Третьего не дано? - Елманов Валерий Иванович - Страница 8

На самом же деле, помнится, я читал, что даже заговорщики, убивавшие его, в последние минуты упорно спрашивали: «Скажи, кто ты есть и чей ты сын?»

Лишь раз я раскрыл рот. Это произошло в день, когда сам себя измучивший догадками Годунов вдруг ударился в крайности, спросив у меня:

— А как ты мыслишь, Феликс Константинович, можа, и впрямь чудо свершилось?

Я вытаращил глаза.

— И кто же тот Исус, государь?

— Нет, я не о том, — поправился царь. — А ежели в самом деле мальца подменили? Людишки Семена Никитича сказывали, будто расстрига оный крестом златым бахвалится, кой, дескать, мать ему передала, инокиня Марфа. Крест же и впрямь дорогой, с каменьями. Иван Федорович Мстиславский не поскупился, егда дарил оный. Не могла ж она кому ни попадя крестильный сыновний крест отдать, так?

— Так спросить ее надо, и все, — предложил я.

— И я о том же мыслю, — кивнул царь. — Послано уже за ей. Вскорости привезут. А ты со мной пойдешь вопрошать. Кому иному не могу доверить — тебе же яко на духу.

Я, встав на дыбки — внутренне, разумеется, — как мог, объяснил Годунову, что это дело не принесет ничего хорошего, вывалив ему подробный расклад. Ну в самом деле, какая мать выдаст местонахождение своего сына, даже если он действительно был подменен?

— А на дыбе? — возразил Годунов.

— Помнишь, государь, как мой отец в твоем присутствии, когда царь пытал князя Воротынского, заявил Иоанну Васильевичу, что на дыбе любой человек от нестерпимой боли может оболгать себя самого, не говоря уж про других, и скажет все, что только нужно кату с приказными людьми?

Борис Федорович сумрачно кивнул и нервно прошелся из угла в угол Думной кельи. Он так сильно нахмурил брови, что глаз практически не было видно.

— Так ты мыслишь, что истины в сем деле уже не сыскать? — наконец спросил он.

— Нет, не мыслю, — нахально заявил я. — Умному человеку надо дать лишь ниточку в руки, и он дальше будет ее потихоньку тянуть, пока не размотает весь клубочек. Может, и не до конца, — поправился я, — но что касается того, подлинный царевич или нет, тут сыскать можно.

— А мне оное нужнее всего, — мгновенно оживился царь. — К тому ж умных людишек у меня изрядно, вот токмо с преданностью худо. — И уставился на меня.

Неправильный какой-то этот взгляд. Не понравился он мне.

— От твоих подьячих из Разбойного приказа ничего не ускользнет. А если желаешь, могу и сам с ними поговорить, чтоб нужного человечка подобрать.

Годунов продолжал молчать и смотреть на меня. Как там в гайдаевской кинокомедии говаривал Жорж Милославский? По-моему, что-то типа: «На мне узоров нет и цветы не растут».

Но ему было легче. Стой сейчас передо мной управдом Бунша, и я бы ему ответил что-то в этом духе, а тут…

Конечно, Борис Федорович не Иван Грозный, а весьма приличный мужик с пониманием, но все же царь, а это не хухры-мухры. Однако и совсем промолчать не годилось, а то мало ли что придет ему в голову.

— Только помимо преданности не забудь, государь, что твоему будущему порученцу, кто бы он ни был, надо вести розыск тихо-тихо, не поднимая шума, дабы не дать лишнего повода для всяческих сплетен, и, разумеется, он должен иметь большой опыт в сыскном деле.

Вот смотрит. Вы так на мне дырку протрете, ваше величество. А если чего задумали по принципу «инициатива наказуема», так у меня дел и без того с лихвой — только успевай поворачиваться. Вот, кстати, напомнить надо бы про…

— Я тут о Страже Верных хотел потолковать, царь-батюшка. Сдается мне, что желательно бы увеличить их количество хотя бы до двух тысяч. Ей-ей, пригодятся они твоему сыну, когда он на престол сядет…

Борис Федорович гулко кашлянул, по-прежнему не сводя с меня пытливого взгляда, и наконец-то открыл рот:

— А оное ты славно придумал. Токмо тихо-тихо не выйдет. Едва подьячий учнет опрос чинити, как о том мигом слух разлетится — попробуй-ка слови его.

Опять он о прежнем. Впрочем, все правильно, и удивляться тут нечему. У кого что болит, тот о том и говорит.

Я пожал плечами:

— Ну если заминка только в этом… Силой слух пресечь и впрямь не получится, верно. Оно все равно что огонь маслом тушить. А вот хитростью… Тут ведь главное не о чем опрос, а с какой целью. Вот ее-то и надо утаить. Тогда и сам слух о другом поползет. Если немного подумать, то выкрутиться можно.

— Подумай, Феликс Константинович. Лучше тебя навряд ли кто надумает, — кивнул Годунов и заботливо осведомился: — Денька три хватит?

— Если во дворец вообще не являться, чтоб мысли не путались, — вполне, — твердо ответил я, довольный тем, что Борис Федорович, оказывается, вовсе и не думал посылать меня.

— Добро, — согласился царь. — Но чрез три дни жду. Искать меня не надобно — сам загляну к Феденьке…

Я появился досрочно, уже на третий день. Кажется, все склеивалось. Пяток исписанных листов — подробная инструкция для неведомого подьячего была готова. Суть идеи проста — еще раз заняться свидетелями гибели царевича, но предлогом для этого взять не расследование его смерти, а совсем иное.

Дескать, долго у государя всея Руси лежала на сердце боль и гнев на тех, кто не уберег Димитрия, но ныне царь решил снять со всех опалу, посчитав ее несправедливой, и даже наградить видоков-свидетелей, дабы и они вместе с Борисом Федоровичем возносили всевышнему молитвы о безвременно почившем.

И тут же на стол тугой кошель, после чего вопрос: «Вот только берут сомнения: впрямь ли ты видок али токмо послух, коим и плата иная отмерена — впятеро меньше. А ну-ка, давай докажи, да расскажи, что именно тебе довелось увидеть из тех событий?»

Заодно достигается, пусть и частично, вторая цель. Человек, рассказавший все как есть, получивший за это энную сумму серебром и помолившийся за упокой души Дмитрия, после, если до него дойдут слухи о воскресении царевича из мертвых, непременно станет с пеной у рта опровергать эти сплетни.

Ну хотя бы из опасения, что царские слуги могут быстренько отнять подаренное серебро, раз молитва за упокой теперь вроде как и не нужна.

— Мудер, княж Феликс, — одобрительно кивнул Борис Федорович. — Эдакое измыслить суметь надобно. Таковское не кажному по уму. Да яко глыбко истину запрятал — там ее и впрямь не сыскать. Ой и мудер. — И подытожил, словно давно решенное: — Вот ты оным и займись.

— Да у меня… — возмущенно начал было я, но тут же был остановлен.

— Охолонь! — приказал Борис Федорович, но, правда, почти сразу же смягчил интонации и вкрадчиво продолжил: — Сам не хочу в такое время тебя лишаться, хошь и ненадолго, одначе, яко тут ни крути, иного столь же верного человечка мне не сыскать.

— Да мне ж Стражу Верных расширять надо. Подполковник Христиер Зомме и без того который месяц один с ними мается — тяжело.

— Подполковник, — иронично хмыкнул Борис Федорович. — Почти как у казаков…

— Полки нового строя должны не только иметь новую выучку и быть одетыми в новую форму, но и иметь над собой воевод, отличающихся от всех прочих новыми званиями, — пояснил я.

— А ты тогда, выходит…

— Просто полковник, — продолжил я. — Царевич же, как первый воевода, является старшим полковником.

Вообще-то было бы лучше окрестить его генералом, но я посчитал это преждевременным. Если полковничье звание всем более-менее понятно — действительно, как еще называться, коли командуешь полком, то насчет генералов могут быть излишние вопросы.

Да и не горит оно. Тут главное — полученные юными ратниками знания, а все остальное как приложение, своего рода обертка для конфетки. Лишь бы сама была вкусной, а бумажку разрисовать можно и потом.

Но увильнуть, сменив тему, не получилось.

Тогда, чтоб царю стало еще понятнее, насколько велика моя загрузка, я решил приоткрыть кусочек тайны, заявив, что вдобавок к куче неотложных дел со Стражей Верных жду важных новостей из Кракова.

— Как раз в это время они обещали меня известить, что успели выведать. Вот приедут, а меня нет, и что тогда?