Казанова - Кестен Герман - Страница 51
- Предыдущая
- 51/97
- Следующая
Сбиры, ужаснувшись гнусности мнимого безумца, убежали. Однако в его положении свобода это все, а жизнь — ничто или очень мало. В сущности, он начинал сходить с ума.
Землетрясение было дальним отголоском того, которое разрушило Лиссабон 1 ноября 1755 года в девять часов двадцать минут утра. Гугитц, однако, не верит, что его можно было почувствовать в Венеции.
Чтобы понять побег из-под Свинцовых Крыш, надо прежде всего представить себе место события. Всегда, когда Казанова рассказывал об этом великом деянии, ему требовалось по меньшей мере два-три часа на детали места, участников, обстоятельства. Лишь в деталях заключено напряжение, как в большинстве хороших историй.
Под Свинцовые Крыши можно было войти только через ворота Дворца Дожей, либо через здание, где содержались обычные заключенные, либо через Мост вздохов. Ход шел через зал, где заседали государственные инквизиторы; только у секретаря был ключ, который он лишь на короткое время доверял привратнику, обслуживающему заключенных на рассвете. Прислужники тюрьмы не должны были показываться людям, которые вели дела в Совете Десяти, собиравшихся каждый день в смежном зале, называющемся «буссола», через этот зал должны были ходить и прислужники.
Тюремные камеры были распределены между стропилами двух фасадов дворца. Три смотрели на запад, среди них и камера Казановы, четыре на восток. Желоб западной стороны вел во двор дворца, другой вертикально в канал, называемый Рио-ди-Палаццо. Эти камеры были очень светлыми и достаточно высокими по сравнению с камерой Казановы, которая по гигантской опорной балке звалась «ла траве»; ее пол был потолком зала инквизиторов, которые обычно собирались только ночью, немедленно после заседания Десяти.
Казанова знал место заседания и обычаи инквизиторов. Единственный путь наружу вел сквозь пол его камеры в зал инквизиторов. Поэтому он нуждался в инструментах, которые в месте, где были запрещены посещения и письма, достать было очень тяжело. У него не было денег, чтобы подкупить одного из сбиров. И если бы даже Казанова голыми руками задушил бы ключника и двух тюремщиков, то третий вахтер всегда стоял перед дверью коридора, открывая ее лишь по паролю тюремщиков.
Казанова больше не читал Боэция. Он верил, что человек с идеей фикс может достичь всего, стать великим визирем или папой, или свергнуть монархию, если только начнет в правильное время и обладает достаточной настойчивостью и умом; поэтому счастье презирает старость; а без счастья нельзя ничего достичь. «И поэтому старики ни для чего не годятся».
В середине ноября Лоренцо сказал, что новый секретарь Пьетро Бузинелло послал нового заключенного в наихудшую камеру, то есть в камеру Казановы. Бузинелло был на пути в Лондон в качестве посланника, когда Казанова встретил его в Париже, как он пишет в «Мемуарах»; он встретил его и в Лондоне во время «изгнания».
После полудня Лоренцо и два сбира привели очень красивого молодого человека со слезами на щеках. Он был камердинером у графа Марчезини в Венеции, и ежедневно причесывал племянницу графа, которую в конце концов соблазнил. Любовники хотели убежать, но были открыты. Он оплакивал лишь потерю подруги. Казанова разделил с юношей свой обед. Лоренцо мог экономить деньги на питании и за это разрешил им ежедневно полчаса прогуливаться по чердаку. Это было очень полезно для здоровья Казановы и для его побега одиннадцать месяцев спустя.
В одном из углов чердака валялась старая мебель, два ящика со старыми актами процессов о соблазнениях девственниц, детей на исповеди, учеников и опекаемых, а также водяная грелка, кочерга, старый фонарь, какие-то горшки, наконечник клистира и очень прямая железная задвижка, толщиной в палец и в полтора фута длиной.
Казанова был опечален потерей молодого друга, когда через несколько дней за ним зашли, чтобы отвести в подземную тюрьму, называемую «I quatro», где горели масляные лампы. Однако Казанова мог продолжать получасовые прогулки по чердаку. Он получше исследовал кучу и нашел кусок черного полированного мрамора, толщиной в дюйм, шесть дюймов в длину и три дюйма шириной, и спрятал его под одеждой. Вскоре Лоренцо объявил о новом товарище по камере, так как в других шести камерах уже сидело по два человека.
По этому случаю Лоренцо спел похвалу самому себе. «Я не вор и не скряга, я не злой и не грубый, как мой предшественник. От бутылки вина во время жажды я становлюсь только бодрее. Если бы отец научил меня читать и писать, я был бы сегодня мессиром Гранде. Господин Андреа Диедо ценит меня. Моя жена, ей всего двадцать четыре года, все дни готовит для него и ходит к нему, когда хочет, он позволяет ей входить запросто, даже когда лежит в постели — благосклонность, которую он не оказывает никакому сенатору. Милость трибунала беспримерна, господин. Он находит запрет писать и принимать посетителей жестоким: но всему свое время. Он не может ничего сделать, но о других мы не можем ничего утверждать».
На другой день пришел новый заключенный и отвесил Казанове глубокий поклон, вероятно из-за его бороды, которая уже была длиной в четыре дюйма; брить бороду было запрещено, но Казанова привык к этому, как привыкают ко всему. Временами он выпрашивал у Лоренцо ножницы, чтобы постричь ногти.
Новичок, около пятидесяти лет, высокий, сутулый, худой, с большим ртом, гнилыми зубами, маленькими серыми глазами под большими бровями, что придавало ему вид совы, с готовностью разделил с Казановой еду, но не сказал ни слова. Казанова тоже молчал. В конце концов новичок рассказал свою историю, все так делают. Сгуальдо Нобили (его акты тоже еще сохранились в Венеции) был сыном крестьянина, который выучился писать и читать, продал маленький дом и пару акров земли, оставленных ему отцом, и уехал в Венецию, где стал брать заклады и быстро многократно умножил свое состояние, особенно после того как он взял в заклад книгу, после того, как прочитал ее заглавие: «Мудрость»; это был Пьер Шаррон.
«Тут я увидел», рассказывал Сгуальдо Нобили, «какое это счастье уметь читать. Потому что эта книга, господин, которую вы вероятно не знаете, уравновешивает все книги мира, содержит все ценности знаний и освобождает от предрассудков, от веры в ад и других ужасов о смерти. Можно узнать путь к счастью и стать мудрее. Достаньте себе эту книгу и смейтесь над всеми дураками!»
Казанова узнал этого человека.
Столкнувшись с ростовщиком, Пьер Шаррон освободил его от последних угрызений совести. Через шесть лет у него было шесть тысяч цехинов. Казанова не следовало удивляться; в Венеции тогда было полно игроков, влюбленных бездельников и расточителей!
Казанова воспринимал это точно так же, как и мы. Он писал: «Избегайте человека, который читает только одну книгу».
1 января 1756 года Казанова получил новогодний подарок: спальный халат на лисьем меху, шелковое одеяло на вате и ножной мешок на медвежьем меху. Казанова страдал от холода, как ранее от жары. Секретарь велел ему сказать, что он может теперь каждый месяц по своему желанию тратить шесть цехинов, и может покупать все книги, какие хочет, и получать газету. Все это подарок господина Брагадино.
В первую секунду Казанова, тронутый благодарностью, простил своих подавителей и был близок к тому, чтобы отказаться от планов побега. Так легко несчастье унижает человека.
Лоренцо рассказал Казанове, что Брагадино пал на колени перед тремя инквизиторами и со слезами на глазах умолял об этой милости, если Казанова еще жив.
Как-то утром Казанова понял, каким хорошим оружием является задвижка от чердака. Он взял ее, спрятал под одеждой и унес в камеру, где пристроил в углу.
Эта работа была ему внове. Но ему нужно было оружие для защиты и для нападения. Почти в темноте он тер задвижку перед окном своим куском мрамора, держа его в левой руке. За восемь дней он отшлифовал восемь пирамидообразных скосов, которые сходились так, что образовывали настоящее острие; скосы были длиной в полтора дюйма. С острием задвижка превращалась в восьмигранный стилет, весьма тонкой выделки. Это была тяжелейшая работа с тех пор, как ее изобрели тираны Сицилии.
- Предыдущая
- 51/97
- Следующая
