Дождик в крапинку - Яхонтов Андрей Николаевич - Страница 26

• Предыдущая
• 26/31
• Следующая

Юлька изобразила, как Полина присаживается и музицирует, и схватилась за живот.

— Ой, не могу, кикимора эта музыке учиться будет…

Если бы Полина это услыхала, вряд ли она сумела бы сдержаться. Наверняка выглянула бы, чтоб ответить обидчице. Значит, не подслушивала, сидела в другой комнате или на кухне.

Антон не хотел Продолжении разговора. И настроение хвалиться монетой тоже пропало… Ну их… Да они всей значимости находки и не смогли бы осознать.

Отправился домой.

В коридоре стоял свежий запах табачного дыма. Антон замер, а затем пробежал к закутку. Дверь в комнату была распахнута.

Папа лежал на тахте, вытянув ноги в коричневых, измазанных грязью ботинках. Над ним стояла баба Таня.

— Надо иметь мужество, — говорила она.

— Уйди, — невнятно просил папа.

Он был здорово небрит, и к запаху табака примешивался тот самый, отвратительный, который Антон терпеть не мог. Правда, сейчас не слишком резкий.

Папа его не сразу заметил. А увидев, протянул к нему руки.

— Антон! Я соскучился по тебе.

Сел, неловко откинул волосы со лба. Глаза воспалены, пальцы беспрестанно двигались.

— Антон, пойдем, — строго сказала бабушка.

Папа будто позабыл о них. Достал папиросы, размашисто чиркнул спичкой о коробок и закурил. Дым поплыл по комнате, сизыми разводами.

— Антон! — бабушка вышла и остановилась за порогом, поторапливая его своим суровым видом.

— Ты так долго пропадал, — сказал Антон.

— Видишь ли, — папа говорил медленно, трудно, — Я сейчас очень занят. Но совсем скоро я освобожусь, и тогда мы пойдем в зоомагазин. И в кино.

Бабушка не дождалась, ушла.

— А я монету нашел, — робея от мысли, что папа может посчитать его хвастуном, вымолвил Антон.

— Что?

Под немигающим взглядом папы Антон чувствовал себя неуверенно. Сейчас он папу даже побаивался.

— Вот. Это Елизавета, дочь Петра Первого.

Получив монету, папа низко над ней склонился.

— Елизавета? Да, правильно. Ты хорошо учишься.

— Чистое серебро, — сказал Антон.

— Молодец. Молодец.

— Там и другие находили, — чтоб уж не слишком выпячивать твои заслуги, отметил Антон. — Но очень немного. Дедушка говорит, их вообще мало сохранилось. Даже в музее они представлены.

Папа сидел задумавшись и. казалось, Антона не слышал. Вдруг оп очнулся.

— Знаешь что? Я могу ее показать своему другу. Оп дока в этих вопросах. Я как раз скоро должен с ним увидеться. Вечером. Хочешь, а?

Честно говоря. Антону не хотелось. Он не успел еще привыкнуть к находке, почувствовать себя хозяином. Но лестно, что папу так заинтересовали его дела. К тому же если вдуматься, и ждать недолго — до вечера.

— А ему нельзя позвонить, твоему другу? — осенило Антона.

— Нет, — прямо глядя ему в глаза своими покрасневшими глазами, сказал папа. — Знаешь, как называются коллекционеры монет? Нумизматы. Он очень известный нумизмат.

— Ну, возьми, — с тревожной болью отрывая от себя монету, разрешил Антон. — Только ты ее точно вечером принесешь?

Папа приподнял и уронил руки как бы говоря: о чем речь? И начал подниматься. Покрывало потянулось за ним, сползло…

В закутке надел пальто, обмотал шею старым красным шарфом. Антон проводил его до прихожей.

Чтобы как-то отвлечься, развеять неприятное беспокойство, которое не исчезало, навестил бабу Лену. Она дремала. Седые волосы разметались по подушке, под кофточкой проступали острые ключицы.

В окна били солнечные лучи — толстые, как ржавые балки, которые Антон видел на пустыре. Внутри лучей роилось огромное количество пылинок. Проплывали фрегаты и линкоры, сновали мелкие лодочки…

Антон любил наблюдать за мельтешением пыли, хотя и сознавал: ничего хорошего в нем нет. И мама, когда переезжали па дачу, твердила: «Условия там не очень, но все лучше, чем городской пылью дышать». И дедушка постоянно говорил, что комнату надо чаще проветривать.

Беда в том, что вредная эта пыль забивает легкие. Антон представлял, как постепенно, с течением времени, они, будто два мешочка, заполняются, заполняются — и вот уже воздуху просто негде помещаться… Пока у него пыли на донышке, он маленький, но если уже сейчас, не принять все необходимые меры…

Когда Антон вспоминал о таящейся в воздухе угрозе, то задерживал дыхание, старался дышать пореже и через стиснутые зубы — все-таки дополнительная преграда. Но что толку! Постоянно так жить невозможно.

Он мечтал о машине, которую наверняка скоро изобретут, просто глупо ее не изобрести, — фильтровальную машину. Пропустит через нее всю атмосферу, и уж тогда людям можно быть спокойным за свои легкие…

Завернул к дедушке. Баба Таня успела переодеться в цветастое летнее платье, мама совсем недавно его сшила. Дедушка вместо кремовой сорочки надел белую и повязал новый галстук — темно-синий в голубой ромбик.

— А папа ушел, — сообщил Антон. И монету мою унес.

Дедушка с бабушкой переглянулись.

— Ты отдал папе монету? — спросила бабушка Таня.

— Ну да, — сказал Антон. — Он хочет показать ее нумизмату.

— А знаешь, я помню монеты в полкопейки, — оживился дедушка.

— Были и в четверть, — подхватила баба Таня. — Так на монете и написано: одна четвертая копейки. Дробью…

— И что на такие деньги можно было купить? — заинтересовался Антон.

— Ну конечно, немного…

Все же Антона это удивило. Зачем выпускать монету в пол или четверть копейки, когда можно просто-напросто разрубить копейку пополам и, соответственно, на четыре, части. Вот и будет всем понятно, а главное, наглядно.

В дверь позвонили. Дедушка с бабушкой пошли встречать гостей.

Антон тоже выглянул.

Дормидонтов — высокий, худой, в очках с темно-фиолетовыми стеклами, раздевался в прихожей. Гортанный его голос разносился далеко по квартире.

— Доехали почти без приключений. Только в метро вышел конфуз, едва не опоздали выйти.

Ступая неуверенно, двинулся по коридору. Его поддерживала жена. От обоих даже на расстоянии пахло лекарствами.

В свободной руке Дормидонтов нес фигурный футлярчик со скрипкой.

Когда-то Евгений Борисович служил инженером. Побаливали глаза, он не обращал внимания. И однажды утром проснулся слепым. Глаукома, вот как называлась болезнь, лишившая его зрения. Название звучало ужасно.

«Если у тебя начнут побаливать глаза, — поднимая вверх указательный палец, наставлял Антона дедушка, — немедленно надо сказать старшим. И идти к врачу».

Антон об этом все время помнил. Еще он тщательно следил, не появляются ли у него седые волосы.

Однажды мама, рассказывая заказчице про Дормидонтова и историю его слепоты, многозначительно прибавила: «И кроме того, в молодости он седел». Последнее слово она произнесла особенно зловеще.

Остатки волос у Дормидонтова действительно были седыми. Видно, ранняя седина сопутствует глаукоме, сообразил Антон. И с тех пор нет-нет да и устраивал инспекцию своей шевелюре.

Скрипку положили па диван. Дедушка подвел Антона к Дормидонтовым. Старушка ласково погладила Антона по голове, а слепец резко выкинул вперед твердую холодную руку, стиснул его пальцы.

— О, крепкая ручонка!

Дедушка при помощи бамбуковой палочки задернул занавески.

Люстра, светившая обычно вполовину своих возможностей, тремя лампочками, зажглась всеми шестью. Стеклянные трубочки, окружавшие лампы как бы бахромой, празднично заискрились.

— Ну что, прямо будем садиться? — сказал дедушка.

— Да, все готово, — поддержала его баба Таня.

Дедушка и бабушка заняли обычные места. Антона отправили за дальний конец стола — спиной к окнам. Дормидонтовы устроились напротив дедушки, возле пианино.

Евгений Борисович снял страшные очки. За ними скрывались серые, влажные и. казалось Антону, затвердевшие в неподвижности глаза.

Как жить, если совершенно ничего не видишь? Антон даже подумать о таком страшился.

Справиться с едой Евгению Борисовичу помогала жена. Порезала ветчину и направляла вилку. А пирог с капустой он, похоже, так и не распробовал: начинка сыпалась на тарелку, на скатерть, ему на брюки.

• Предыдущая
• 26/31
• Следующая