Казанова - Кестен Герман - Страница 93
- Предыдущая
- 93/97
- Следующая
Полный сострадания к себе, полный тоски по своей молодости, полный подозрения к новому наступающему девятнадцатому столетию и вспыхнувшей буржуазной революции, полный злобы на свою импотенцию, на разрушения, производимые временем, на невозвратность удовольствий жизни, полный ненависти к смерти, этот сильный, красноречивый, пышущий жизнью старик был в состоянии этой жизнью, остатком этой жизни насладиться стократно, с чудовищным аппетитом к бытию и прекрасным аппетитом за столом, хотя у него и были зубы из фарфора, парик и подагра в костях. Он был гурманом, влюбленным во всех красивых женщин, во всех остроумных мужчин, влюбленным в книги всех времен, влюбленным в большой свет и малый, в королей и герцогов, в шулеров и шарлатанов.
Княжеская роскошь, сверкающие столы и сияющее общество — это было его миром. Экстравагантность Вальдштайна — это был его вкус. И когда этот библиотекарь в кругу князей становился центральным пунктом, когда весь свет с полным правом прислушивался к его знаменитым в семи станах анекдотическим случаям, к его увлекательным рассказам со всего света, к его богатым и глубоко комическим воспоминаниям, к его покалывающим все чувства сексуальным приключениям, тогда старик наслаждался своим первородством со всей могучей суетностью своей натуры. У кого было так много шарма, такая пронзительная память, такие разносторонние и всегда свежие знания, как не у этого попутешествовавшего старца, героя всех приключений, знакомого всех современников, постельного друга многих красавиц столетия!
В жизни прожорливый читатель, он в конечном счете сделал из этого свое счастье — читать, изучать и, более всего, писать обо всем на свете, даже похоронную речь на смерть любимой собачки Мелампиги (Чернозадки).
Неустанно он вел громадную переписку с Ламбергом и де Линем, с подругами последних лет графиней Сесилией Роггендорф и Элизой фон дер Рекке, со своим венецианским постельным сокровищем портнихой Франческой Бусчини, с Опицем и Да Понте, с княгиней Клари и княгиней Лобковиц, с Дзагури и графом Кенигом. Он принимал своих друзей и посетителей графа Вальдштайна, и посетителей знаменитой библиотеки, к которым принадлежали кроме прочих Шиллер и Гете. На богемских водах и в Праге он встречал весь мир.
Очевидно временами великий прототип путешественников больше не выдерживал. Вечный беглец внезапно срывался из Дукса: он искал удовольствий и приключений, женщин и новых людей, новые города и новую работу — в Праге, Гамбурге, Дрездене. Но никто не хотел сделать его директором театра, никто — библиотекарем большого города. Герцог Ваймара совсем не был восхищен, когда некий старый итальянец болтал о Гете и Шиллере. Никто не дарил ему кошельков с дукатами. Бедным и погасшим возвращался он в свою богемскую ссылку и снова писал письма и брошюры, дьявол-отшельник.
Что удавалось ему не полностью и лишь на короткие периоды в его блестящие годы, то удалось теперь: он завоевал уважение и изумление лучших людей своего времени. Шарль де Линь причисляет его к пяти-шести интереснейшим людям, с которыми он познакомился за долгую жизнь.
Опиц нашел в нем одного из тех благословенных философов, чьей родиной является вся земля и которые в королях ценят лишь людей. Граф Ламберг называет его «человеком известным в литературе, человеком полным глубоких знаний». Казанова стал гроссмейстером писательской клики, человеком элиты, тихим гением с мировой славой в самом малом, но в самом лучшем круге.
Он даже начинает любовную переписку или лучше сказать любовную связь по переписке, которая трогательна в старом развратнике и рисует его как доброго человека, как бескорыстного друга, как благодетеля, каковым он достаточно часто представлял себя в мемуарах и во что ему не всегда и далеко не безоговорочно хотели верить.
Как-то в феврале 1797 года Казанова получил письмо из Кашау от молодой девушки двадцати одного года, которое растрогало его до слез. Письмо было от Сесилии, графини фон Роггендорф. Он знал ее отца по Вене. Он знал ее брата Эрнста фон Роггендорфа, веселого бездельника и парасита в замке Дукс, которому Казанова иногда читал моральные проповеди. Этот братец имел легкомыслие восторгаться Казановой перед сестрой. Пока Сесилия просила о благосклонности «переписки». Она сирота, бедная и преследуемая, три месяца как потерявшая жениха, лейтенанта барона Йоханна Вегеи, павшего в битве под Бассано. Казанова стал ее моральным советчиком, ее эпистолярным любовником, защитником, духовным опекуном, протектором, поощрителем и меценатом, ее учителем и другом. Он рекомендовал ее дочери своего старого друга Шарля де Линя княгине Клари. Он рекомендовал ее своему старому другу князю Карлу Курляндскому. Он стал «ее единственным другом, ее единственной любовью». Она писала ему: «Наша любовь так прелестна, мой друг, и так дорога мне». Он звал ее Зенобией, королевой Пальмиры. Она звала его Лонгином, мудрым и верным до смерти советником. Как придворную даму он поместил ее к князю Курляндскому. На пути она хотела посетить его, чтобы впервые увидеться, «чтобы рассказать Вам о моих чувствах и станцевать с Вами маленький менуэт», как писала она в одном из тридцати трех писем, хранящихся в Дуксе. При курляндском дворе она пробыла год и вышла замуж за графа Батьяни-Штретмана, имела от него четырех детей и умерла в 1814 году.
Уже давно Казанова страдал от подагры. В конце 1797 года он вдобавок получил воспаление простаты, болезнь стариков. Он почуял опасность и написал друзьям. Дзагури, Элиза фон дер Рекке, Сесилия фон Роггендорф, графиня Монбуасье, дочь Малетерба и другие друзья откликнулись, советовали медикаменты и посылали старому обжоре самые неподходящие деликатесы.
Князь Шарль де Линь рассказывает в блестящем портрете своего старого друга Казановы, что тот сказал незадолго до смерти: «Я жил как философ и умираю как Христос», — эти апокрифические последние слова фавнообразного сверхнасмешника были бы хорошей последней шуткой, если он их в самом деле произнес.
Джакомо Казанова умер 4 июня 1798 года. Вероятно он погребен на кладбище в Дуксе, его могила исчезла. Очень скоро он канул в забвение и остался лишь в памяти нескольких старых друзей и нескольких странных литераторов, да в сердцах нескольких подруг, чья любовь пережила его.
Потом появились воспоминания. И он стал всемирно известен и живет после смерти дольше, чем большинство современников и литераторов, всю жизнь презиравших и осмеивавших его. Конечно он ведет лишь ненадежную жизнь тени и имеет лишь ненадежную зыбкую славу литературного бытия. Люди, не прочитавшие ни одной книги, произносят его имя и знают — этот венецианец восемнадцатого века был мужчиной, который любил женщин и наслаждался ими, это был соблазнитель, казанова.
Он писал свои воспоминания с 1791 по 1798 год, между шестьдесят шестым и семьдесят третьим годом жизни. Это было счастьем его старости, наслаждением его сердца, мечтой его вечно юной души. Всю свою жизнь он готовился к этой работе, живя и любя, читая и собирая. Для этого всю свою жизнь он хранил материалы: женские письма, письма врагов и друзей, квитанции отелей и старые долговые расписка, фальшивые векселя и настоящие локоны, любовные записки и воспоминания. С наслаждение и страстью он писал свои мемуары, в которых еще раз прожил жизнь, только пламеннее, романтичнее, правдивее. Это было его воскрешением, как говорит Жозеф Ле Грас. Часто он хотел сжечь эти воспоминания, как советовал ему маркиз д'Аргенс, который свои мемуары сжег.
В комнате замка Дукс эта беспокойная душа проделала путешествие сквозь всю свою жизнь, совершила поиск потерянного времени и при этом нашла и правду, и всемирную славу. Потому что посреди своей постыдной развращенности он хранил чувство к великим идеалам жизни и литературы, стремление к человечеству, в особенности к отдельной половине человечества, радость к правде и к полноте жизни, удовольствие от удовольствий.
Он работал по тринадцать часов в день. Он работал одержимо, корректировал и писал заново, в поиске совершенства, красоты и прежде всего правды, потому что правда была идеалом старого шулера, усталого мошенника и сиятельного шарлатана. Он имел в виде литературную правду, так как эта правда гораздо серьезнее чем большинство добродетелей. Что сказал бы этот всю жизнь неудачливый венецианский литератор Казанова, восстав во плоти, как он возродился в духе, и увидев прорву литературы о Казанове, или, лучше, прочитав ее со своим неистощимым любопытством? Чтобы он сказал при этом, он, который не мог пристроить свои книги, принужденный издавать их по подписке и за собственный счет, крошечными тиражами, оставшимися в основном нераспроданными, если бы мог увидеть многочисленные биографии, сотни специальных трактатов, бесчисленные новые издания своих мемуаров?
- Предыдущая
- 93/97
- Следующая
