Золотая петля - Кервуд Джеймс Оливер - Страница 10

• Предыдущая
• 10/30
• Следующая

Целый час он проверял курс Брэма по компасу. Он все еще держал его на север. После этого Брэм изменил свою манеру двигаться и стал ехать уже на санях, в стоячем положении, позади Филиппа. Своей длинной плетью он подгонял волков так, что они неслись галопом по обледенелой поверхности снеговой равнины с такой быстротой, что она превышала десять миль в час. Несколько раз Филипп делал попытки вступить с Брэмом в разговор, но ни разу не добился от него ответа. Все время Брэм только покрикивал по-эскимосски на волков. Он щелкал своей плетью, размахивал ручищами над его головой и два раза заливался диким смехом. Они проехали более двух часов, когда он вдруг неожиданно остановил голосом своих волков, крикнул во второй раз — и все они тотчас же послушно повалились от усталости животами на снег.

Филипп соскочил с саней, и Брэм тотчас же бросился к своему ружью. Он положил его к себе на колени и подверг его тщательному осмотру. Затем он вскочил на ноги и посмотрел вопросительно на Филиппа.

— Вы так и не дотрагивались до ружья, мсье, — обратился он к нему, — почему же вы не стреляли в меня, когда я бежал там, впереди вас, к вам спиною?

Спокойствие и прямота, с какими Брэм задал этот вопрос после такого долгого молчания, удивили Филиппа.

— Потому же, — отвечал он, — почему и ты не убил меня, когда я спал.

И вдруг он схватил Брэма за плечо и с жаром продолжал:

— Почему ты так сторонишься меня? Отчего не хочешь со мной разговаривать? Разве я против тебя? Полиция думает, что тебя давно уже нет на свете, чего же ты боишься? Почему ты отказываешься быть человеком? Ну, куда мы сейчас едем? И что это за манера…

Он не кончил. К его удивлению, Брэм запрокинул голову назад, широко открыл рот и громко засмеялся. Затем он вернулся к саням и моментально возвратился от них с ружьем. На его глазах он отворил в нем казенную часть. Камера оказалась совершенно пустой. Значит, Брэм подсунул его, чтобы искусить Филиппа, чтобы испытать его намерения.

Филипп убедился, что он был если еще не вполне сумасшедшим, то во всяком случае на грани сумасшествия.

Положив ружье обратно на сани, Брэм стал отрезать ножом ломтики от окороков карибу. Очевидно, он пришел к заключению, что пора уже было позавтракать и самому и накормить своих собак. Каждому из волков он дал по порции мяса, после чего уселся на санях и стал пожирать мясо сырым. Всякий раз, отрезав себе ломтик мяса, он втыкал нож в окорок острием, давая этим Филиппу понять, что он приглашает и его разделить с ним компанию. Филипп уселся рядом с ним и открыл свой ранец. Он нарочно стал раскладывать свою пищу между ним и собою, на случай, если бы и тот захотел поесть вместе с ним. Тогда челюсти Брэма вдруг сразу прекратили свою работу. На какой-нибудь один момент Филипп зачем-то отвернулся. Когда он обернулся опять, то то, что представилось вдруг его глазам, его страшно поразило. Глаза Брэма налились кровью. Он уставился ими на вареную и жареную пищу. Никогда еще в жизни своей Филипп не видел такого взгляда ни у одного человека в мире.

Филипп протянул руку к пышке и только что собирался откусить от нее часть, как вдруг, зарычав, как зверь, Брэм отшвырнул от себя мясо и бросился прямо на него. Не успел Филипп даже протянуть руку в свою защиту, как Брэм уже схватил его за горло. Они оба повалились через сани. Филипп никак не мог дать себе отчета в том, что произошло, но в следующий затем момент гигант дал ему такого тумака, что он перевернулся через голову и так ударился об обледеневший снег, что это его оглушило. Когда он с трудом поднялся на ноги, ожидая своей последней участи, то Брэм уже стоял на коленях перед его пакетами. Что-то бормоча про себя на каком-то непонятном языке, он забирал себе все запасы Филиппа. Казалось, что о самом Филиппе он теперь совершенно позабыл. Все еще не переставая бормотать, он стащил с саней медвежьи шкуры, развернул их и вытащил из них лукошко, которое тщательно было перевязано веревкой. Сначала Филипп подумал, что это лукошко было пустое. Но Брэм вынул из него несколько маленьких пакетиков, из которых одни были завернуты в бумагу, а другие в березовую кору. В одном из них Филипп узнал полфунта чаю. Опустошив так свое лукошко, Брэм стал укладывать в него съестные припасы Филиппа и уложил все до последней корочки от лепешки. Затем поверх их он положил обратно все свои пакетики, снова перевязал лукошко веревочкой, закатал в шкуры и уложил шкуры опять на сани.

После этого, все еще бормоча и не обращая ровно никакого внимания на Филиппа, он снова уселся на сани и стал заканчивать свой завтрак сырым мясом.

«Несчастный!..» — подумал Филипп.

Он все еще чувствовал в себе неловкость от удара Брэма, но даже и после него он не находил в себе достаточно сил, чтобы негодовать на него или мстить. По выражению лица Брэма, который так алчно набросился на его еду, он мог догадываться о тех муках голода и лишений, которые ему приходилось испытывать. И все-таки он сам ее не съел. Он для кого-то уложил ее в лукошко, и Филипп понял, что этот кто-то был для него дороже жизни.

Покончив с завтраком, Брэм громко крикнул своим волкам, и все они тотчас же заняли свои места в упряжке. Филипп занял свое прежнее место на санях, а Брэм пошел позади него пешком.

Никогда после, во всю свою жизнь, Филипп не забывал этого памятного для него дня. Проходили часы за часами, и ему казалось, что ни один человек и никакая ездовая собака не могли бы выдержать такого долгого напряжения в езде и такой быстроты, как Брэм и его волки. Иногда небольшие расстояния Брэм проезжал на санях, но большую часть пути пробегал позади них или же впереди перед волками. Волки почти совсем не получали отдыха. Целыми часами они мчались все вперед и вперед по голой равнине, и стоило им только хоть на минуту остановиться, чтобы передохнуть, как плеть Брэма уже проходилась по их спинам и они вздрагивали от его ужасного понукания. По всему Баррену наст был настолько тверд, что надобности в лыжах уже больше не представлялось, и несколько раз Филипп соскакивал с саней и бежал рядом с Брэмом. Два раза они бежали, взявшись под руку, плечом к плечу.

В полдень компас показал Филиппу, что они уже сбились с севера и держались теперь на запад. Каждые четверть часа затем он поглядывал на компас, и все время он показывал на запад.

Он догадывался, что Брэма теперь что-то стало подгонять, что он стал очень торопиться и не давать своим волкам ни одной минуты отдыха, и скоро догадался, что это возбуждение в Брэме началось именно с того самого момента, как он присвоил себе его съестные припасы. Но все время Брэм бормотал какие-то неясные слова, так что Филипп ничего не мог понять.

Серый день превратился уже в темноту, когда они наконец остановились.

Брэм указал Филиппу на связку хвороста и так просто, точно они провели в разговоре целый день, сказал ему:

— Огонь, мсье…

Волки, как были в упряжи, так и повалились от усталости, положив морды между передними лапами. Брэм медленно обошел их всех и с каждым из них поговорил. После этого он опять стал молчать, точно набрал в рот воды. Он достал из медвежьей шкуры котелок, наполнил его снегом и повесил над костром, к которому Филипп поднес зажженную спичку. Так же он поступил и с чайником Филиппа.

— Много мы проехали, Брэм? — обратился к нему Филипп.

— Миль пятьдесят, мсье… — ответил тотчас же Брэм.

— А сколько нам еще осталось ехать?

Брэм хрюкнул. Лицо его окаменело. Он держал в руке длинный нож, которым резал мясо карибу. Он уставился на него глазами, а потом вдруг перевел их на Филиппа.

— Я убил человека на Божьем озере, — сказал он, — за то, что он украл у меня этот нож и сказал, что я лгу. Я убил его вот так!..

И он согнул нож так, что он разлетелся пополам.

При этом он неприятно засмеялся. Затем он принялся за мясо и стал резать его на куски для своей своры и долго после этого молчал, как немой. Напрасно Филипп старался втянуть его в разговор. Он расспрашивал его о погоде, о волках и о жизни за Полярным кругом. Брэм внимательно выслушивал его, но ничего не отвечал.

• Предыдущая
• 10/30
• Следующая