятия не имеющий о строгом протоколе и важных государственных делах. Джон–Джон заглянул навестить папочку. К радости президента, он обычно врывался в Овальный кабинет даже без стука.

Такая шокирующая доступность Бога явлена в произнесенном Иисусом слове «Авва». Бог — суверенный владыка вселенной, но через Своего Сына Он сделался доступным для нас, как всякий любящий отец. В Римлянам 8 Павел еще более выразительно передает эту близость. Он говорит, что Дух Господень обитает в каждом из нас, и даже когда мы не знаем, как молиться, «Сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными».

Нам нет нужды карабкаться к Богу по иерархической лестнице и беспокоиться о своей чистоте. Если бы на Царстве Божьем висела надпись «Чудикам вход воспрещен», никто из нас не смог бы попасть внутрь. Иисус сошел на землю, чтобы засвидетельствовать: святой и совершенный Господь охотно помогает и вдове с двумя медными грошами, и римскому сотнику, и жалкому мытарю, и разбойнику на кресте. Достаточно позвать: «Авва!» Достаточно застонать, если уж и крикнуть нет сил. Бог услышит, Он подошел вплотную.

И второй близко затрагивающий меня аспект «революции Иисуса»: отношение к непохожим на меня людям. Сегодня пример Иисуса мне особенно дорог, потому что я замечаю некоторый сдвиг в противоположном направлении. По мере того, как общество рушится и падает нравственность, христиане порой зовут вернуться к ветхозаветному образу жизни.

Я очень люблю одно выражение, встречающееся и у Петра, и у Павла. Оба апостола говорят, что мы призваны «распределять», «рассеивать» благодать Божью. Сразу представляется старомодный «распылитель», каким пользовались женщины, пока не были изобретены современные дезодоранты. Он был устроен так: нажимаешь на резиновую грушу, и из крошечных отверстий на другом конце фонтаном разлетаются мелкие брызги. Достаточно нескольких капелек, чтобы освежить все тело. Несколько нажатий на грушу — и атмосфера в комнате меняется. Вот как, на мой взгляд, действует благодать. Она не преображает весь мир или общество в целом, но безусловно освежает атмосферу.

Однако боюсь, как бы вместо этого образа — распылителя духов — при слове «христианин» не возникала иная ассоциация: баллончик с ядовитым газом. Таракан ползет! Нажать — брызнуть — нажать — уничтожить! Грех, зло! Нажать — брызнуть — нажать — уничтожить! Я лично знаю христиан, взявших на себя функцию «моральных дезинсекторов» и пытающихся таким образом очистить окружающий их испорченный мир.

Конечно, я разделяю всеобщую озабоченность состоянием нашего мира. Но глубоко верую в альтернативную силу — в силу милосердия, явленную нам Иисусом, Который пришел к больным, а не к здоровым, к грешникам, а не к праведникам. Иисус никогда не боролся со злом силой, но всегда был готов простить. Ему удалось стяжать себе репутацию Человека, любящего грешников, а нынешние христиане вот–вот это преимущество утратят. Как сказала Дороти Дей: «Моя любовь к Богу измеряется моей любовью к человеку, которого я люблю меньше других».

Понимаю, как сложны эти проблемы, и потому отвожу им отдельную главу.

Стоило мне заскучать, я сразу же звонил Мелу Уайту. Нет другого человека среди моих знакомых, который так умел жить «на всю катушку». Мел объездил весь свет. У него всегда был наготове очередной рассказ о том, как он занимался подводным плаванием среди акул в Карибском море, или как пробирался по колено в накопившемся за века окаменевшем голубином навозе, чтобы заснять восход солнца с вершины марокканского минарета, или как пересек Атлантику на борту «Королевы Елизаветы II» в качестве гостя знаменитого кинопродюсера, или как брал интервью у членов секты Джима Джонса, уцелевших после бойни на Гайяне…

Щедрый до глупости, Мел — идеальная мишень для любого мошенника. Если мы попивали кофе на веранде ресторанчика и к нам подходила цветочница, Мел тут же покупал самый большой букет, чтобы порадовать мою жену. Если фотограф предлагал сделать групповой снимок (за явно преувеличенное вознаграждение), Мел соглашался без спора. «Это же на память, — отвечал он на все наши возражения. — Хорошие воспоминания бесценны». От его шуточек и прибауточек заходились официанты, швейцары и кассиры.

Когда мы жили в Чикаго, Мел навещал нас по пути в Мичиган, куда он ездил в качестве консультанта христианской киностудии. Мы ходили в кафе, заглядывали в галереи и кинотеатры, просто бродили по улицам и гуляли по берегу озера вплоть до полуночи. В четыре часа утра Мел вскакивал, одевался и четыре часа кряду яростно стучал по клавишам компьютера, создавая тридцатистраничный документ, который в тот же день предстояло увидеть его клиенту в Мичигане. Посадив Мела в такси, увозившее его в аэропорт, мы с женой возвращались домой усталыми, но счастливыми. Только в его присутствии мы ощущали полноту жизни.

В нашем квартале проживало множество гомосексуалистов, особенно на авеню Диверси, которую по этой причине прозвали «Перверси». Помнится, я шутил на этот счет с Мелом. Как–то раз, проходя по Диверси, я сказал: «Знаешь, какая разница между нацистом и геем? Шестьдесят градусов!» И изобразил оба жеста — напряженно выброшенную в фашистском салюте руку и вялое приветствие «гомика».

— Гомосексуалиста отличить несложно, — приговаривала моя жена. — Их сразу видно. Что–то в них есть такое.

После пяти лет близкой дружбы Мел как–то раз позвонил и предложил встретиться в отеле «Марриот» возле аэропорта О'Хары. Я приехал в назначенное время, просидел полтора часа в ресторане, читая газету, меню, надписи на пакетиках с сахаром и все, что попадалось на глаза. Мел не появлялся. Когда я поднялся было, чтобы уйти, обозлившись на такую неточность, в ресторан ворвался Мел. Он рассыпался в извинениях и весь дрожал. Он поехал не в тот отель «Марриот», попал в знаменитую чикагскую транспортную пробку и так далее. До вылета оставался всего час. Могу ли я провести это время с ним, помочь ему успокоиться?

— Конечно, — сказал я.

Мел выглядел растерянным и напуганным, словно готов был заплакать. Прикрыв глаза, он сделал несколько глубоких вздохов и начал разговор с фразы, которую я никогда не смогу забыть: «Филип, ты, наверное, уже догадываешься, что я — гей».

• Предыдущая
• 33/62
• Следующая