Тень ветра - Сафон Карлос Руис - Страница 52
- Предыдущая
- 52/111
- Следующая
– По этому поводу я многое мог бы вам рассказать… – пробормотал Фермин.
– Во всяком случае, было бы не лишним с вашей стороны для разнообразия рассказать мне правду.
– Мы можем заверить вас, что книги сжег не инспектор Фумеро.
– А кто же в таком случае?
– Мы уверены, что это был человек с обожженным лицом, называющий себя Лаином Кубером.
– Не тот ли это… Я кивнул:
– Он самый. Персонаж из романа Каракса. Дьявол. Отец Фернандо, в изумлении подавшись вперед в своем кресле, выглядел таким же растерянным, как и мы с Фермином.
– Становится все очевиднее, что все нити этой запутанной истории ведут к Пенелопе Алдайя, но как раз о ней-то нам меньше всего известно, – заметил Фермин.
– Не уверен, что смогу вам в этом помочь. Я видел ее всего несколько раз, да и то издали, и знаю о ней лишь то, что рассказывал Хулиан, а это, увы, не так много. Единственный человек, часто упоминавший при мне имя Пенелопы, это Хасинта Коронадо.
– Хасинта Коронадо?
– Няня Пенелопы. Она вырастила Хорхе и Пенелопу и обожала их до безумия, особенно девушку. Иногда она приходила в школу за Хорхе, так как дон Рикардо требовал, чтобы его дети ни на секунду не оставались без присмотра кого-либо из домашних. Хасинта была сущий ангел. Она знала, что мы с Хулианом принадлежали к семьям с весьма скромным достатком, и всегда приносила нам что-нибудь поесть, уверенная, что мы голодаем. Я говорил ей, что мой отец повар и что еды-то мне как раз хватало, но Хасинта настаивала на своем. Я частенько ждал ее, чтобы поболтать. Она была самым добрым существом на свете. Одинокая, не имевшая ни семьи, ни собственных детей, эта женщина посвятила всю свою жизнь воспитанию младших Алдайя. Пенелопу же Хасинта обожала всей душой. Она и сейчас только и говорит, что о своей любимице…
– Бы все еще продолжаете видеться с Хасинтой?
– Я изредка навещаю ее в приюте Святой Лусии, ведь у нее никого не осталось. Господь, по каким-то недоступным нашему пониманию причинам, не всегда воздает по заслугам в этой жизни. Хасинта, конечно, уже совсем старая, но все такая же одинокая, как и прежде.
Мы с Фермином переглянулись.
– А Пенелопа? Разве она не приходила к своей няне? Взгляд отца Фернандо потемнел, и глаза его стали похожи на бездонные черные колодцы.
– Никто не знает, что случилось с Пенелопой. Эта девушка была всем для Хасинты. Когда Алдайя перебрались в Аргентину, она потеряла свою воспитанницу, и жизнь для Хасинты Коронадо закончилась.
– Но почему они не взяли Хасинту с собой? Разве Пенелопа не уехала вместе со своей семьей? – спросил я.
Священник только пожал плечами.
– Этого я не знаю. Никто не видел Пенелопу и ничего не слышал о ней с 1919 года.
– Именно в том году Каракс уехал в Париж, – заметил Фермин.
– Пообещайте мне, что не станете беспокоить эту бедную старую женщину и ворошить ее давно погребенные печальные воспоминания.
– Да за кого вы нас принимаете, ваше святейшество?! – сердито воскликнул Фермин.
Подозревая, что из нас ему больше ничего не вытянуть, отец Фернандо заставил нас поклясться, что мы обязательно сообщим ему все, что нам удастся разузнать о Хулиане. Фермин, чтобы успокоить святого отца, даже вознамерился было принести клятву на Новом Завете, лежавшем на письменном столе священника.
– Оставьте Евангелие в покое, ради бога. Мне будет достаточно вашего слова.
– И ничего-то от него не ускользнет! Ну и глаз у вас, отче!
– Пойдемте, я провожу вас к выходу.
В сопровождении отца Фернандо мы прошли через сад, дойдя до ворот. Их кованые решетки были похожи на острые копья, устремленные вверх. Святой отец остановился на безопасном расстоянии от выхода, осторожно всматриваясь в извилистую улочку, ведущую в другой, реальный мир, словно боялся, что бесследно растворится в воздухе, если сделает еще несколько шагов и переступит порог школы. Наблюдая за священником, я спрашивал себя, когда в последний раз он покидал стены школы Святого Габриеля.
– Я был очень огорчен, когда узнал, что Хулиан погиб, – сказал отец Фернандо упавшим голосом. – Несмотря на все, что произошло потом, и на то, что со временем мы отдалились друг от друга, все мы были хорошими друзьями: Микель, Алдайя, Хулиан и я. И даже Фумеро. Я почему-то всегда верил, что мы будем неразлучны всю жизнь, но у судьбы, должно быть, на все свои планы, и она знает то, чего нам знать не дано. У меня больше не было таких друзей, и не думаю, что когда-либо еще будут. Я искренне надеюсь, что вы найдете то, что ищете, Даниель.
26
Ближе к полудню мы добрались до бульвара Бонанова. Каждый думал о своем. Я не сомневался, что Фермину не дает покоя зловещее появление инспектора Фумеро, и, взглянув на него искоса, увидел, что он озабочен и обеспокоен не на шутку. По небу растекалась пелена темных облаков, как лужа пролитой крови, а за ними мелькали всполохи цвета сухой листвы.
– Если мы не поторопимся, попадем под ливень, – сказал я.
– Вряд ли. Эти облака – ночные, похожие на кровоподтек. Они из тех, что по небу не носятся.
– Только не говорите, что разбираетесь еще и в облаках.
– Жизнь на улице дает тебе больше, чем ты хотел бы знать. Да, кстати, от одной мысли о Фумеро на меня нападает зверский голод. Что скажете, если мы зайдем в бар на площади Саррья и уговорим по бутерброду с тортильей[71] и луком?
Мы направились к площади, где несколько старичков заискивающе сыпали перед местными голубями хлебные крошки, словно вся их жизнь состояла в этом немудреном занятии и в ожидании, когда голуби отведают их угощение. Мы заняли столик у двери бара, и Фермин отдал должное двум тортильям, своей и моей, бокалу пива, двум шоколадкам и чашке кофе с молоком и ромом[72]. На десерт он взял карамельку «Сугус». Человек за соседним столиком поглядывал на Фермина поверх газеты, думая, возможно, о том же, о чем и я.
– И как в вас все это помещается, Фермин?
– Наша семья всегда отличалась ускоренным обменом веществ. Моя сестра Хесуса, земля ей пухом, могла перекусить тортильей из шести яиц с кровяной колбасой и чесночным соусом в середине дня и после этого за ужином наесться до отвала. Ее называли Душная, у бедняжки так воняло изо рта… Она была вылитая я, представляете? С такой же физиономией и тощим, даже костлявым телом. Доктор Касерес сказал однажды моей матери, что мы, Ромеро де Торрес – промежуточное звено между человеком и рыбой-молотом, поскольку девяносто процентов нашего организма – это хрящ, сконцентрированный главным образом в носу и ушных раковинах. Хесусу часто принимали в деревне за меня, потому что у несчастной так и не выросла грудь, а бриться она начала раньше меня. Умерла она от туберкулеза в двадцать два, безнадежной девственницей, тайно влюбленной в ханжу-священника, который при встрече всегда ей говорил: «Привет, Фермин, ты уже совсем возмужал». Ирония судьбы.
– Вы по ним скучаете?
– По семье?
Фермин пожал плечами с ностальгической улыбкой:
– Не знаю… Мало что обманывает так, как воспоминания. Взять, к примеру, того же священника… А вы? Скучаете по матери?
Я опустил глаза:
– Очень.
– Знаете, что я лучше всего помню о своей? – спросил Фермин. – Ее запах. Она всегда пахла чистотой, свежим хлебом, даже если проработала весь день в поле или носила одни и те же лохмотья целую неделю. Она всегда пахла всем самым лучшим, что есть в мире. А до чего неотесанная была! Ругалась, как грузчик, но пахла, как сказочная принцесса. По крайней мере так мне казалось. А вы? Что вам запомнилось о вашей матери, Даниель?
Я поколебался мгновение:
– Ничего. Уже много лет я вообще не могу ее вспомнить. Ни лицо, ни голос, ни запах. Все это исчезло в тот день, когда я узнал о Хулиане Караксе, и не вернулось.
Фермин смотрел на меня, подыскивая слова:
71
Тортилья – испанское национальное блюдо: омлет с картошкой.
72
Это зверское питье под названием «трифасико» очень популярно в Каталонии.
- Предыдущая
- 52/111
- Следующая