Глаза дракона - Кинг Стивен - Страница 33

• Предыдущая
• 33/49
• Следующая

Цепь событий, приведших к исчезновению семьи его старого друга, была теперь до ужаса знакомой всем в Делейне. Топор палача уже сильно сократил количество делейнской знати. Многие погибли потому, что их семьи служили королевству сотни, а то и тысячи лет, и они не могли поверить, что их может постигнуть подобное несчастье. Другие бежали, спасаясь от той же участи. Среди них были и Стаады.

Ходили слухи, с опаской передаваемые в самые уши, что бежавшие дворяне не просто бежали, а собрались где-то, быть может в диких лесах на севере, и поклялись свергнуть короля.

Эти истории доходили до Питера, словно принесенные ветром, но он не давал надежде слишком глубоко проникнуть в свое сердце. Вместо этого он работал над веревкой. В первый год веревка каждые три недели удлинялась на восемнадцать дюймов. В конце года у него был канат длиной в двадцать пять футов, вроде бы достаточно прочной, чтобы выдержать его вес. Но была разница между спуском на веревке с высоты потолочной балки и с высоты в триста футов, и Питер знал это. Его жизнь в буквальном смысле висела на волоске — на этом тонком канате.

И двадцати пяти футов в год явно было недостаточно; он мог надеяться на осуществление своего плана лишь через восемь лет, а доходившие до него слухи были тревожными. Королевство должно устоять; нельзя допускать хаоса и мятежа. Справедливость должна быть восстановлена законным путем, а не огнем и мечом. Перед законом все равны — он, Томас, Левей Валера, даже Флегг.

Как Андерсу Пейне понравились бы эти его мысли! Питер решил, что должен попытаться бежать как можно скорее. Он снова и снова делал вычисления в уме, чтобы не оставлять следов, обещая себе, что не допустит ошибки.

На второй год он начал брать по десять ниток из каждой салфетки, на третий — по пятнадцать, на четвертый — по двадцать. Веревка росла. В конце второго года пятьдесят восемь футов; в конце третьего — сто четыре, в конце четвертого — уже сто шестьдесят.

До земли оставалось еще сто сорок футов. В последний год Питер начал брать по тридцать ниток из каждой салфетки, и это впервые стало заметно — края салфетки были теперь как будто изгрызены мышами. Каждый день он ждал, что его воровство будет обнаружено.

Но его так и не разоблачили. Питер не спал ночами, думая, что делать, если кто-нибудь увидит испорченные салфетки, и это станет известно Флеггу. Он исходил из того, что салфетки берутся из какого-то ограниченного запаса — что-то около тысячи — и возвращаются к нему снова и снова. Правду знал только Деннис, но Питер не мог его спросить; иначе это сберегло бы ему два года работы. На самом деле там, откуда брали салфетки для Питера, их хранилось не тысяча, не две, даже не двадцать, а почти полмиллиона.

Под замком был подвал размером с бальный зал, и он был заполнен одними салфетками — бесчисленным количеством салфеток. Неудивительно, что их запах показался Питеру затхлым; они лежали там со времен, не так далеко отстоящих от заключения несчастного Левена Валеры, и их существование, по иронии судьбы, тоже, хоть и косвенно, было работой Флегга.

В те времена он смог погрузить Делейн в столь желанный для него хаос. Валера лишился прав на трон, и его место занял безумный король Алан. Проживи он еще лет десять, и страна утонула бы в крови… но Алана поразила молния, когда он в грозу играл в бабки на заднем дворе своего дворца (я уже сказал, что он был безумен). Говорили, что сами боги послали эту молнию. Наследовала ему племянница Кайла, Кайла Добрая… и от нее прямая линия вела к Роланду и его сыновьям, о которых шла речь в этой истории. Это она, Кайла Добрая, вывела страну из мрака и нищеты, почти опустошив для этого королевскую сокровищницу. Она итак изрядно опустела за время дикого царствования Алана II, короля, который иногда пил кровь из отрезанных ушей своих слуг и считал, что он умеет летать; короля, который больше интересовался магией и некромантией, чем благосостоянием своего народа. Кайла знала, что после безумств Алана ее подданным нужны спокойствие и забота, и для начала решила дать работу всем, кто мог работать.

Все старики, которые не могли восстанавливать развалины или строить новые стены замка, стали делать салфетки — не потому, что салфетки были нужны (мы уже говорили, что большая часть делейнской знати обходилась без них), а потому, что нужна была работа. За двадцать лет хаоса руки людей стосковались по работе, и они работали с охотой, прилежно склоняясь над ткацкими станками, такими же, как в доме Саши… только намного больше.

Десять лет старики королевства ткали салфетки, получая за это деньги от королевы Кайлы. Десять лет эти салфетки сносили в сухое, прохладное хранилище в замке. Питер заметил, что многие из его салфеток не только странно пахли, но и были съедены молью. Странно не это, а то, что большинство их осталось целыми.

Деннис мог бы сказать, что салфетки приносились Питеру, уносились (кроме тех, что он выдергивал), а потом просто выбрасывались. А почему бы и нет? Их хватило бы для пятисот принцев на пятьсот лет… а может быть, и дольше. Если бы не Андерс Пейна, салфеток могло бы быть меньше, но он знал, как та бедная женщина нуждается в работе, и уже после бегства Стаадов продолжал снабжать Бесона деньгами. И она сидела в своем кресле у самих дверей склада и год за годом спарывала с салфеток королевские гербы. Неудивительно, что весть о маленьком воровстве так никогда и не достигла ушей Флегга.

Так что вы сами видите, что Питер мог бы работать гораздо быстрее, если бы не решил, что салфетки все время возвращаются к нему. Если бы он задался целью проверить это…

Впрочем, что ни делается, все к лучшему.

Или нет? На этот вопрос вы тоже отвечайте сами.

В конце концов Деннис, преодолев страх, стал дворецким Томаса. Это оказалось не так уж трудно. Томас его почти не замечал, только иногда ругал, что он не принес его туфли (сам Томас обычно бросал их где попало и забывал потом, где) или настаивал, чтобы Деннис выпил с ним бокал вина. От вина у Денниса была изжога, хотя по вечерам он с удовольствием пропускал стаканчик джина, но он все равно пил. Деннис и без советов отца знал, что случается с теми, кто отказывается пить с королем. И иногда, уже пьяный, Томас требовал, чтобы Деннис не шел домой, а проводил ночь в его покоях. Деннис справедливо думал, что Томасу просто одиноко. Он долго и бессвязно жаловался, как трудно быть королем, как он пытается сделать все, как лучше, и как все ненавидят его по разным причинам. Иногда во время этих жалоб он начинал плакать, иногда дико хохотал. Потом вдруг засыпал посередине путаной речи в защиту того или иного налога. Иногда ему удавалось добраться до кровати, и Деннис спал на кушетке, но чаще король падал на кушетку, и его дворецкому приходилось коротать ночь на холодном полу. Безусловно, это была довольно странная жизнь для королевского дворецкого, но Деннис другой не знал.

Томас не обращал на него внимания, но важнее то, что и Флегг не обращал на него внимания. Он использовал юношу, как простое орудие в своей интриге, приведшей Питера в Иглу, а когда все кончилось, забыл о нем. Если бы Флегг подумал о нем, он счел бы, что Деннису еще повезло: ведь он стал дворецким самого короля.

Но однажды, зимним вечером того года, когда Питеру исполнился двадцать один, а Томасу шестнадцать, когда тонкая веревка Питера была уже почти закончена, Деннис увидел нечто, что все изменило — и с того, что он увидел, я и начну изложение этой истории.

Эта ночь была очень похожа на ночь накануне смерти Роланда. Ветер завывал и злился в узких улицах города. Луга предместий и камни мостовых покрылись коркой льда. Ущербная луна то и дело пряталась в тучах, но к полуночи тучи окончательно затянули небо, и в два часа, когда Томас разбудил Денниса щелканьем замка в двери, ведущей в коридор, уже начал идти снег.

• Предыдущая
• 33/49
• Следующая