Девочка, которая любила Тома Гордона - Кинг Стивен - Страница 21

• Предыдущая
• 21/41
• Следующая

– Я вижу его язык. – Собственный голос долетел до Триши со стороны, из далекого далека. Золотая солнечная дорожка на воде вдруг стала нестерпимо яркой, девочка почувствовала, что ее качает, поняла, что она вот-вот лишится чувств.

– Нет, – прошептала она. – Нет, не разрешай мне. Нельзя этого допустить.

На этот раз голос заметно приблизился. И яркость золотой дорожки стала прежней. И слава Богу! Не хватало ей потерять сознание, стоя почти по пояс в затхлой, вонючей воде. Не будет ей орляка, не будет и обморока. Баланс сохранялся. Одно уравновешивалось другим. Триша двинулась дальше, прибавив шагу, уже не думая о том, куда ставит ногу. Шла, вращая бедрами, ее руки описывали короткие дуги. Будь на ней трико, подумала Триша, она выглядела бы совсем как гость передачи «Зарядка с Уэнди». Итак, друзья, сегодня мы предлагаем вам новый комплекс упражнений. Я назвала его «Как быстрее уйти от отгрызенной головы лосенка». Активно вращайте бедрами, помогайте себе и руками, и плечами.

Она смотрела прямо перед собой, но не могла ничего поделать с лезущим в уши удовлетворенным жужжанием мух. Почему не пожужжать после такого сытного обеда? Кто это сделал? Не бобр, тут двух мнений быть не могло. Ни одному бобру не удалось бы отгрызть голову лосенку, какими бы острыми ни были у него зубы.

Ты знаешь, кто это сделал, дал о себе знать ледяной голос. Это зверь. Тот самый особенный зверь. И сейчас он наблюдает за тобой.

– Никто за мной не наблюдает, это все враки, – выдохнула Триша. Рискнула оглянуться и увидела, что Остров орляка остался позади. Голову она едва различила: что-то коричневое с живой черной лентой по краю. – Это враки, не так ли, Том?

Но Том ей не ответил. Том не мог ответить. Том, вероятно, уже приехал на стадион в Фенуэй-парк, перешучивался с другими игроками «Ред сокс», надевая белую униформу. А по болоту, бесконечному болоту шагал не настоящий Том Гордон, а вымышленный, придуманный ею, гомеопатическое лекарство от одиночества. В лесу она была одна.

Да нет же, сладенькая. Вовсе ты и не одна.

Триша ужасно боялась, что ледяной голос, хотя она и не могла отнести его к числу своих друзей, говорит правду. Ощущение, что за ней следит чей-то взгляд, вернулось, более того, усилилось. Она пыталась списать все на нервы (кто бы не заволновался, увидев отгрызенную голову), и ей это практически удалось, когда она подошла к дереву, на засохшем стволе которого увидела с полдюжины диагональных царапин. Словно кто-то, пребывая в отвратительном настроении, походя цапнул дерево.

– Боже мой, – ахнула Триша. – Это же следы от когтей.

Зверь впереди, Триша. Впереди, поджидает тебя, с когтями и всем прочим.

Триша видела перед собой стоячую воду, новые острова-кочки, похожие на зеленый, поднимающийся склон холма (но она уже знала, что никакой это не холм, второй раз на одну и ту же уловку она не покупалась). Никакого зверя она не видела… но, естественно, и не могла увидеть, не так ли? Зверь вел себя так, как и положено зверю, который высмотрел добычу и теперь выжидал удобного момента для того, чтобы напасть на нее. Было даже какое-то слово, которым определялось поведение зверя в такие вот моменты, но оно никак не приходило на ум, потому что девочка очень устала, испугалась…

Они таятся, подсказал ледяной голос. Вот что они делают, таятся. Да, крошка. Особенно такие звери, как твой новый приятель.

– Таятся, – прохрипела Триша, горло сжал страх. – Да, именно это слово я и позабыла. Спасибо тебе. – А потом двинулась вперед, потому что зашла слишком далеко, чтобы повернуть назад. Даже если кто-то и затаился впереди, чтобы убить ее, она зашла слишком далеко, чтобы повернуть назад.

На этот раз то, что выглядело твердой землей, – землей и оказалось. Поначалу Триша не позволяла себе в это поверить, но по мере того, как она подходила все ближе и ближе и видела перед собой только зеленые кусты и деревья, в ней проснулась надежда. И болото, по которому она шла, становилось все мельче. Вода едва достигала середины голени, хотя раньше ей случалось брести и по пояс в воде. Она наткнулась еще на две кочки, на которых рос орляк. Его было гораздо меньше, чем на Острове орляка, но Триша сорвала и съела те стрелки, что встретились ей. Сладкие, оставляющие во рту привкус горечи. У них зеленый вкус, подумала девочка. Она бы набрала больше орляка и положила в рюкзак, но в других местах он ей не встретился. Триша об этом не грустила. Детям свойственна беззаботность: орляк утолил чувство голода, а подумать о том, что она будет есть в следующий раз, она еще успеет. Триша шла к берегу, срывая на ходу молодые побеги орляка. Сначала отправляла в рот лист, закрученный в тугие «завитки», потом приходил черед стебля. Ил, в который по-прежнему погружались ноги, ее не смущал. Она привыкла к болоту, не испытывала к нему никакого отвращения.

Потянувшись к нескольким оставшимся стрелкам орляка на второй кочке, Триша вдруг замерла. Потому что вновь услышала жужжание мух. И на этот раз звучало оно куда как громче. Если бы была такая возможность, Триша ушла бы в сторону, сделала бы крюк, но болото в этом месте заканчивалось кладбищем утонувших веток и кустов. В этом месиве дерева и воды оставался лишь один более-менее свободный проход, по которому и могла пройти Триша, если только она не хотела еще два часа бороться с подводными заграждениями, рискуя застрять в них или серьезно поранить ногу.

Но и в этом проходе ей пришлось перелезать через упавшее в воду дерево. Упало оно недавно. Пожалуй и не упало, а его свалили. Триша увидела следы когтей на коре; а разлом у самого комля был совсем свежим. Словно дерево это попалось кому-то на пути и этот кто-то походя пнул его, переломив, как спичку.

Жужжание все набирало силу. Туловище лосенка, вернее, то, что от него осталось, лежало рядом с зарослями орляка, аккурат у того места, где Триша наконец-то выбралась из болота. Лежало двумя частями, соединенными змеями кишок. Одну ногу отгрызли, и она стояла у дерева, словно костыль.

Триша прижала ко рту тыльную сторону ладони и торопливо прошла мимо. Тошнота подкатывала к горлу, и она прилагала все силы, чтобы не дать желудку вывернуться наизнанку. Зверь, который убил лосенка, хотел, чтобы ее вырвало. Неужели такое возможно? Рациональная часть ее сознания (а она никуда не делась) утверждала, что нет, но Триша уже не могла отрицать, что кто-то сознательно изгадил останками лося две самые большие плантации орляка, которые встретились ей на этом болоте. А если кто-то такое сделал, почему не поверить в то, что этот кто-то хотел, чтобы она рассталась с теми крохами, которые ей удалось отправить в рот?

Да. Хотел. Почему нет? А теперь забудь об этом. И, ради Бога, не вздумай блевать.

Постепенно, по мере того как она все дальше уходила на запад (теперь, когда солнце опустилась к самому горизонту, выдержать нужное направление не составляло труда), приступы тошноты ослабели, а жужжание мух поутихло. Окончательно справившись с тошнотой, Триша остановилась, сняла носки, надела кроссовки. Выжала носки, расправила, посмотрела на них. Она помнила, как прошлым утром надевала носки в своей сэнфордской спальне, сидела на краешке кровати и надевала, напевая себе под нос «Покрепче обними меня… чтоб я почувствовал тебя». То была песня группы «Бойз то да Максс»; она и Пепси тащились от «Бойз то да Максс», особенно от Адама. Она помнила полоску солнечного света на полу. Она помнила постер «Титаника» на стене. Воспоминания о том, как она надевала носки, были очень четкие, но и очень давние. Триша предположила, что точно так же старики, вроде бабушки, помнят эпизоды своей молодости. Теперь же носки более напоминали решето: дырки, соединенные нитками, и ей захотелось плакать (возможно, потому, что и себе она казалась таким же решетом). Но Триша сдержалась. Скатала носки и положила в рюкзак.

Она застегивала пряжки, когда вновь услышала стрекотание вертолетных лопастей. На этот раз гораздо ближе. Триша вскочила, завертелась на месте. Вон они, два вертолета, далеко на востоке, черные на фоне синего неба. Чуть похожие на стрекоз, которые парили над Болотом мертвого лося. Махать руками и кричать смысла не было: вертолеты отделял от нее миллиард миль, но она и махала, и кричала. Ничего не могла с собой поделать. И угомонилась, лишь охрипнув.

• Предыдущая
• 21/41
• Следующая