Долгая прогулка - Кинг Стивен - Страница 23

• Предыдущая
• 23/41
• Следующая

Он потер ладонью щеку, чувствуя пробивающуюся щетину.

Макфрис оглянулся и опять повернулся к Барковичу. Его глаза были темными и затуманенными. Они шли пятнадцать минут, или двадцать. Макфрис молчал. Гэррети дважды прочистил горло, но так ничего и не сказал. Он думал, что чем дольше идешь в молчании, тем труднее его нарушить. Может быть, Макфрис жалеет, что спас его. Или ему стыдно. Все это глупо и безнадежно, и не надо было его спасать, а раз уж спас, то не надо об этом жалеть. Он уже открыл рот, чтобы сказать это, но тут Макфрис заговорил сам:

— Все в порядке, — Баркович при звуке его голоса подпрыгнул, и Макфрис добавил:

— Не для тебя, убийца. Для тебя уже ничего не будет в порядке.

— Поцелуй меня в зад, — прорычал Баркович.

— Я, кажется, тебе подгадил, — сказал Гэррети тихо.

— Я сказал уже: мы в расчете. Больше я такого не сделаю. Хочу, чтобы ты это знал.

— Понимаю. Я…

— Не трогайте меня! — закричал кто-то. — Пожалуйста, не трогайте меня!

Это был рыжий парень в клетчатой рубашке. Он остановился посреди дороги и получил первое предупреждение. Потом он, шатаясь, побрел к вездеходу. Слезы прочерчивали тонкие дорожки на его запыленном лице.

— Не надо… Я не могу… Моя мама. Не могу… Мои ноги… Не надо, — он попытался ухватиться за броню, и один из солдат ударил его прикладом по пальцам. Парень закричал и упал в пыль.

Потом он кричал уже без перерыва — пронзительным криком, который, казалось, мог расколоть стекло:

— Мои ноооооооооооооооо…

— О Боже, — пробормотал Гэррети. — Почему он не заткнется?

— Не думаю, что он сможет, — заметил Макфрис. — Вездеход переехал ему ноги.

Гэррети взглянул, и желудок подпрыгнул у него к самому горлу.

Неудивительно, что бедняга кричал о своих ногах — они превратились в кровавое месиво.

— Предупреждение! Предупреждение 38-му!

— Хочу домой, — сказал кто-то позади Гэррети. — Господи, как я хочу домой.

Через минуту выстрел разнес лицо рыжего парня.

— Я хочу увидеть свою девушку во Фрипорте, — сказал Гэррети неизвестно кому. — Хочу ее поцеловать. Плевать мне на их предупреждения… Черт, вы видели его ноги? Они еще делали ему предупреждение, как будто он мог… — Отрезанные ножки шагали по дорожке, — пропел Баркович.

— Заткнись, убийца, — сказал Макфрис. — Рэй, а она красивая?

Твоя девушка?

— Красивая. И я люблю ее.

— Хочешь жениться?

— Ага. Мы станем миссис и мистер Норман-Нормал, четверо детей и собака колли, его ноги, они переехали ему ноги, это ведь не по правилам, кто-то должен об этом сообщить…

— Двое мальчиков и двое девочек?

— Да, и она красивая, но я не могу…

— И первого сына вы назовете Рэй-младший, а у собаки будет тарелка с написанным ее именем. Гэррети медленно поднял голову:

— Ты что, издеваешься надо мной?

— Нет! — воскликнул Баркович. — Он срет тебе на голову, парень! Но не беспокойся — я спляшу на его могиле за тебя.

— Заткнись, убийца, — повторил Макфрис. — Я не издеваюсь, Рэй.

Слушай, давай отойдем от этого убийцы, ну его к черту.

— Подотритесь! — проорал Баркович им вслед.

— Она любит тебя, твоя Джен?

— Думаю, да.

Макфрис медленно покачал головой:

— Вся эта романтическая чушь… Знаешь, она бывает. Но только для некоторых и на короткое время. У меня так было. И я тоже думал, как ты.

Тебе все еще хочется узнать, откуда у меня этот шрам?

— Да, — сказал Гэррети.

— А зачем?

— Хочу помочь тебе.

Макфрис опустил глаза и посмотрел на свою левую ногу:

— Болит. Не могу пошевелить пальцами. И шея болит. Моя девушка сделалась стервой, Гэррети. Я пошел в ДЛИННЫЙ ПУТЬ —, как другие идут в Иностранный легион. Как говорил великий поэт рок-н-ролла: «Я ей отдал сердце, она его стала топтать, а всем остальным наплевать».

Гэррети промолчал. 10.30. До Фрипорта было еще далеко.

— Ее звали Присцилла. Я был тогда еще глупее тебя. Я любил целовать ей кончики пальцев. Стихи читал. Китса — когда ветер дул в нужную сторону.

Видишь ли, ее старик держал коров, а запах навоза плохо сочетается с Китсом. Может, при другом ветре мне нужно было читать ей Суинберна? — Макфрис засмеялся.

— Ты скрываешь свои настоящие чувства.

— А, кому какое дело? Конечно, всем хочется помнить, как они шепчут слова любви в розовое ушко своей королевы, а не то, как, вернувшись домой, они гоняют шары под одеялом.

— Ты скрываешь свое, я — свое.

Макфрис, казалось, не слышал. Какое-то время они шли молча. Их ноги шаркали по дороге. Гэррети подумал, что скоро с ног сойдут ногти, а следом сползет и вся кожа, как змеиная шкура. Позади то и дело кашлял Скрамм.

Главным была дорога, а не весь этот бред о любви.

— Так вот, о шраме, — продолжил Макфрис. — Это было прошлым летом. Мы оба хотели уехать из дома, от родителей и от этого запаха коровьего дерьма, чтобы Великая Любовь цвела на свободе. Мы устроились на пижамную фабрику в Нью-Джерси. Как тебе это нравится, Гэррети?

Мы сняли разные квартиры в Ньюарке. Родители немного понервничали, но мы жили в разных квартирах и зарабатывали на жизнь, так что они скоро успокоились. Я жил еще с двумя парнями, а Прис — с тремя девушками. Мы уехали третьего июня на моей тачке, и в тот же день заехали в мотель и решили проблему девственности. Ей не очень хотелось трахаться, но она хотела доставить мне удовольствие. Все было очень романтично.

Потом мы приехали в Ньюарк. Там тоже пахло коровьим дерьмом, но нам хотелось верить, что это другое дерьмо. Я завез ее на ее квартиру, а сам поехал в свою. С понедельника мы начали работать. Все было не как в кино, Гэррети, — мой мастер был сволочью, и во время ланча мы давили крыс, которые прятались под мешками с бельем. Но я не обращал на это внимания, потому что любил. Понимаешь?

Он сплюнул в пыль, отхлебнул из своей фляжки и крикнул, чтобы ему дали другую. Они карабкались на длинный пологий холм, и крик вышел на пределе дыхания.

— Прис работала на первом этаже, и вот туда можно было водить туристов. Пастельного цвета стены, современные машины, кондиционеры. Прис пришивала пуговицы с семи до трех. Только подумай, по всей стране мужчины носят пижамы с пуговицами, которые пришила Прис! Одна эта мысль могла согреть самое холодное сердце.

Я работал на пятом. Внизу сушили шерсть и по трубе с теплым воздухом подавали наверх, ко мне. Когда подъемник наполнялся, они звонили, я открывал заслонку, и там была спутанная шерсть всех цветов радуги. Я выгребал ее оттуда, укладывал в мешки по двести фунтов и подносил эти мешки к трепальной машине. Потом шерсть ткали, шили пижамы, и на первом этаже Прис и другие девушки пришивали к ним пуговицы, а ослы туристы смотрели на них через стекло… Как сейчас смотрят на нас. Тебе не надоело меня слушать?

— Шрам, — напомнил Гэррети.

— Я отвлекся? — Макфрис вытер лоб и расстегнул рубашку. Они были на холме. Во все стороны уходили волны леса, упираясь на горизонте в горы.

Милях в десяти среди зелени краснела пожарная вышка. Дорога вилась через все это, как серая змея.

— Сперва все было чудесно. Мы трахались с ней еще три раза, в машине, нюхая коровье дерьмо с ближайшего пастбища. Я никак не мог вычесать шерсть из моих волос, сколько ни расчесывал их; но это было неважно, потому что я любил ее. Я это знал, но никак не мог ей объяснить, — ни языком, ни членом.

Нам платили сдельно. Я был не очень хорошим укладчиком — набивал около двадцати трех мешков в день, а норма всегда была за тридцать. И другие парни из-за меня тоже отставали и теряли в зарплате. Они сказали, что им это не нравится. Понимаешь?

— Ага, — Гэррети потер ладонью шею, потом вытер руку о штаны, оставив на них темное пятно.

— А внизу Прис не сидела без дела. По вечерам она часами могла говорить о своих подружках, о том, кто как работает, и, конечно, она работала лучше всех. Не очень приятно соревноваться с любимой девушкой. В конце недели я принес домой чек на 64.40 и стал лечить свои мозоли. Она притащила девяносто и тут же отнесла их в банк.

• Предыдущая
• 23/41
• Следующая