Родные и знакомые - Киекбаев Джалиль Гиниятович - Страница 63

• Предыдущая
• 63/80
• Следующая

А свёкор не унимался, кричал ещё громче:

— Верно предками было сказано: дай безлошадному коня — он до смерти его загонит, дай нищему шубу — он на радостях в клочья её издерёт. Вот сама видишь — ещё и года не прошло, как невестку в дом взяли, а сколько она одежды и обувки изодрала! И сапожки, и елян, и платки…

Фатима, стиснув зубы, молчала.

Она и прежде старалась держаться как можно незаметней, а после этого и вовсе притихла. Пройдёт — половица не скрипнет, посуду моет — ничто не звякнет.

Тошно ей стало жить, а душу отвести было не с кем. Даже выйти на улицу, перекинуться словом с соседкой она не могла без того, чтобы не нажить неприятностей.

«Уйти, что ли, домой, в Ташбаткан?» — думала она в отчаянии. Но зол свёкор, да разве отец добрее? К тому же пришла из Ташбаткана весть: зимой сгорело у Ахмади подворье. Это уж не нухов убыток, не телёнок с кулак величиной. Вернись Фатима в свой аул — всё равно отец не примет, отошлёт обратно к Нуху.

Никакого выхода!

Однажды — это было весной, в половодье — Фатима, склонившись над колыбелью, кормила грудью сына. Вошла свекровь с кумганом в руке.

— Никак в этом доме воду за деньги покупают? — ворчала она. — Руки ополоснуть капли воды в кумгане не найдёшь. Ах-ах! И в вёдрах пусто! Постыдилась бы!..

Фатима, оставив ребёнка, схватила вёдра, заторопилась по воду. Она и без укора свекрови помнила, что надо снова сходить на реку, но как только подходила к вёдрам — её сковывал страх. Страх этот возник утром на берегу Инзера.

Вода в реке уже пошла на спад, но течение было всё ещё стремительно. Зачерпнув воды, Фатима постояла, глядя на бешеную реку, и нежданно ей вспомнились слова, спетые на прощанье отцу: «Лучше б, камень к шее привязав, утопил…». Её потянуло в холодно поблёскивавшие волны, она испуганно отпрянула от кромки воды, поскользнулась на мокрых камешках и, уже не помня себя от страха, подхватила коромыслом вёдра, побежала. Она бежала вверх, а Инзер, чудилось ей, опять разливается, догоняет, вот-вот догонит…

Этот страх и сковывал Фатиму, пока ворчанье свекрови не заставило её поторопиться.

Фатима, позвякивая вёдрами, ушла со двора.

Ушла — и не вернулась.

Подождала, подождала Гульямал воды и, не дождавшись, отправилась, разгневанная, искать непутёвую невестку. Нашла на берегу лишь её коромысло и вёдра. От жуткой догадки лицо Гульямал побелело. Что есть прыти она припустила домой…

Перед тем, как случился пожар, Ахмади с женой были в Гумерове в гостях. Дома оставались только дети.

Абдельхак в этот день, ещё до отъезда родителей, вычистил сарай. Выкинув во двор, к дровянику, конский навоз, затоптанные остатки корма и мусор из кормушек, он решил сжечь всё это. Сырой мусор долго не разгорался, куча дымила, но никто не обращал внимания на дым. Вечером Абдельхак ушёл из дому и, пользуясь отсутствием отца с матерью, до полуночи пробродил со сверстниками по аулу.

Возвращаясь из гостей, Ахмади увидел над аулом зарево. Сердце у него ёкнуло. Вскоре он уже точно разглядел, что горит его подворье. Нещадно погнал лошадь.

Возле горящих строений суматошился народ. Фатиха запричитала, кинулась в дом искать вёдра, но все вёдра и бадьи были уже разобраны. Пять-шесть женщин таскали воду с речки из проруби, мужчины пытались залить огонь, но пламя бушевало всё сильней.

Сначала горел только сарай. Затем вспыхнуло сено, сложенное на навесе. Оттуда огонь перекинулся на крышу клети. Когда Ахмади влетел в свой двор, полыхали и скирды приготовленного для отправки в город мочала, и гора сложенных во дворе колёсных ободьев. Сухие дубовые ободья горели так жарко, что приблизиться к ним не было никакой возможности. Высокое пламя клонилось то в одну, то в другую сторону, лизало соседние строения.

Апхалик с Исмагилом ломали кровлю клети, раздёргивали загоревшиеся полубки. Апхалик, оказавшись на чердаке, наткнулся на какой-то длинный свёрток.

— А это… чего это такое? — удивлённо протянул он, пытаясь разглядеть в дыму свою находку. На его голос оглянулся Исмагил, пощупал свёрток. У него округлились глаза:

— Так это ж товар, сатин!

— Что с ним делать?

— Закинь подальше. В снег. Да потом не зевай…

Обнаружили ещё пару штук ткани. Апхалик шёпотом предупредил оказавшихся рядом мужчин: если попадутся им свёртки товара — кидать подальше, за изгородь…

Сам Ахмади, весь в поту, вытаскивал из клети мясные туши, мешки с мукой, ещё что-то.

Народу у ахмадиева двора становилось всё больше. Уже не все могли участвовать в тушении пожара. Многие толкались на улице, подавая оттуда разные советы.

— Молока надо плеснуть в огонь! Молока принесите! — крикнул кто-то.

Факиха бегом вынесла из дому корчагу и чайную чашку. Багау-бай побрызгал молоком туда-сюда, но разве утихомиришь огонь брызгами! Нет, не помогло древнее поверье. Здесь нужна была вода, побольше воды! Но до речки — неблизко, у маленькой проруби — очередь, да ещё носящие воду на коромыслах женщины второпях расплёскивали половину того, что набрали в вёдра.

В суматохе забыли отпереть ворота сарая. Там в ужасе метались лошади. Факиха догадалась выпустить овец из закутка, куда огонь как раз и не добрался, а про лошадей никто не вспомнил. В хлеву забеспокоились безмятежно пережёвывавшие жвачку коровы, а когда и на них посыпались с горящей кровли искры — повскакали, подняли душераздирающий рёв. Люди, более всего озабоченные в этот момент тем, чтобы огонь не перекинулся на жильё, поливали стены дома, до которого от клети было рукой подать. Пока спасали дом и разбирали кровлю клети, загорелись сухие жерди, стоймя расставленные вокруг сарая, пламя взметнулось ещё выше. Обезумевшие лошади, наконец, сами вышибли ворота и вырвались во двор…

Тут до сознания Ахмади дошёл рёв, доносящийся из хлева. Он бросился выгонять коров. В удушающем чёрном дыму было не разглядеть, сколько их вышло, да и кровля начала рушиться, едва сам успел выскочить из хлева. Потом оказалось, что сгорели три коровы.

Клеть спасли, хоть и осталась она без крыши. К сараю со двора подойти было невозможно. Обойдя его, с наветренной стороны растащили горящие жерди, затем залили, закидали снегом остатки сруба.

Пожар кончился. Люди стали расходиться, унося свои вёдра и багры. Все разговоры, конечно, о только что пережитом.

— Да защитит нас всевышний от такой беды! — восклицала Хойембикэ.

— Надо же! Не думали — не гадали…

— Сколько добра в мгновение ока пропало!

— Ах-ах, о чём горюют! Ахмади, наверно, вдесятеро больше страховых денег получит!

— У богатого не убудет!

— Говорят, возле сарая куча мусора тлела, от неё и загорелось.

— Знать, ветром раздуло.

— А может, кто ни то нарочно поджёг?

— Вполне, вполне может быть! В такие времена не скажешь: «Не может быть!»

Хусаин с Ахсаном явились домой вскоре после Хойембики. У обоих — рты до ушей, у Хусаина в руке — свёрток ткани.

— Ты откуда это взял? — удивилась тётка.

— Апхалик-агай дал. Это, говорит, вам за отцовы труды. Раз дал — мы и взяли…

— Сам Апхалик-агай два свёртка унёс, — добавил Ахсан.

— Завтра же верните Ловушке! А то не знай что наговорит, ещё ворами, сохрани аллах, нас объявит, дом нам люди спалят, ниточки не оставят.

— Как бы не так! Это не ахмадиев товар, — возразил Хусаин. — Он сам — вор! Припрятал то, что должен был раздать народу. Мы у него, как у бога, просили отцу на саван — не дал, а весь чердак клети, оказалось, товаром набит… Апхалик-агай говорит: у вора и украсть не грех. Нет, не верну! Пускай Ахмади со злости камни грызёт!

Последними по Верхней улице с пожара возвращались несколько мужчин, среди которых был и Апхалик. Они несли под мышками свёртки ткани и весело переговаривались.

— Ну, в самый раз это вышло, а то больно задурил Ахмади, — похохатывал Апхалик.

• Предыдущая
• 63/80
• Следующая