Колдун на завтрак - Белянин Андрей Олегович - Страница 21
- Предыдущая
- 21/65
- Следующая
Это верно, высокий белокаменный собор с высокими куполами переливался золотыми и голубыми красками, но на деле был натуральной грудой каменных блоков самой примитивной обработки, без малейшего изящества и хоть какого-то намёка на архитектурность. Внутри тоже царил дух первобытного примитивизма: алтарь с жабой, каменные плиты с наскоро высеченными барельефами наиболее популярных демонов и бодрый грузинский батюшка, окормляющий паству крепкой чачей да пистолетными выстрелами по пьяному делу…
— Иловайский! Иловайски-ий… тсс! — Я не сразу сообразил что милый моему сердцу Катенькин голосок раздаётся прямо из пасти памятника. — Спасибо, что пришёл! Ты так меня выручаешь, просто… просто ва-а-аще… Потусуйся ещё, запись идёт, всё пучком!
— За тебя и душу рад отдать, звёздочка моя светлая, — ответствовал я, грозно зыркнув на упырей, мигом развесивших уши. — Что ж начальник твой? Как прибыл, всем ли доволен?
— Да кто его разберёт, — неуверенно буркнула Хозяйка. — Скользкий тип, всё себе на уме, так и норовит подчинённым тупую предъяву кинуть. Думаешь, вот вроде ровно всё, суёшь зачётку, а он тебе — на, фигу в масле под нос! И сиди как дура, переписывай все конспекты…
— И впрямь зверь, — ничего не поняв, покивал я. Моня и Шлёма поддержали.
— С утра все нервы вымотал, сейчас из душа выйдет, опять приставать начнёт, — вздохнула моя любовь.
— Из душа — это… из баньки, что ли? — нехорошо щёлкнуло у меня в голове.
— Ну да, вроде того.
— Так он, подлец, наелся, напился, в баньке выпарился, да ещё к тебе приставать смеет?!!
— Иловайский, ты чё, офонарел? Я ж не в этом смысле…
— А в каком?! — Перед моим пылающим взором стояла гордая фигура немолодого мужчины без усов и бороды с неприятной ухмылкой на кривящихся губах, выходящего из «душа» в том же полотенце вокруг чресел, в коем некогда выходила и моя Катенька…
— Ты чё орёшь? Ты чего меня позоришь на всю площадь?! Ты вообще… это… не лезь, куда не просят! Он мне всего лишь научный руководитель, а не… Нет, ну ты точно псих!
— Ты сама сказала, что он к тебе пристаёт!
— Он по работе пристаёт, а тебе до этого какое дело?! — уже в полный голос сорвалась Хозяйка. — Не доводи меня! И так из-за тебя вся научная карьера коту под хвост, в лоток с наполнителем…
— Значит, как барин Соболев приехал, так я и неугоден стал? Хорошо же…
— Так её, Иловайский, — хором заорали Моня и Шлёма, однозначно вставая на мою сторону. — Скока можно этим бабам из нас кровь вёдрами пить?!
— А ну цыц оба, испепелю! — Из ноздрей статуи тонкой струйкой потянулся сизый дымок.
— Так мы и не вмешиваемся, — столь же бодро отскочили от меня добры молодцы, бросаясь наутёк. — Нам-то чё, мы мимо проходили, пивка попить. Не серчай, матушка, продолжай с хорунжим собачиться…
— Да я… я же… нет, ну что за детсад в самом деле?! — уже едва не плача, взмолилась Катерина. — Иловайский, ты куда?
Я махнул рукой и, не оборачиваясь, пошёл к храму.
— Эй, эй… а ну стой! Стой, кому говорю?!
Да хоть кому, мне-то что, не меня же в доме поселили, не меня в баньку направили, не со мной она сегодня весь день проведёт рядком бок о бок у волшебной книги «ноутбук».
— Иловайски-ий, ты… ты дурак, понял?! Глаза б мои тебя не видели-и!
И не увидят, уж не извольте беспокоиться. А что дурак, так за правду спасибо, шапку сниму и в ноги поклонюсь — благодарствуем, урок поняли! Кто, как не дурак, поверит, что я нужен этой красе волоокой с сердцем каменным? Ей работа важна звания научные, труды весомые, отчёты перед руководством, а я…
Я же простой казак, скромного чина, ни наградами, ни подвигами не отмеченный, образования самого случайного, перспектив не имеющий, ничем интересным не отличающийся, — куда уж мне против самого «козла Соболева» переть?! Моя задача попроще — идти в пекло бобиком, Хозяйкиным капризам потакая. Да знал бы дядя Василий Дмитриевич, что его единственный племянник, хорунжий Всевеликого войска донского, в нечистом городе с неведомой радости парикмахеру сдался, мелом обмазался и трупяком на маскараде бегает, мёртвого хорунжего изображает…
Тьфу! Самому противно до тошноты. Вот сейчас припрусь к отцу Григорию и напьюсь у него, как бог свят, напьюсь! Грузины, они без алкоголю не бывают, уж, поди, для кунака не зажмёт бутылочку-другую…
Я быстро взбежал по церковным ступеням и постучал в старую дверь чёрного храма.
— Ай, уходи, да… Никого дома нэт, бичо! — раздражённо раздалось изнутри.
— Это я, отец Григорий!
— Какой «я»? Нэ может быть… — В тот же миг дверь широко распахнулась, и тощий кривоклювый грузинский священник гостеприимно распахнул мне объятия.
— Ай, генацвале! Кто ко мне пришёл! Иловайский, друг, сколька лет, сколька зим… Долго я бродил среди ска-ал, я могилку милой иска-ал…
— Выпить есть? — с порога поинтересовался я.
— Ни для кого нэт! — Он сделал страшное лицо, а потом улыбнулся во весь рот: — Для тебя всэгда есть! Захады, «Сулико» споём, киндзмараули папробуем, у меня сыр есть, хачапури есть, реган, кинза. Мяса немнога… но ты такое нэ будешь.
Ещё бы я у него там на мясо прельстился. Слишком хорошо знаю, из чего (то есть кого!) он шашлыки жарит. Простите, увольте, на каннибализм не ведусь.
Отец Григорий в ритме лезгинки носился из угла в угол, накрывая стол прямо на алтаре. Если нечисть бывает хорошей (а она хорошей не бывает), то вот как раз этот горбоносый священник и был одним из лучших представителей данного богопротивного племени. Меня он пытался убить раза четыре, мою жизнь спасал раз шесть, причём и в тех и в других случаях от всей широты души, искренне считая меня кунаком и братом!
Ну вот такой он человек: накормит, напоит, в беде спасёт, в бою защитит, от врагов своей грудью прикроет, последней рубахой поделится, а при первом же удобном случае… полоснёт, как барана, даргинским кинжалом по горлу и неделю жрать будет, горючими слезами обливаясь. Причём не меня жалея, нет! Будет рыдать от жалости к самому себе: как же, такой шашлык, а кунак «не пришёл», одному есть не то, не празднично, вах…
— Иловайский, генацвале! Зачэм такой пэчальний сидишь, пачему ничего не кушаешь, кито тебя обидел? Мне скажи — я их сначала от церкви атлучу, а потом зарэжу! Своей рукой зарэжу, тока улыбнись, да?
Что я мог ему сказать? Молча опрокинул глиняный стакан красного вина, зажевал кустиком кинзы, потянулся за сыром, но передумал…
— Э-э, я тебя понял, брат. — Щербато улыбнувшись самыми неровными и самыми белыми зубами на свете, отец Григорий своей рукой долил мне до краёв. — Па дэвушке страдаешь, Хозяйку любишь, да? Ай, не красней, не красней так, я тебя нэ выдам… Ничего нэ бойся! Сейчас вино допьём, кинжалы вазьмём в зубы — и во дварец, дэвушку тебе добудем, в ковёр завернём, украдём, как джигиты, да? А будет шуметь сильно — ты её мэшком по голове, у меня есть одын пыльный. Им ещё мой дед мою бабушку…
— Мадло, — по-грузински поблагодарил я. — Но не стоит. Не одна она, у неё там… барин начальствующий… в одном полотенце по дому ходит… Она от его зачётки зависит…
— Ай, зачэм такое гаваришь?! У тебя тоже своя зачётка есть! Чем твоя зачётка хуже?!! Шашку мою бэри — мы ему его зачётку в одын миг отрэжем, да!
Я, конечно, сильно подозревал, что Катенька под этим словом имела в виду что-то иное, совсем не то, что отец Григорий, но такая истовая дружба грузинского священника тоже вызывала уважение. К тому же вино у него было хорошим. Я налил третий стакан и сбивчиво, мешая факты с домыслами, рассказал ему всё. Ну то есть как сильно я её люблю и как страшно ревную…
Хотя, господи боже, ну что я мог ему рассказать? В Оборотном городе, наверное, бешеной собаки не было, которая бы не знала, что у нас с Хозяйкой роман. На деле-то, конечно, дальше пары поцелуев да невинных объятий на кладбище ничего такого толком и не развернулось. Выражаясь нашим языком, Катенька свою девичью честь блюла крепко!
Но ведь именно поэтому меня так изводил факт присутствия постороннего мужчины в её хате. Что ж он, не мог где-то в другом месте остановиться? На постоялом дворе или на съёмных квартирах, нешто обязательно у невинной девицы на выданье, так, что ли?!
- Предыдущая
- 21/65
- Следующая
