Манюня пишет фантастичЫскЫй роман - Абгарян Наринэ Юрьевна - Страница 27

• Предыдущая
• 27/60
• Следующая

— Можешь назвать планету Элижбетой, — встрепенулась Каринка.

— Я подумаю, — милостиво согласилась Манька. — А что такое Элижбета?

И по дороге на задний двор мы с сестрой наперебой стали рассказывать о бородатом дядечке из телевизора.

— Точно назову планету Элижбетой, — решила Манька и толкнула дверь погреба. — Пап, пойдем пирожки кушать, ой!

— Чего это «ой»? — Мы заглянули следом и встали как вкопанные. — Здрассьти, Дядьмиш!

— Здравствуйте, девочки. — Дядя Миша топтался в груде каких-то осколков и всем своим видом напоминал сумасшедшего дядечку из телевизора.

— Пап, ну что ты опять натворил? — вздохнула Манька.

— Заставил полку пустыми литровыми банками, а она возьми и рухни. Плохо прибил, значит.

— Литровыми? Вот такими? — показали мы приблизительную высоту банок.

— Да.

Мы похолодели. Литровые банки были самыми дефицитными. Туда закатывали конфитюры, аджику, баклажанную икру, печенные на огне овощи, домашнюю тушенку. Ба доставала эти банки с боем и поэтому тряслась над ними, как над сокровищем. Чуть ли не каждую в лицо знала.

— Я соберу все осколки и выкину. Авось мама не заметит. — Дядя Миша умоляюще посмотрел на нас: — Вы только не говорите ей, ладно?

— Заметит, это же литровые банки, они у нее все наперечет, — обнадежили мы его.

— Мать их за ногу, — пригорюнился дядя Миша.

— Пойдем пирожки есть, а то Ба спустится за нами и увидит, что вы тут натворили, — потянула я его за руку.

— Пойдем.

Пирожков поесть нам не удалось. По кухне, как ошпаренная, металась Ба. Стол был завален свертками с едой. Ба в спешном порядке нарезала хлеб, раскладывала по мискам сыр, соленья и овощи.

— Миша, — выдохнула она, — позвонил Юра, сказал, что едем на шашлыки. Я не знаю, почему такая спешка, но он таки умолял поторапливаться. Хорошо, что я успела пирожки дожарить, а то к нашему возвращению тесто бы прокисло. Да! Юра просил взять шампуры и… — Ба выпучилась. — Забыла, что еще просил взять. Наринка, набери домой, узнай, что отцу еще было нужно.

Я побежала вызванивать папу.

— Але? Мам? А что еще папе нужно было, кроме шампуров?

— Ян Амос Коменскиииий! — позвала мама. — Что еще, кроме шампуров, ты у Миши просил?

— Нарды. Скажи, чтобы нарды взял!

— Папа, а сиводни воскрысенье или узе рано? — долетел до меня голос Гаянэ.

— Доконала-таки, — удовлетворенно хмыкнула я и положила трубку. — Дядьми-иш, нарды, папа просил нарды взять!

Однажды прекрасным июньским утром мы сидели в беседке нашего двора и наводили марафет. Мы — это Маринка из тридцать восьмой, Манюня и мы с Каринкой. То есть мы с Манюней и Маринкой наводили марафет, а сестра мастерила рогатку. Маникюр и прочие девчачьи забавы она не особо жаловала, поэтому периодически косилась на нас и выдавала презрительное «пф!».

Двор пустовал: детей на летние каникулы разобрали бабушки, а Рубик вообще уехал в Кисловодск. «Небось нервы лечить», — подумала я, покосившись на сестру.

Каринка откровенно скучала. Терзать было некого. Она стоически терпела наш щебет «ни о чем» и, чтобы не терять навыки, периодически задирала то меня, то Маньку. Мы великодушно ее прощали, потому что понимали — Каринка в печали.

— Через неделю поедем в лагерь, и ты сразу придешь в себя. Детей там много, будет кого мучить, — утешала ее Манюня.

Сестра основательно готовилась к поездке. Сегодня она мастерила третью по счету рогатку. Две другие уже лежали на дне нашего чемодана, для отвода глаз завернутые в папины старые семейники.

— Этой рогаткой я буду брать на мушку вожатых, — сопела сестра, обматывая рукоятку медицинским пластырем, сворованным в домашней аптечке.

Пока Каринка строила апокалипсические планы насчет своего досуга в лагере, мы, по очереди заглядывая в осколок раздобытого на помойке зеркала, наводили марафет. Сначала густым слоем размазали по лицу Сонечкину присыпку, потом нанесли на веки серебрянку, которую своровали из мешков, наваленных в тамбуре четвертого подъезда. Рабочие добавляли ее в какую-то смесь и закрашивали батареи в подъезде. Баратеи намертво схватывались металлическим сиянием и несколько недель отчаянно смердели на все четыре стороны. Сами понимаете, пройти мимо такой красоты мы не могли, поэтому воровато отсыпали несколько горстей в оперативно подставленный Маринкин подол. И теперь интригующе отсвечивали в пространство сероватыми веками и бровями.

Потом Манька жестом фокусника достала из кармана кулечек из фольги.

— Видали? — повертела она у нас перед носом.

— А что это? — затрепетали мы.

— Вот! — Она торжественно развернула кулек. Мы уставились на какой-то небольшой коричневый брусочек.

— Это помада? — Мы не поверили глазам своим.

— А то! Я бы розовую взяла, но ее совсем мало осталось. Зато коричневая новая, у нее ого-го какая длинная эта… ну, эта штуковина, которая выдвигается, когда крутишь тюбик. Помада, в общем. Я отрезала ножом кусочек и завернула в фольгу. Ба ни за что не заметит.

— Какая ты молодец! — обрадовались мы. Манька довольно засопела.

— Смотрите, как надо правильно ее наносить. — Она собрала губы в бантик, намазюкала их помадой, потом повела губами туда-сюда и несколько раз сказала «папа», издавая звук вылетающей из бутылки пробки.

— Ооооо, — затрепетали мы.

— Это я специально за Ба подглядывала. Она сначала накрасит губы, потом глядит на свое отражение в зеркале и говорит — «шарман».

— А что такое «шарман»?

— Не знаю, но что-то хорошее, потому что когда она так говорит, то улыбается.

— Может, она говорит не «шарман», а «шаман»? — предположила Каринка.

— Нет, я слушала очень внимательно, она говорит «шагхгхгхман», — забулькала Манька, отчаянно грассируя на «р».

Мы с Маринкой аккуратно нанесли помаду и сказали «па-па». Манька ревниво следила, чтобы мы все сделали правильно. Потом она завернула остатки помады в фольгу и убрала в карман.

— Я чего думаю: может, этот кусочек обратно приклеить? — протянула в задумчивости она.

— Он на вид такой помятый, — засомневались мы.

— Ничего, я приклею, а потом еще пальцем хорошенечко замазюкаю. — Манька пригладила ладошкой боевой чубчик и встала с лавочки. — Ладно, пойдем цветы воровать.

Чтобы сделать себе маникюр и наклеить длинные ресницы, нужно было сорвать несколько цветков космеи и колокольчика с клумбы, которая находилась в палисаднике нашего пятиэтажного дома. Палисадник неустанно курировала тетя Сирун из тринадцатой квартиры. Она ревностно следила, чтобы дети не вытаптывали растения, а в ночь на первое сентября чуть ли не ночевала во дворе, лишь бы не дать неугомонным школьникам разобрать цветы на букеты учителям.

К нашему счастью, тетя Сирун сегодня не маячила вокруг клумбы. Мы быстренько сорвали несколько цветков и пустились наутек.

Вы знаете, как сделать себе красивые ресницы? Нужно аккуратно развернуть венчик колокольчика, поплевать на голубенькие лепестки и обклеить ими веки. А на маникюр пустить лепестки космеи.

Через десять минут мы превратились в писаных красавиц.

— Ну как? — обернулись мы к Каринке.

Сестра по очереди прицелилась в каждую из новой рогатки.

— Чучундры!

— От чучундры слышим!

Осторожно моргая отяжелевшими от лепестков веками, мы по очереди заглядывали в осколок зеркала. И, удивительное дело, с каждым заходом казались себе все краше и краше!

— Прогуляемся по Ленина, что ли? — предложила Манька.

— Аха!

— Я с вами пойду, только следом. Не хочется дурой выглядеть. Но если кто начнет задирать вас, то я его поколочу, — оживилась Каринка.

И мы пошли на Ленина, укладывать всех штабелями. Впереди, растопырив пальцы, чтобы нечаянно не испортить маникюр, гарцевали писаные красавицы, а сзади, метрах в пяти, со скучающим видом тащилась Каринка и делала такое лицо, словно знать нас не знает.

• Предыдущая
• 27/60
• Следующая