Перстень Иуды - Куликов Сергей Анатольевич - Страница 17

Солнце наполовину скрылось за гребнем бархана, в сгустившихся сумерках Годе увидел группу закутанных в лохмотья местных жителей, которую куда-то вели семеро солдат во главе с капралом. Ружья наперевес, штыки зловеще отблескивают в слабеющих лучах уходящего светила.

– Кто эти люди? – спросил Годе у капрала, скорее по долгу дежурного офицера, чем из любопытства.

Он чертовски устал за этот день и еле держался в седле, глаза слезились и болели. Очевидно, придется показаться Жаку Моро. Хотя хирург привык орудовать скальпелем и ножовкой, но на сочувствие, добрый совет и хорошую порцию спирта можно смело рассчитывать.

– Я так полагаю, господин поручик, лазутчики, – ответил капрал. – Мы задержали их прямо в расположении, недалеко от штабной палатки. Кто такие, понять трудно. Объясняют, что бедуины отобрали у них верблюдов и они ищут помощи. Скорей всего, лгут. А дело к ночи, мало ли что…

– И куда вы их ведете? – зачем-то спросил Люсьен Годе, хотя прекрасно понимал, куда и зачем ведут этих оборванцев.

Капрал пожал плечами:

– Да куда их вести!.. Вон за тот бархан…

Годе молча кивнул и тронул повод, собираясь продолжить путь. Но тут от группы арестованных внезапно отделился высокий худой человек и, не обращая внимания на приказы остановиться, бросился к нему, выкрикивая что-то на ходу. Капрал вскинул винтовку, а Люсьен взялся за рукоять торчащего из-за широкого пояса пистолета. Но бегущий явно не представлял опасности. Чего же он хочет? Поручик поднял руку, успокаивая капрала, и позволил неизвестному приблизиться. Тот, что-то крича, схватился одной рукой за стремя, а вторую, сложенную щепоткой, протянул, явно предлагая что-то взять из нее. В щепотке что-то блеснуло, но в серых сумерках Годе сразу не разобрал, что это такое. Он всмотрелся в изможденное лицо, окаймленное торчащими пейсами, в умоляющие глаза и искаженный страхом рот.

– Спроси, кто он и чего хочет! – обратился Люсьен к переводчику.

Тот стал о чем-то переговариваться с арестованным.

– Это еврей, меняла, – наконец сказал он. – Клянется, что ни в чем не виноват, и предлагает перстень в обмен на свободу.

– Что за перстень?

Переводчик вновь вступил в переговоры, они затянулись, и поручик уже хотел было продолжить свой путь. Но тут переводчик стал подбирать знакомые французские слова.

– Это его выкуп. Перстень принадлежал какому-то Иуде. Он очень старый и ценный, потому что обладает некой таинственной силой. Магической силой.

Люсьен нехотя взял выкуп из трясущихся рук иудея. Это был перстень из светлого металла, с темным камнем, очень горячий, будто долгое время лежал на солнце. Рассмотреть его толком поручик не смог и, чтобы не потерять, надел на палец. Быстро пересчитал взглядом задержанных. Двенадцать человек с надеждой наблюдали за переговорами. Некоторые судорожно шарили по карманам, очевидно, тоже в поисках выкупа.

– Он хочет, чтоб я отпустил всех? – для Люсьена не было никакой разницы – один или двенадцать. Простой кивок головы или жест руки – и все сохранят жизнь и обретут свободу.

Переводчик снова повернулся к бывшему владельцу перстня. Снова вопросы, ответы, переспросы и уточнения.

– Он просит только за себя, – сообщил переводчик.

Годе надоели эти длинные переговоры, и он бросил капралу:

– Черт с ним! Отпустите его. Мы все равно завтра снимаемся, чем он нам сможет навредить?!.

– А что делать с остальными? – спросил тот. – Куда их вести?

– Ведите, куда вели, – буркнул Годе через плечо.

Он уже тронул бока коня шпорами и двинулся к месту ночлега, мысленно планируя, как провести сегодняшний вечер. Несколько минут назад он мечтал только о том, чтобы лечь спать, но сейчас усталость прошла, исчезла резь в глазах, они уже не слезились. Вероятно, болезненное состояние вызывал дневной зной и навязчивый ветер. Сейчас же из пустыни потянуло ощутимой прохладой, и у Люсьена проснулся отменный аппетит.

Когда поручик добрался до своей палатки и приказал денщику поджарить на угольях баранью лопатку, из-за бархана донесся приглушенный залп, потом другой… Но он не обратил на это внимания, потому что обдумывал важный вопрос: какое вино выбрать к ужину.

На рассвете его разбудила беспорядочная стрельба и крики. Полуодетый Годе, схватив оружие, выскочил из палатки: их атаковал небольшой, около ста штыков, отряд мамлюков. В ожесточенном бою нападение было отбито, но двенадцати человек французы все-таки недосчитались, к тому же было много раненых.

«Неужели это дело рук пейсатого? – с ужасом подумал поручик. – Неужели он действительно лазутчик и пытался, разведав расположение постов, незаметно провести неприятеля в лагерь?!»

Но угрызения совести мучили его недолго: немного позже за кухонной палаткой обнаружили труп высокого худого человека с пейсами. Годе узнал в нем вчерашнего менялу, выкупившего свою жизнь и свободу. Но тот не сумел воспользоваться ни тем, ни другим, ибо был ужален черной гадюкой и скончался в мучениях. Причем смерть наступила еще вчера вечером, примерно в то же время, когда расстреляли его товарищей по несчастью.

Была ли эта смерть случайностью или результатом какой-то закономерности, оставалось только догадываться. Но Годе сопоставил число вчерашних расстрелянных с числом сегодняшних погибших и понял, что перстень действительно обладает таинственной и недоброй силой.

Люсьен внимательно осмотрел свое новое приобретение. Львиная голова, во рту ограненный черный камень, какая-то надпись, выполненная затейливой вязью… Довольно тонкая работа! Да и сила в нем не только злая: Годе прекрасно себя чувствовал, даже обычный «мандраж» перед предстоящим боем на этот раз не появлялся. Он был уверен в себе и знал, что все кончится хорошо. Конечно, может быть, благоприятные изменения вызваны и не перстнем, но тогда приходится признать существование удивительных совпадений. Хотя верить в совпадения гораздо проще, чем в мистическую силу… Надо посоветоваться с Жаком – несмотря на все свои недостатки, это умный, образованный и трезвомыслящий человек. Хотя и циник до мозга костей.

Под ярким солнцем он прошел по сворачиваемому лагерю, который сейчас напоминал растревоженный муравейник. Квартирмейстеры ловко складывали и сноровисто укладывали в повозки солдатские палатки, пехотные подразделения получали с телег интендантов порох и пули, после чего строились для осмотра, конники седлали лошадей, артиллеристы цепляли пушки к оглоблям с запряженными коренастыми першеронами, фуражиры выгоняли из временных загонов баранов и коров. Генерал Дезэ на вороном коне в сопровождении свиты из старших офицеров объезжал всю эту суету, определяя, идет ли она по установленным правилам и приказам либо превратилась в обычную бессмысленную толчею. Говорили, что скоро должен прибыть сам император, пожелавший принять участие в битве при Эль-Гизе.

Наконец, Годе подошел к большой грязной медицинской палатке, отодвинул часового и, отдернув полог, шагнул в пропахшее кровью и хлороформом нутро, застав Жака Моро за работой. В забрызганном халате и некогда белой шапочке, он с усердием заготовителя дров никелированной пилой отпиливал ногу какому-то бедолаге. Тот не кричал: был без сознания от боли или наркоза, а может, уже находился на пути к Богу.

На мгновение Люсьен остолбенел: картина была не для слабонервных. Даже ему, уже повидавшему сотни смертей, и далеко не таких героических и красивых, как на театральной сцене, стало не по себе от ужасающей будничности происходящего, а главным образом от того, что приятель пилит живую плоть, как бездушное бревно.

Меж тем Жак завершил ампутацию и без тени сожаления, скорби и какого-либо пиетета бросил отрезанную ногу в стоящий недалеко большой ящик из-под ядер, снятый с канонирской повозки. Люсьен не мог оторвать глаз от этого ящика, в котором как попало валялись изуродованные руки и ноги, еще на рассвете принадлежавшие людям, полным сил и надежд, которые теперь уже вряд ли когда сбудутся.

– А, господин поручик, – увидел Моро остолбеневшего Годе. – Я вижу, вы присматриваете себе конечность посимпатичнее. Могу кое-что порекомендовать…