Ябеда - Хайес Саманта - Страница 39

• Предыдущая
• 39/82
• Следующая

— Кто здесь?

На полу лежала узкая полоска света от лампочки на лестничной площадке. Задернутые шторы чуть колыхались: окно за ними было открыто. Я никого не видела.

Внизу играла музыка, к нам в спальню долетали ее отзвуки. Опять у них вечеринка — визг и вскрики, перекрывая ритмичное буханье басов, взлетали над общим гвалтом, под который мы все научились засыпать. Воспитатели отводили душу. Зато как было здорово на следующий день, когда они еле таскали ноги и плевали на любые наши выходки.

Дверь вдруг открылась, в проеме возникли два черных силуэта. Я отчетливо видела, что это мужчины, один лысый, а у другого плечи шириной с дом. Я оцепенела и только таращила в темноте глаза, силясь узнать их.

— Кто здесь? — прошептала я.

По глазам полоснул луч фонарика, и чья-то рука легла на рот, загоняя мой крик обратно в горло. От руки пахло табаком, а от ее хозяина разило пивом. Вдвоем они стащили меня с постели, опутали руками, окутали чужими, противными запахами. Я отчаянно отбивалась, я лягалась, я бы и кусалась, да рот был зажат.

«Вот оно, случилось — пронеслось в голове. — За мной пришли ночные чудища. Вот, значит, как это бывает…»

Меня волоком тащили мимо кровати Бетси, я потянулась к ней, замолотила ногами, силясь вырваться, но мне прижали руки к телу и вынесли из спальни.

— Ты ж вроде говорил, она под дозой? — проворчал один.

Другой, лет девятнадцати-двадцати, не больше, только крякнул. У него было воспаленное красное лицо, рябое от прыщей и угрей. Лысый тяжело пыхтел от натуги, напомнив мне папу, его толстый живот задевал мои ноги, пока они тащили меня вниз по лестнице и дальше. В том самом, запретном коридоре музыка оглушала. Знакомая по радио мелодия била по ушам.

— Неееет! — завопила я, как только рука отпустила мой рот. Щеку тут же обожгло пощечиной.

— Заткнись, дура! — прошипел старший. — Хочешь нас всех под монастырь подвести?

Они остановились и выпустили мои ноги, пятки стукнулись об пол. Я рванулась удрать, но они по-прежнему держали меня за руки. Тогда я попыталась укусить одного из них и получила такой удар, что меня отбросило к стене. На какое-то мгновение я отключилась — только звон в ушах и разноцветные круги перед глазами.

— Делай, что тебе велят, дрянь! — Старший снова ударил меня. Я истово закивала: да, да, только не бейте! Но стоило сжимавшим меня рукам ослабить хватку, стоило этим двоим вполголоса заговорить друг с другом, как я припустила по коридору, к свету в дальнем его конце, к своей кровати.

Сама не зная как, я оказалась на полу, ощутила на губах привкус пыли. Меня схватили за ноги и поволокли назад, платье задралось, шершавые половицы обдирали кожу на животе. Распахнулась дверь, и меня швырнули в комнату, где играла музыка. Я увидела вокруг себя множество ног, воняло пивом. Меня перевернули на спину, раздались выкрики и гогот. Платье собралось у меня под мышками, я хотела его одернуть, но кто-то сильно пнул меня в ребра. Я похолодела и только часто-часто дышала. Не мигая я смотрела на полдюжины лиц, а они разглядывали меня. Кто-то плюнул мне в глаз.

Потом все смешалось, перепуталось. Вдруг оказалось, что я голая, но что стало с моей одеждой, не знаю. Я стояла и дрожала так, что ныли ноги. Было ужасно стыдно. Я прижала руки к груди. Не знаю, что раздалось раньше — смех или свист трости, заставившей меня убрать руки.

Стул леденил спину, до боли врезались в запястья веревки. Должно быть, я описалась, потому что почувствовала под собой теплую лужицу. Стул вместе со мной перевернули, струи потекли по спине, намочили волосы. И снова удары — по голове, по плечам. Башмаком, тростью.

Потом обо мне забыли. Я просто валялась на полу, согнутая под углом девяносто градусов, и деревянные планки стула впивались мне в спину. Меня трясло так, что сводило мышцы. Я лихорадочно водила глазами по сторонам, стараясь разобраться, что к чему и как мне отсюда вырваться. Я видела повара — он был без халата и болтал с другими мужчинами. Почему он позволяет им измываться надо мной? Я-то считала его другом. Видела еще хозяина деревенской лавки, где мы иногда покупали конфеты. Все прочие лица слились в одно смутное лицо.

Так вот куда попадали те, кого забирали ночные чудища? Я выла в голос; никогда в жизни мне еще не было так страшно. Веревки вгрызлись в щиколотки, но боли я уже не чувствовала. Я снова хотела к папе.

Вечеринка продолжалась. Вечеринка? Я увидела, как один из двоих, притащивших меня сюда, старший, целуется с какой-то женщиной, и зажмурилась. Ни Патрисии, ни мисс Мэддокс не было. Я стала их звать, но получила зуботычину.

После этого я перестала кричать и не проронила ни звука, даже когда какой-то мужчина снова поднял меня, даже когда он снял веревки и сдернул меня со стула. Бежать я не могла. Сил не было, меня качало, в голове шумело. Мне уже было безразлично, что я голая, вообще все безразлично. Комната плыла перед глазами, я не чувствовала собственного тела, словно его больше не существовало, я была не я, и только мой разум парил высоко под потолком, дивясь: что творится с этой несчастной тощей девочкой там, внизу, и зачем один из мужчин снял брюки?

Я видела боль девочки, страдание на ее лице. Она сжалась в комок, но мужчина растянул ее на полу. Собравшиеся в кружок зрители хлопали и ревели. Там была кровь. Пальцы рук и ног у нее посинели, голова бессильно моталась из стороны в сторону, сердце в груди тукало через силу, медленно-медленно.

— Эту больше не приводите, — недовольно процедил мужчина, застегивая молнию на брюках. — Одна морока.

Очнулась я в своей постели. Осторожно повернула голову и увидела профиль Бетси — вздернутый носик, пухлые детские губы. Протянув руку, я запустила пальцы в мягкие волосы и оставила их там, в кудряшках, а сама, уставившись подбитыми глазами в потолок, благодарила Господа за его благодеяния, и слезы беззвучно текли на подушку.

«Я вернулась, — кружилось у меня в голове. — Мне повезло. Я вернулась».

Звонок в дверь раздался, как раз когда Нина смешала салат. Что ж, ради Мика она будет веселой, постарается изобразить гостеприимную хозяйку. А потом сделает вид, что у нее дела на кухне, будет бегать в туалет, прятаться в спальне, пока не позовут. Мысль об общении с чужим человеком вызывала тошноту, хотя это общение и сулило деньги. Довольно с Мика жизни пресловутого голодного художника. У него талант, он заслуживает признания. Это его шанс, и, как бы паршиво ей ни было, губить этот шанс она не станет.

— Отлично. Рыбу пока в духовку ставить не будем, это можно сделать в последний момент — филе вмиг приготовится. — Нина вытерла руки полотенцем и напомнила себе: — Стол накрыть!

Она слышала, как Мик впустил гостя в холл. Тот громко, только что не криком, поздоровался с хозяином. Можно было разобрать обычный при знакомстве обмен именами, закрепленный рукопожатием, а затем все стихло. В гостиную прошли? Нина выглянула из кухни: пусто. Должно быть, Мик убирает в шкаф верхнюю одежду гостя. Надо быстренько закрыть дверь, чтобы незнакомый человек не увидел ее у плиты.

Нина решила дать мужчинам какое-то время поговорить, а потом уж выйти к ним, да и дел на кухне у нее еще минут на десять. Из столовой донеслись голоса — значит, мужчины перешли туда. Хорошо бы галерист обратил внимание на картины Мика, на стенах столовой висит несколько его работ. При мысли о том, что Мику, возможно, удастся продать картины за такие деньги, о которых он и не помышлял, Нина разволновалась. Буквально на днях они опять обговаривали пристройку, новую ванную, и Нина цеплялась за свою мечту, что бы ни происходило вокруг. Больше у нее ничего не осталось.

Прижав ухо к двери, она напрягла слух: о чем идет речь? Мужчины разговаривали очень тихо — кажется, обсуждали время, уходящие годы, — но она мало что разобрала. Мик наверняка нервничал — он совсем не умел рекламировать собственную работу.

• Предыдущая
• 39/82
• Следующая