Храм - Акимов Игорь Алексеевич - Страница 29

— Давайте так договоримся, Строитель...

Куда делась его легкость? — он выдавливал из себя слова, как будто вытаскивал их из резины. Он опять один, понял Н. Как же я неловок! — так не вовремя достал золото... Он передо мной раскрылся, а я не слушаю его, только краем уха улавливаю информацию. О чем же я думал? Н сосредоточился — и вспомнил: о Марии.

— Поверьте: в моих словах нет другого смысла, кроме самого прямого. — Матвей Исаакович не смотрел на Н. Он неосознанно взял свой бокал, но не для того, чтобы выпить. Покачивая бокал, он придал тяжелой золотистой жидкости вращательное движение, ритмом гася внезапную бурю в своей душе. — Намеки, подтексты — это не мой стиль. Я их не люблю. Как только я чувствую их в другом человеке — я перестаю ему верить. И себе этого не позволяю: для меня общение намеками — свидетельство неуверенности, даже страха, пусть и неосознанного. Если бы мне от вас было нужно что-то — например, такой залог, — я бы вам прямо сказал. Но мне он не нужен. Я это для себя делаю.

Он высказался — и его отпустило. Лицо расслабилось. Он смог опять взглянуть на Н — и понял по его лицу: Строитель сожалеет, что с золотом вышло так неловко.

— Давайте выпьем. Сейчас для меня эти несколько капель — эликсир.

Матвей Исаакович выпил коньяк и подождал, прислушиваясь, как замирают последние отголоски бури в его душе.

— Так вот — о нашем юном ребе, дай Бог ему здоровья... Хотите знать, Строитель, что он имел в виду под процентами? — Н кивнул. — Разумеется — не деньги. Он сказал: дайте ему — то есть вам, Строитель, — все, что понадобится, а взамен попросите о маленькой любезности: чтобы в Храме один притвор выделили еврейской общине. Они согласны и на пристройку. Чтобы любой еврей мог туда зайти и помолиться. Ведь чудо принадлежит всем, независимо от конфессии. И согреться возле него хочет каждый. Расходы на синагогу они берут на себя. Община скинется.

Вот и ответ, понял Н. Вот что имел в виду архитектор, когда на керамической табличке наложил план храма на иной, паутинный, значительно больший по размерам. Он дал мне понять, что замысел Господа куда грандиозней человеческого. Я не думал об этом, но оно засело в подсознании, а теперь все стало на место.

Видимо, что-то изменилось в лице Н, потому что Матвей Исаакович, который никак не мог найти прежний тон, — разговор получался деловой, а он совсем не этого хотел, — решил пошутить (психологи называют это пасом в сторону):

— Если бы я был отцом нашего юного ребе, я бы гордился им и говорил: «Нет, вы только подумайте, какой молодой — и уже такой ум! Этого не вызубришь по талмуду, это должно быть сразу — от папы с мамой — не так ли?..»

Чтобы поддержать его, Н улыбнулся.

— Вы в непростой ситуации, Строитель. Просьба раввина необычна. Конечно, вы вправе отмахнуться — и больше никогда не вспоминать о ней. Никто вас не упрекнет. Ведь вы предпочтете простоту и целостность — сложности и конгломерату. И на моих действиях это не отразится — я буду помогать вам, чем смогу. Но я почему-то думаю — вы примете это предложение. Скажу больше: я не сомневаюсь в этом. Надеюсь, вы не придерживаетесь какой-то определенной веры?

Н отрицательно качнул головой.

— Но и не атеист?

Н кивнул: да.

— Господь знал, что делает, выбирая вас. Ему был нужен исполнитель, а не фанат. Человек непредвзятый и самостоятельно мыслящий. Поверьте опытному бизнесмену, Строитель: у вас все получится.

Н понял: Матвей Исаакович говорит это не столько ему, сколько себе. Вероятно, в нем были сомнения (его можно понять: деньги-то огромные), и когда сомнений не осталось, как же полегчало у него на душе!

— А теперь о деле... Если вам нужны какие-то деньги, я конечно же их дам. На жизнь... да мало ли еще на что! Но не на строительство. Не будем искушать лихих людей, которые, как мухи на сладкое, слетятся к Храму, чтобы поживиться. Я имею в виду не банды, промышляющие в предгорье; надеюсь, Господь убережет вас от них. Я говорю о тех, кто за каждую доску, за каждый гвоздь постарается содрать с вас втрое. Если полагать, что за деньги можно купить все, — никаких денег не хватит, чтобы восстановить Храм. Чем свободней вы будете платить — тем дороже оно будет стоить. Поэтому поступим иначе. Вы будете посылать мне записки с перечнем стройматериалов, — а я буду их поставлять. Самые лучшие. За самую доступную цену. То же и с расходами: вы их делаете — я оплачиваю.

Н кивнул.

— Второе: я уже договорился с архитектурным управлением... — Н отрицательно покачал головой. Матвей Исаакович удивился. — Неужели у вас уже есть проект? — Н кивнул. — А рабочие чертежи? — Н кивнул снова.

Во взгляде Матвея Исааковича появилось странное выражение. Какое-то чувство поднялось внутри него, но не могло вырваться наружу, потому что не могло оформиться в слова и стать мыслью. Это чувство нарастало и уже распирало его; он резко поднялся и прошелся по комнатке, остановился перед аквариумом, потом перед «Троицей», но было понятно, что он не видит ничего. Наконец он повернулся к Н.

— Вам все это оставил прежний Строитель?

Н кивнул.

— Удивительно! — как мы все время умудряемся забыть о Боге... — Голос Матвея Исааковича ломался; наверное, где-то рядом были слезы. — Мы вспоминаем о Нем в минуты утрат; иногда — в момент торжества, хотя гордыня так легко гасит эту искру. А между этими крайностями, в будни души, воображаем, что все сами, сами! придумываем и воплощаем... — Матвей Исаакович тихонько постучал ногтем по стеклу аквариума — и рыбки слетелись к нему, готовые исполнить самое сокровенное его желание: заполнить его пустоту. Когда наконец он повернулся к Н, его лицо было почти неразличимым, — так его размягчил долгожданный покой. — Бог все знал заранее. Он все предусмотрел — и вас, и меня. Теперь важно одно: лишь бы нам с вами достало смирения. А то ведь все испортим. Хотя и это Он должен был учесть...

Матвей Исаакович возвратился к столу.

— Надеюсь, вы останетесь пообедать? А до этого отдохнули бы с дороги... — Н отрицательно качнул головой. — Жаль. Моя жена — изрядная повариха. Ну, это вам решать. — Он поглядел на золото. — Это пока побудет у меня. Войдя в мой дом — вы засветились. Теперь каждый ваш шаг будет под контролем. И отправлять вас домой с таким добром безрассудно. Как-нибудь потом, при случае... Я сейчас распоряжусь о машине. — Н покачал головой: нет. Матвей Исаакович подумал. — Я бы так не смог. И того, что вам предстоит, я бы не смог. Поэтому Господь выбрал именно вас.

Нет, подумал Н. И ты бы смог. Ведь от меня сейчас не требуется ни ум, ни талант — только характер. Только энергия — чтобы катить в гору этот камень. Только покорность судьбе. У тебя все это есть. А чего бы не достало — ты бы научился...

В кабинете ждала жена Матвея Исааковича, Н это сразу понял: она была именно такой. Любопытство уже переполнило ее, да она и не пыталась его сдержать.

— Как я рада! Как я рада! Мы с Мотей столько говорили о вас!.. — Она мягко, но цепко ухватила Н за рукав ватника. — Скажите, а про черного ангела — это правда?

— Правда, правда, — постарался улыбнуться Матвей Исаакович. — Можешь сама на него поглядеть. Он сейчас там. — Матвей Исаакович кивнул в сторону двери, из которой они только что вышли. — На столе.

Н проснулся из протеста: ему приснилось, что он не может попасть в храм. Храм был рядом: протяни руку — и коснешься его отполированных временем кирпичей и светлых полосок между ними, тоже гладких и даже эластичных с виду, хотя отчего возникало такое впечатление — понять трудно; ведь в основе связующего раствора был жесткий, упрямый песок, характер которого не смягчишь никакими добавками. Но проверить впечатление Н не мог — рука не доставала до стены. Ей ничто не мешало; преград не было — ни явных, ни призрачных; но дотянуться не получалось. Н тянулся, тянулся — и не доставал. Стена не отодвигалась — вообще ничего не происходило! — но храм оставался неприкосновенным. Калитка была открыта, только и в нее Н не мог войти. Он топтался возле, досадовал, заглядывал внутрь, но в этом не было смысла, потому что сразу за порогом клубилась мгла. Она была сизая, как дым. Она наплывала откуда-то из глубины храма (а может — из преисподней? или спускалась с неба?), напирала на невидимую преграду, расползалась во все стороны, смешиваясь с прежними волнами, которые уже потеряли динамику и лежали смирившимися, колеблющимися слоями. Мгла была столь плотной, что даже плиты пола — они начинались сразу за порогом — были не видны. Кирпичная кладка над воротами уходила в неведомую высоту; неведомую — потому что мгла клубилась и там. Она была менее плотной, чем в храме, но уже на высоте шестисеми метров стена становилась призрачной и таяла, как рафинад в стакане воды. Мгла не имела запаха. И поглощала все звуки. Впрочем, стоило подумать: ничего не слышно, — как Н тут же услышал. Звук едва уловимый, спасительная ариаднина нить. Н прислушался — и не столько услышал, сколько угадал, что это голос Марии. Нет, она не звала на помощь, не звала его; просто она с кем-то разговаривала... Слава Богу, это только сон, понял Н и открыл глаза.