Центурион Траяна - Старшинов Александр - Страница 14

• Предыдущая
• 14/22
• Следующая

Кука на миг задумался.

– Обещай всем подряд, не ошибешься, сами надпись на плите и выбьем, так что за буквы нам платить не придется.

Уже начинало смеркаться, и Приск надеялся вот-вот увидеть вдали знакомое разбитое молнией дерево, от которого около мили по дороге до Эска. Из Нов он выехал на рассвете, на почтовой станции сменил коня и помчался дальше. До вечера, успеть до вечера – вот все, о чем он думал всю дорогу. В бесснежную пору расстояние от Эска до Нов в ускоренном темпе легионеры могли миновать за два дня. Обычным маршем – за три. Верхом Приск надеялся домчаться за день. Первую половину пути он проехал достаточно быстро – но не настолько, чтобы въехать до темноты в лагерь.

И все же ему повезло: ночь была ясной, лунной, чернела на посеребренном снегу отчетливая колея, оставленная колесами телег, из сугробов торчали милевые[45] столбы, отмечая путь.

И все же дорога как-то подозрительно растягивалась – и Приск ощущал слишком уж едкий холод, который не так трудно спутать с примитивным страхом. То и дело легионеру казалось: кто-то едет следом. Он с трудом сдерживался, чтобы не послать коня в галоп, – но скакун слишком устал, чтобы гнать его куда-то, – и Приск позволял уставшему жеребцу лишь понуро трусить.

В памяти тут же всплыли все рассказы про оборотней, которыми любил пугать друзей Тиресий, – про то, как заплутавшего посланца покусал волк, и бенефициарий вернулся в лагерь уже не человеком. В такие мгновения Малыш, который был силен, как Орк,[46] начинал испуганно озираться. Вот и сейчас Приск невольно оглядывался, но не видел никого.

И будто в подтверждение этих рассказов раздался протяжный вой. Он длился и длился – на одной ноте, тек ниоткуда в никуда, заполняя пространство между снежным покровом и черным небом с плывущей над оледеневшим миром Селеной-Мендис.[47] Конь захрапел, стал беситься, сделал попытку встать на дыбы и сбросить всадника. Приску стоило большого труда усидеть в седле.

А потом Приск увидел, как пластается по снегу огромная тень. Бежит, взрывая пышную борозду, будто либурна на данубийской волне.

Первым движением было – ударить коня и мчаться, ни о чем не раздумывая, надеясь, что коняга, прежде чем пасть, успеет домчать легионера до ворот лагеря. Но мысль эта была ненужная и глупая. Волки нагонят его в три прыжка. Конь падет, все будет кончено мгновенно. Приск левой рукой натянул повод, не давая коню даже дернуться, осадил его так, что тот присел на задние ноги, правой вытянул дротик из колчана. Колчан с дротиками, как и всаднический овальный щит, подарил ему Анний в Новах.

Волков было трое. Впереди – вожак, за ним двое из молодняка. Но они не спешили – во всяком случае, шли не так резво, как показалось в первый момент. Выжидают, загоняют добычу туда, где остальные поджидают в засаде. Медлят – боятся человека. Но все же лезут вперед – дразнит запах конского пота. Что сильнее – голод или страх? Голод оказался сильнее, вожак двинулся вперед, за ним остальные. Как только троица очутилась на расстоянии броска, Приск метнул дротик и тут же вытянул второй. Метил в вожака. Зверь, визжа, кувырнулся в снег, орошая белое черной кровью.

– Ошиблись, серые? – пробормотал Приск.

В следующий миг прежние товарищи радостно рвали издыхающую добычу. Приск швырнул еще один дротик – в гущу сплетенных тел, пришивая одну тварь к другой насмерть.

Внезапно снова протяжный низкий вой долетел неведомо откуда.

Приск вдруг понял, что сам он весь мокрый как мышь, пот струится по лицу, затекая под нащечники шлема. Мороз острыми когтистыми пальцами тут же впился в мокрое тело, приморозил металл к щекам, отдирать придется со щетиной и кожей.

Приск отер лицо и, развернув коня, двинулся дальше.

Волков в ту ночь он больше не видел. Но ощущение, что кто-то идет по следу, осталось.

Приск карабкался наверх, обдирая пальцы. До голого гребня хребта оставалось около сотни футов, когда над белой полосой то ли облака, то ли тумана возникла наблюдательная башня, сложенная на дакийский манер из прямоугольных камней, скрепленных деревянными балками. Ставить свои башни в горах даки умели так, что и не сразу заметишь, где на склоне холма прячутся наблюдатели, но все равно даже среди буковых лесов и покрытого елями склона такая слепота непростительна для «быка Декстра», а уж на голом хребте не заметить дакийский бург было делом немыслимым. Приск прижался к камням, будто надеялся врасти в расселину. Нет, его не могли заметить с башни – туман слишком плотный, а плечи накрыты волчьей шкурой – старая уловка, издалека караульному покажется, что бродит по склонам серый одинокий хищник.

Но когда Приск выглянул вновь, то увидел, что никакой башни поблизости нет, а сидит неподалеку на камнях, спиной к легионеру, человек в меховой безрукавке и смотрит на запад. Судя по длинным светлым волосам и одежде, это был дакийский пастух. Сидел он как раз на тропе, и обойти его уже не было никакой возможности. Значит, Приск должен подобраться неслышно, левой рукой зажать рот, правой полоснуть ножом по горлу. А потом уже махнуть красной тряпицей – подать знак своим, что дорога открыта, и можно идти дальше гуськом по тропе в тыл дакам – к заветному перевалу.

«Странный какой-то пастух, – подумал Приск, – сидит недвижно, глядит в одну точку и не оборачивается».

Легионер был уже почти рядом – осталось только сделать последний шаг, протянуть руку и…

Человек оглянулся. Оскалился, сверкнув белыми зубами. И тогда Приск увидел, что это вовсе никакой не дак, это центурион Нонний.

– Ах, ты! – Приск замахнулся кривым фракийским кинжалом, но ударить Нонния не успел.

Тот легонько ткнул его пальцем в грудь, и легионер полетел со скалы вниз.

Ударился о камни, перевернулся и стал падать дальше. Справа рушился вниз водопад – кипящий белый столб воды. В ледяной воде играла радуга.

«А ведь не больно… почему не больно-то?» – удивился Приск.

…И пробудился. Он был в комнате своего контуберния в казарме Пятого Македонского лагеря в Эске.

«Дома», – подумал Приск и усмехнулся.

Родной дом он утратил после того, как его отца приговорили к смерти.

Неясный свет пробивался сквозь слюдяное оконце. Холод пробирал до костей – даже сквозь одеяло и меховую накидку. Вода в кувшине, что стоял на сундуке, наверняка замерзла. Приск дохнул, понаблюдал, как белые завитки пара клубятся в воздухе.

«Вот же нелепый сон… Нонний, мерзавец, приснился… это уж наверняка к беде, сон-то странный, а значит, вещий… Неужели мне наяву мало этого Нонния, так он еще и в сон ко мне забрался, будто воришка в дом».

Приск никогда не был суеверен, но, случалось, сны его пугали. Так, однажды ему приснилось, что он умрет через два дня. Как именно умрет, не привиделось, но от ощущения близкой смерти холодом пробило до самых костей. Приснился ему тот сон в лагере Четвертого Флавиева легиона возле Берзобиса – где на обратном пути застряли на три или четыре дня повозки с ранеными. Лагерь был каменный, надежный, две трети легиона должны были зимовать в бараках, стеречь вместе с другими подразделениями проложенный летом путь. Раненые Четвертого легиона дальше ехать были не должны, остальных вывозили в Виминаций.

Приск ждал назначенного срока с тревогой в душе. «День смерти» прошел на редкость буднично и мерзко – медики в госпитале перевязывали и осматривали раненых, кому-то вскрывали нагноившиеся раны, другим обмазывали мазью обмороженные пальцы, а кое-кому отпиливали руки да стопы. Рану Приска заново перевязали, и сам он, дабы не слышать воплей и стонов, весь день просидел на стене, вдыхая влажный осенний воздух – снег остался где то там, на вершинах Дакийских Альп[49] – и слушая рассказы караульных о том, что где-то близ своей столицы даки, мол, возвели такие крепости, что их можно сто лет штурмовать, но все равно не взять. В мастерских стучали молотки, оттуда тянуло дымом – ремесленники уже готовились к кампании следующего года, у принципии квестор[50] ругался с каким-то вольноотпущенником – тот скупал по дешевке пленных и назначал цену мизерную, совершенно грабительскую. Все казалось спокойным, будничным, лишенным даже намека на опасность.

• Предыдущая
• 14/22
• Следующая